Право учить. Работа над ошибками - Иванова Вероника Евгеньевна

— Утром? — Пальцы с коротко остриженными ногтями почесали седую щетину на щеке.

— Да что там утро?! Ещё четверти часа не прошло, как кто-то из вас, бесстыдников, снова наведывался! Мы с госпожой отдохнуть прилегли, думали, среди бела дня не отважитесь нас беспокоить, ан нет, напрасно! Глаза закрыты, а всё равно как кожей чуешь: стоит и взглядом по тебе шарит-шарит, шарит-шарит...

Капитан нахмурил белесые брови.

Четверть часа назад? Все мужчины находились в это время на палубе. Более того, могу поклясться, ни один из Наржаков не спускался в трюм, где располагалась отгороженная для обитания путешественниц комнатка, и не поднимался наверх, потому что для этого требовалось преодолеть восемь ступеней лестницы и откинуть одну из створок люка, петли которого нещадно скрипели из-за необоримой сырости речного воздуха. Кстати, когда женщины почтили палубу своим присутствием, все полагающиеся сему действу звуки были слышны. Следовательно...

— Вам почудилось, danka. Никто не спускался в трюм.

— Мне по углам призраки не мерещатся, я по вечерам вонючим пойлом с вами до умертвия не напиваюсь!

Решаюсь внести свою долю в котёл общей беседы:

— И совершенно зря, спали бы спокойнее.

— А вы, — меня смерили уничижительным взглядом, — вообще бы помалкивали! Вас ещё бы расспросить надо, откуда взялись! Виданное ли дело, чтобы взрослый мужик, как дитя малое, с кошаками возился?

М-да. Получил? Сполна. Можно было и не сомневаться: в накладе не останусь.

Пока Вала тратила свой пыл на меня, капитан сосредоточенно шевелил губами, словно что-то рассчитывал и прикидывал. А когда, наконец, вернулся из размышлений к реалиям, светло-серые глаза накрыло лёгкой тенью облачко беспокойства.

— Малой! — Последовал негромкий, но пронзительный окрик. — Сбегай в мой закуток да принеси ларчик!

Парнишка, сверкнув пятками, нырнул в трюм, пропадал там не более десятка вдохов, а когда снова поднялся на палубу, двигался уже медленно и торжественно, словно боялся расплескать содержимое плетёной соломки. Капитан столь же бережно принял из рук сына ажурный сосуд, беззвучно вознёс небесам молитву и откинул крышку. На дне ларчика, устланном как будто только что сорванными и остро пахнущими ивовыми листьями, сидел крупный белый мотылёк с мохнатой головой.

«Какая прелесть!..» — не преминула напомнить о себе Мантия.

Что за зверь?

«О, ты не знаешь?.. Разве я тебе не рассказывала? Наверное, запамятовала... Его называют «друг бродяг», и каждый уважающий себя капитан корабля непременно обзаводится подобным питомцем...»

Хочешь сказать, Паллан тоже разводит бабочек?

«Конечно, если желает быть уверенным в некоторых вещах...»

В каких, например?

«В перемене или постоянстве погоды, в том, что попутный ветер будет дуть долго, в том, когда...»

Пока я болтал с Мантией, капитан опустил в ларчик руку и указательным пальцем осторожно толкнул мотылька в плотно сложенные и прикрывающие тельце крылья. Но вместо того, чтобы затрепыхаться, пробуждаясь ото сна, невесомое создание безвольно перевернулось на спину. «Друг бродяг» был совершенно и безусловно мёртв.

Наржак всё так же спокойно закрыл ларчик и вернул парнишке. Малой взглянул на отца как-то неожиданно жалобно, почти испуганно, но, встретив ответный взгляд, в котором не было иных чувств, кроме решимости, покорно отвёл глаза. Рябой, тоже увидевший мёртвого мотылька, коротко спросил:

— Райг?

Хозяин шекки не стал отвечать: видимо, заданный вопрос принадлежал к числу не требующих ответа. Вала, хорошо расслышавшая рычащее слово, побледнела и притихла, сразу потеряв и охоту ругаться, и надобность в ругани.

Явно произошло нечто непредвиденное. Но что именно? Следовало бы расспросить Мантию, однако мир вокруг меня оказался иного мнения об очерёдности событий.

— Вы, dana, и вы с хозяйкой... — Капитан запнулся, тряхнул головой, от чего концы лихо повязанного зелёного платка флажками взметнулись вверх, и продолжил уже сухим, уверенным и не позволяющим надеяться на возможность пререканий тоном: — Прошу вас спуститься в носовой трюм.

Я единственный из присутствующих вопросительно поднял брови и стал обладателем нелепого объяснения:

— Надвигается гроза.

Капитан лгал неумело, лучше всех нас сознавая, что обман вопиюще очевиден. Прозрачная глубина неба и свежий, совсем не набухший влагой воздух разоблачали отговорку столь же легко, как и моя рука, пережившая перелом ещё в далёкой юности и имевшая дурную привычку ныть перед ненастьем. О непогоде не могло быть и речи, следовательно...

— Не медлите, dana.

Вала, которой последние слова Наржака помогли сбросить оцепенение, вздрогнула и, путаясь в юбках, поспешила к своей госпоже. Я посмотрел на капитана с прежним вопросом в глазах. И получил просимое, но ненужное:

— Так надо.

Хороший ответ. И главное, хорошо знакомый мне. Самый любимый ответ людей, готовящихся спасти кого-то ценой собственной жизни, но желающих до последнего мига сохранить тайну своего подвига. Ну да, я же всё равно ничего не понял, зачем говорить больше? И «райг» для меня всего лишь незнакомое слово... Ладно, примем предложенные правила игры. Но когда расстановка фигур прояснится, свои ходы я буду делать без чужих подсказок.

Решётчатые створки трюмного люка захлопнулись, и следом сразу же раздался скрежет задвигаемого засова. Нас заперли? Занятно. Хотелось бы знать причину.

«А зачем?..» — удивилась Мантия.

Да так, не помешает. Предлагаешь предаться созерцанию тёмных углов и молитвам в ожидании, пока у капитана пройдёт приступ странного помешательства?

«Как пожелаешь...»

Лучше бы рассказала, что к чему. Ведь знаешь, верно?

«Ну-у-у...»

Знаешь. Так почему бы тебе не перестать сыпать намёками и уходить от ответов? В конце концов я рассержусь и...

Только-только установившуюся тишину рассёк глухой всхлип. Кто-то из женщин плачет? На лице служанки не заметно зарождения слёз: она вообще после приказа капитана сделалась непривычно тихой и кроткой, как овечка. Госпожа? Должно быть. По крайней мере, кроме нас троих в носовом трюме — помещении, из угла в угол по которому можно сделать не более пятнадцати шагов (если, разумеется, убрать с дороги мешки и сундуки с товарами, ожидающими своих покупателей), никого нет. Я, насколько могу судить, не шмыгаю носом, значит, остаётся...

Всхлип повторился, став громче, раскатистее, злораднее, чем заставил внимательнее присмотреться к плечам под кружевом накидки. Дрожат? Точно. А пока я тратил время на наблюдения, женщина затряслась уже всем телом, но вовсе не от рыданий. От хохота.

— Боги милостивы, а я почти перестала верить... Я просила Тихую Госпожу, и она услышала мои мольбы... Я так хотела умереть, так хотела, и вот...

Обрывки фраз вперемешку с отчаянным, болезненно искренним и горьким смехом произвели впечатление не только на меня, но и на Валу, которая, нервно перебирая юбки, поспешила к своей хозяйке с утешениями:

— Девонька моя, не надо так... Не волнуйся, всё будет мирком да ладком... Девонька мо...

Они обе стояли ко мне спиной. Служанка подняла руки, словно собираясь обнять госпожу и приголубить, но не успела даже коснуться вздрагивающих под накидкой плеч.

Резкое движение, похожее на крупную дрожь, оборванную на самом пике, чавк удара с треском рвущейся ткани, и на долгий-долгий вдох мир словно замер в скорби, дабы проститься с уходящей за Порог: руки Валы плетьми повисают вдоль тела, а сама служанка начинает медленно заваливаться на спину, сползая с гранёного клыка стилета в твёрдо сжатых пальцах госпожи.

Проходит ещё один вдох, не менее долгий, чем предыдущий, и поминальной молитвой раздаётся снисходительно-усталое:

— Я хотела умереть, это правда. Но не от твоей руки.

Бывает довольно крохотной детали, песчинки, дуновения ветерка, и сцена, разыгранная перед нашими глазами, делает оборот, подставляя для обозрения совсем другой бок. До последних прозвучавших слов ещё можно было предположить, что душевное спокойствие госпожи нарушено известием о грядущей опасности, но теперь безобидные ранее действия служанки показались смертельной угрозой. Проще говоря, женщина сошла с ума и принялась уничтожать всех, кто находится поблизости, не делая различия между друзьями и врагами. Прошла, однако, малая толика времени, и наспех построенные логические цепочки рассыпались, раскатив ненужные более звенья по всем углам трюма.