Печать на сердце твоем - Валентинов Андрей

Они гуляли долго, и Черемош беспрерывно говорил. Згура это вполне устраивало, и вскоре он узнал, какого знатного рода его новый приятель, да не просто знатного, а с серебряной тамгой, а на тамге той Зверь Лютый и сабля без ножен. А батюшка Черемоша не просто войт дубенский, а еще и славный воин, что под Коростенем воевал вместе с самим Кеем Уладом, а стоял их отряд прямо в центре, и был его батюшка ранен, но выжил и с победой вернулся, и теперь все его уважают и чтят, ведь те, кто дрался под Коростенем – люди особые, таких сейчас уже мало осталось…

Згур кивал, стараясь смотреть в сторону. Под Коростенем отец тоже был ранен – копье попало в грудь, а голову разбил удар чекана. Отец был на правом фланге Вечера Потрясения, и вся его сотня осталась там, на страшном мертвом поле, а отец лежал всю ночь, пока кто-то из уцелевших не подобрал умирающего сотника. Отцу тогда тоже было девятнадцать…

Впрочем, говорить об этом не стоило, да и что толку вспоминать давние счеты? Ведь он сам, сын Месника, пошел добровольцем, чтобы драться под алым Кеевым Стягом. Времена меняются, Светлый Кей Войчемир – не Рыжий Волк Сварг. И хорошо, что сыновья тех, кто насмерть схватился под Коростенем, могут идти по шумной валинской улице и о жизни беседовать…

С трудом покинув ряды оружейников, Згур попал в «едный ряд». Еду выкладывали прямо на землю, на платки да покрывала, и оставалось порадоваться, что тетушка Черемоша столь хлебосольна. Иначе и тут бы не удержался. Дымящаяся похлебка с потрошками, мясо в глиняных горшочках – ладно, но вот раки! Раков Згур любил всегда, в Буселе их было полно, благо река рядом. С детства ловил – и под корягами, и так, прямо у берега. А здешние раки – всем ракам раки: огромные, испугаться можно!

Итак, к вечеру Згур знал о своем новом приятеле почти все. Почти – ибо про остальное чернявый лишь намекал. Поинтересовался, женат ли Згур, есть ли невеста… А вечером, переодевшись во все новое, собрался куда-то, велев тетушке, а заодно и своему гостю не волноваться. Не к «бычарам» идет!

И это Згур тоже знал, поэтому и не стал расспрашивать. Опасно, да и зачем? Скажет! Сам скажет!

Задумавшись, Згур не заметил, как забрел на самый край торга. Тут уже не было ни горшков с блюдами, ни оружия, ни дымящейся похлебки. Зато народу хватало, и народу престранного. Плащи с темными балахонами, дымящиеся курительницы, какие-то яркие картинки, выложенные прямо на земле…

– А посеребри ручку, красавчик! – наглая чернокосая девица в цветастом платье схватила за рукав, заглядывая в глаза. – Всю правду скажу! Что было, что будет, чем сердце успокоится…

Ах вот оно что! Похоже, он забрел аккурат к гадателям – кобникам да чаклунам, наузницам и вельхвам. Згур не любил подобный народ. Не любил – и побаивался. Наверно, потому, что мама очень страшилась злых чаклунов. Но любопытство взяло верх.

– Скажи сначала, что жена моя поделывает?

– Тебя ждет. На лавке сидит да пряжу прядет. И радость у тебя – сын будет…

Згур облегченно вздохнул, освободил рукав от крепкой хватки и засмеялся. Ну, конечно! Недаром дядя Барсак говорил, что цена этим кобникам да наузницам – битый горшок в торговый день, они и о себе ничего сказать не могут.

Он пошел, не спеша, отмахиваясь от предложений прикупить приворотного зелья или обзавестись веревкой, спасающей от злых нав. Рука крепко сжимала кошель у пояса – с этим людом держи ухо востро! Пару раз, веселья ради, он спрашивал – то вновь о жене, то о брате, то о братней невесте – и, посмеиваясь, шел дальше. А он их еще боялся!

– Купи браслет, сотник!

От неожиданности Згур замер и медленно обернулся. На него глянули подслеповатые старческие глаза. Старикашка, морщинистый, сгорбленный, в каком-то рванье.

– Браслет, браслет купи. Треть гривны всего! А в том браслете сила великая, добрая, сам искал, сам нашел…

Все это могло быть случайностью – кмета узнать легко, а с сотником – просто угадать, но на душе стало холодно. Быстро оглянувшись, Згур оттащил старика в сторону.

– Браслетик, браслетик, – бормотал тот, жалобно мигая. – Добрый браслетик! Та, что носила его, счастливо жила, и счастья столько было, что и в могилу с ней ушло, и этого счастья еще на многих хватит. Я знаю, я кобник, кобник…

– Погоди! – Згур уже начал успокаиваться. – Скажи сначала, как я с женой своей познакомился?

– С женой? – подслеповатые глаза удивленно мигнули. – Так нет у тебя жены, сотник! А с девушкой своей первой ты три года назад встретился. Летом было это, она венок белый надела и платье белое. Потом она тебе еще сказала: «Не бойся, красивый! Хочешь, сына тебе рожу?»

Вновь стало холодно. Да, три года назад. Он уже был в Учельне, и их сотня отправилась на полночь. Тогда они зашли в маленький поселок…

– Кажется, свой обед ты заработал, старик…

Серебро, впрочем, Згур давать не стал. Отведя кобника в едный ряд, Згур накормил его похлебкой и терпеливо ждал, пока старик, чавкая и жадно глотая, справлялся с горячим варевом. Затем за маленький обрезок серебра прикупил старый, но прочный плащ и накинул кобнику на плечи.

– Спасибо, спасибо, – на подслеповатых глазах выступили слезы, и Згур понял, что кобнику живется несладко. – Спасибо, сотник! А то злые люди меня обижают, обижают, убить хотели, три дня в крови лежал. А потом ушел, далеко ушел, у лехитов бродил, у алеманов, у франков. Теперь сюда пришел, а домой идти страшно, вспомнят обо мне злые люди, вспомнят…

Домой? И вдруг Згур сообразил: этот старик – волотич! Вот как выходит!

– Злые они, злые! – бормотал кобник. – Один Кей Улад добрый был, меня уважал, село обещал подарить. Да злые люди меня нашли, ножом резали, копьем били…

Кей Улад? Згуру показалось, что он ослышался. Какой Улад? Неужели…

– Так ты служил Рыжему Волчонку, старик? Брату Сварга?

Згур разом пожалел о потраченном серебре. Вот, значит, кому служил старый негодяй! Это он сейчас старый, а тогда, двадцать лет назад…

– Служил, служил, – похоже, кобник не обратил внимания на тон, каким его спросили. – Добрый он был, хороший! Его тоже убить хотели. А потом Извир землю тряс, много народу погинуло, и Кей Улад погинул. Предупредить пытался, да, видать, поздно было. А меня убить хотели, Барсак проклятый, все волком смотрел…

Теперь Згур слушал, не перебивая. Барсак – имя редкое у волотичей. Не о дяде ли Барсаке речь? Он ведь тогда вместе с отцом Край защищал от таких, как этот. Спросить бы…

– В болоте лежал, кровь вокруг. Упыри заложные собрались, кровь пить стали, да я их отогнал. Потом навы пришли, меня звали, но я слушать не стал. Долго лежал, затем пополз, комары меня ели, пиявки ели…

Все стало ясно. Старый предатель выжил и теперь боится вернуться, хотя кому он нужен сейчас? Впрочем, нет, таких помнят, почти у каждого то отец погиб, то дед, а то и вся семья…

– Что еще скажешь, кобник?

Пора было заканчивать ненужный разговор. Будь кобник помладше, Згур знал бы что делать. Но не душить же того, кто и так одной ногой в Ирии. Хотя таких в Ирий и не пускают!

– Скажу, скажу, – кобник заторопился, словно чуя, что сейчас его погонят прочь. – Добрый ты, сотник, да злое дело свершил. Сам злые дела делал, знаю. Прошлой зимой это было, а до сих пор тебя мучит…

Хотелось сказать: «Врешь!», но горло перехватило. Прошлой зимой… Ночь Солнцеворота, разоренный вражий табор, женщины, брошенные на грязный снег, орущие дети – и окровавленные мечи в руках его ребят. «Всех! Всех! Всех, кто выше тележной чеки!» Трупы лежали всюду – кучами, кое-где кучи шевелились, но раненым спасения не было – зима, вокруг – холодный лес. Тогда это казалось справедливым – ведь из их сотни уцелело всего двадцать два, впереди была тризна, глаза матерей, которым предстояло рассказать об их сыновьях, оставшихся в далекой сиверской земле…

– Не горюй, не горюй, сотник! – кобник явно что-то почуял. – Все мы во зле живем, зла лишь в Ирии нет, потому, как и жизни там нет, а когда жизнь – тогда и зло рядом. И сейчас ты на злое дело собрался…