Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Такого быть не могло, она безумна, как давешний проповедник! Но она видела!
Извергая потоки пламени, над горящими крышами кружили двенадцать багровых глаз. То пропадая, то появляясь в вихре огня, носилась голова – одна лишь голова, без тела! Там, где являлась она, с грохотом обрушивались дома, а жгучие искры разлетались во все стороны, заставляя вспыхивать крытые соломой и дранкой крыши. А над всем этим, медленно распрямляясь, вставал в небесах скелет, увенчанный железной короной, с черным мечом в костлявых руках!
Она бежала прочь, еще не зная, что пожар будет пылать много дней и выжжет Лондон почти начисто. Не зная, что война с голландцами проиграна и вскоре голландский флот войдет в устье Темзы, готовый подобраться к издыхающему городу и снести его начисто огнем корабельных батарей! [17]
Второй сон Татьяны Николаевны
– Хватит, пожировали на поте и крови народных, эксплуататоры! – выкрикнул высокий парень в затрепанной буденовке, судя по бурым пятнам долго, может, и с самой Гражданской войны, валявшейся в подполе, а вот теперь снова сгодившейся. Он рванул мешок с фасолью, но женщина с закаменевшим в яростном ожесточении лицом не отпускала. Тогда парень задрал ногу, точно журавель, уперся каблуком сапога женщине в грудь и с силой толкнул. Она упала молча, без плача, как мертвая, неподвижно распростершись на чисто выметенной земле двора. Только ее понуро сидящий у плетеного тына муж поднял голову и с безнадежной тоской спросил:
– Какие ж мы эксплуататоры – у нас и батраков сроду не было, все сами, семьей на земле робылы! А землю нам Советская власть дала!
– А вы ее, свою власть, вот так отблагодарили! – жестко отрезал учитель. – Когда ей понадобилась помощь – все под себя загребли, сами на мешки с зерном сели, с жиру лопаетесь, а рабочим людям в городах из-за вас пропадай! Мироеды вы и куркули! Выноси все, ребята! – скомандовал он, и из амбара лихо, с рук на руки, начали выбрасывать мешки с зерном. Замычали выгнанные из хлева коровы, но так и лежащая ничком хозяйка даже не пошевелилась, точно не слышала этого жалобного зова. Весело перекликаясь, приведенные учителем активисты сновали по двору, выкидывали вываленные из сундуков вещи. Сквозь распахнутые двери и окна летели подушки. Мимо глядящего поверх тына Сереги проплыл здоровенный мешок, и мальчишку обдало завораживающим запахом груш. Груша на подворье у дядьки Моргуна росла знатная, с крупными, желтыми, точно масло, и сладкими, как мед, плодами. Груш тетка Моргуниха для ребят никогда не жалела. В лес ли шли, на речку, у сына их, Демьянки, всегда были полны карманы этой сладостью. На всех.
Сейчас Демьянка застыл столбом посреди двора, как окаменелый, и только двумя руками прижимал к себе отчаянно ревущих меньших сестер. С Демьянкой Серега дружил. Но ведь он же не знал, что отец Демьянкин – куркуль, мироед, и никто на селе не знал, так, вроде простой единоличник, сам целый день в поле и семейство с ним. Демьянке порой и с ребятами вырваться погулять не выходило, работа да работа. Только все то маскировка одна была! В городе-то люди образованные, умные, их не обманешь. Коль говорят, что Демьянкин батька – враг, наймит буржуйский, значит, так и есть.
В курятнике послышался отчаянный шум, крики, истошно квохчущие куры врассыпную ринулись во все стороны. За ними, вопя и ругаясь так, что подглядывающие через тын девки аж уши зажимали, гонялся тот самый парень в буденовке:
– Стой, кура куркульская, от Советской власти не уйдешь!
– Да что ж вы делаете, они ж с перепугу нестись перестанут! – вскакивая на ноги, вскричал дядька Моргун и попытался кинуться наперерез «ловцу».
– А ну, стоять на месте, арестованный! – рявкнул учитель, многозначительно бросая ладонь на деревянную кобуру старенького, но все еще грозного «маузера». Серега поглядел на него даже с некоторой гордостью – вот такой, решительный, в перетянутой ремнями гимнастерке, сейчас учитель походил на настоящего героя Гражданской войны! Даже больше Серегиного батьки – тот хоть и был самым настоящим красноармейцем, даже орден имел, но всегда ходил какой-то серый да хмурый, и даже если его просили рассказать что-нибудь такое… героическое, про войну, только хмыкал да отмалчивался, а лицо у него становилось мрачным. То ли дело учитель – хоть сам молодой, в войну мальцом был, а по книжкам все знает, рассказывает – заслушаешься! Конечно, образованный, прежде чем к ним учительствовать приехал, в городе педтехникум закончил, не как-нибудь! Пацаны деревенские за ним хвостами таскались. Да и девчонки… особенно почему-то те, которые взрослые совсем. Кроме Ганьки. Но Ганька – то совсем особое дело…
– И за что ж это он арестованный? Убил кого или ограбил?
Серега аж дернулся. Хоть товарищ учитель и говорит, что все это вредные суеверия, да только не раз замечено – стоит о Ганьке не то что вслух сказать, а даже подумать, она уж тут, будто слышит!
– Вроде так и выходит – ограбил, Ганна Семеновна! – учитель, который, по мнению Сереги, ничего не боялся, вдруг смешался, как перед большим начальством, и уставился в землю – рука его бессильно соскользнула с «маузера».
Крутые, как углем нарисованные, брови над ярко-зелеными глазами удивленно поползли вверх.
– Ну вы же умная девушка, хоть и без образования, – точно оправдываясь, зачастил учитель. – Когда вся страна готовится к великому скачку индустриализации, когда в городах строятся промышленные гиганты, нужно кормить рабочих, закупать оборудование за границей. А враги вроде гражданина Моргуна срывают хлебозаготовки, отказываются сдавать хлебные излишки! Опять же задолженности у них – по земельному налогу, налогу на молочную скотину, в МТС выплаты задерживают…
– Да нету у нас таких денег, Христом Богом клянусь! – закричал дядька Моргун. – Столько ж даже при царской власти с крестьян не драли!
– Еще и явная антисоветчина, прошу свидетельствовать! – довольно объявил учитель.
– А борщ из печи гражданина Моргуна тоже – хлебный излишек? – скривив алые, как молодая вишня, губы перебила его Ганька.
Учитель обернулся. Активист в буденовке как раз волок из дома еще клубящийся паром горшок – видно, тот ему показался понадежнее разбегающихся кур.
– Эй, борщ-то оставьте! – снова вдруг смутившись, пробормотал учитель. – Перед дорогой им пригодится…
– И куда их теперь? – Ганька наклонилась над неподвижно лежащей Моргунихой – толстая, в руку, черная коса девушки мела землю.
– Как положено… Имущество на покрытие убытков государству, Моргуна как главного виновника – под суд, а семейство на высылку, в северные области нашей необъятной Родины. Уж и телега готовая. Собирайтесь, гражданка Моргун!
Тетка Моргуниха вдруг подняла от земли всклокоченную голову – и Серега чуть от страху за тыном не спрятался. Дородная, румяная тетка разом превратилась в страшную старуху с запавшим ртом.
– Что ж мне собирать-то? – прохрипела она. – Чего вы оставили – даже обувку детям, горбом заработанную, и ту отобрали, ироды! Проклинаю вас! – вдруг закричала она, и крик ее был невыносимо жутким. – Не пойдет вам наш хлеб впрок, всем поперек глотки встанет – и кто отбирал, и кто смотрел да радовался! – алые от ненависти глаза полоснули по толпящимся у тына односельчанам.
С дерева вдруг раздался истошный, воющий мяв черного Ганькиного кота. Сама Ганька отскочила, странно изогнув плечи и став враз похожей на вздыбившуюся от ярости кошку – даже волоски в косе вроде поднялись. Вскинула руки и согнутыми, как когти, пальцами принялась драть воздух, будто разрывая в клочья невидимую сеть. При этом быстрым, задыхающимся шепотом приговаривала что-то напевное…
– Вы что делаете, Ганна Семеновна! – заорал учитель, хватая Ганьку за руку. – Вы это бросьте! Тут мои ученики, а вы со своей дикостью и суевериями…
Ганька медленно повернула к нему голову – ее лица Серега не видел, зато видел лицо учителя. Тот побелел, разом став как страничка в учебнике, только без букв, и попятился.
