Сколько стоит корона (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна

Глава 31

Мир был черно-красным, цвета растекающейся по земле крови, и пульсировал, как сердце в развороченной груди. Перед глазами в ритме бьющегося пойманной птицей пульса проносились пугающие тени, которые были страшнее самого жуткого ночного кошмара. А вокруг плескалась боль, лизала кожу пламенными языками, вгрызалась в кости, разрывала плоть когтями -- снова и снова без конца. В ушах бил набат, и гулкий густой звук разбивал изнутри череп, отдавался в зубах и онемевшем, неподвижном языке.

Сколько времени это продолжалось, Дойл не знал, но постепенно набат немного стих, а каждый оттенок боли стал различаться в отдельности, отчетливо и остро. Кажется, стали слышны голоса -- чужие, гулкие, но слов было не разобрать.

Впрочем, Дойлу не нужны были слова. Эта боль во всем теле, этот жар были слишком надежными приметами, чтобы ждать со стороны каких-нибудь подтверждений. Его кошмар стал явью. Конец истории.

С трудом, не в силах поднять веки, едва шевеля сухими губами, он выговорил:

-- В доки, -- на большее не хватило, но в гаснущем от новой вспышки мучений сознании гремела эта мысль: в доки. Прочь от Эйриха и леди Харроу. Как можно дальше из дворца.

Ответа он не разобрал, хотя вслушивался со всем вниманием. Голос был знакомым -- откуда-то издалека, из снов, после которых просыпаешься в поту. Голос обещал: "Мы поиграем, принц". И от этого обещания даже жар болезни отступал -- таким холодом отдавался каждый слог. "Мы поиграем", -- и левую руку сжали тиски, кнут облизал обнаженную кожу. "Не плачь, принц", -- голос стал укоризненным. Дойл знал, что плакать недостойно, мужчины не плачут, но едва ли мог сдержать льющиеся по щекам слезы.

"Его должны осмотреть лучшие лекари", -- вступил в беседу другой голос. А первый рассмеялся -- он точно знал, что лекари не помогут. Дойл был с ним согласен. Одной частью сознания он понимал, что произошло: чума сжала его в своих объятьях, а эта дама редко отпускает любовников. От этого хотелось не то засмеяться, не то забиться в приступе истерики. Он так быстро взял руководство городом в свои руки, так смело распоряжался, так уверенно выезжал в патрули, словно был не человеком, а посланцем Всевышнего, защищенным от болезней и невзгод. Где теперь его власть? Он не мог владеть даже собственными руками и ногами. И уже не сможет. Из груди вырвался стон, но Дойл не услышал его, оглушенный. Он видел людей, которым удавалось пережить чуму. Видел их гниющие пальцы, черную кожу. Иногда лекарь-мясник догадывался отнять одним ударом ножа, позаимствованного у палача, пару пальцев или всю конечность, и тогда чернота исчезала -- но толку?

"Ты готов к игре, принц? -- поинтересовался голос, звучание которого отодвинуло назад все мысли о чуме. -- Ты не испортишь нам забаву?". Тогда Дойл понял, чей это голос -- это голос самой чумы, пусть и похожий на голос короля Остеррада. Чума была рада поиграть с ним, натешиться вдоволь, а потом выплюнуть бесполезный труп.

После этой мысли Дойла накрыла пелена забытья, в котором была только боль -- разнообразная, бессмысленная и выматывающая. За ней наступило блаженство небытия.

Пробуждение было резким, отрывистым и очень неприятным -- он проснулся от ощущения, что его протыкают насквозь тупым кинжалом. Вместо крика из горла вырвался низкий хрип, но сознание было практически ясным, а зрение вернулось -- во всяком случае, он смог понять, что лежит в одной из дальних комнат замка, что неподалеку горит камин и что воздух пропитан свежим запахом трав.

Мелькнула тень, и Дойл увидел замотанного в тряпки лекаря с длинным железным прутом, на пять пальцев снизу заляпанным чем-то темным и блестящим.

-- Еще один, милорд, -- невнятно сквозь многослойную повязку сообщил лекарь и занес руку с прутом, но опустить не успел. Его остановил громкий крик откуда-то со стороны:

-- Немедленно прекратите!

Следом донеслось:

-- Леди, вам туда нельзя! -- и глухой стук тяжелой двери, отозвавшийся в только-только успокоившейся голове новой порцией боли.

-- Не мешайте мне делать свою работу, -- сказал лекарь в сторону.

-- Я не пустила бы вас лечить и лошадь! Вон отсюда, -- теперь Дойл узнал эти интонации, этот легкий перелив и отчетливо слышимое раздражение.

Дверь снова стукнула, и, кажется, комната наполнилась людьми.

-- Леди, вернитесь! -- это Джил.

-- Его Величество запретили... -- неразборчиво, кто-то из стражи.

-- Выйдите все! -- лекарь.

Дойл, пожалуй, был с ним согласен. Как бы велики ни были сейчас его мучения, он не сомневался, что они удвоятся, если он будет знать, что леди Харроу видит его таким.

-- Все, включая вас, почтенный лекарь, -- зашуршала юбка, и леди Харроу подошла ближе -- так, что Дойла смог видеть ее краем глаза. -- Я привела более надежного. А вы займитесь насаживанием свиней на свой вертел.

Наступила тишина. Кажется, никто не мог понять, что делать, и в другой момент Дойл посмеялся бы над несомненно забавной картиной. Даже не видя половины, он отлично мог представить себе, как гордо вскидывает голову леди Харроу, как топчутся у двери стражники и как растерянно переводит взгляд из стороны в сторону мальчишка Джил. Лекаря он видел -- и тот выглядел не менее забавно с растопыренными руками и круглыми глазами.

Но смеяться совершенно не хотелось. Напротив, короткие мгновения покоя закончились, и все внутренности Дойла как будто сдавила рука великана. Он закашлялся, дернулся и из последних сил повернулся на бок -- его начало рвать черной желчью и неестественно красной кровью.

-- Уйдите все! Прочь! -- Дойл уже не слышал, кто кому что ответил и какое действие возымел этот приказ. Сознание его покинуло.

Когда он снова очнулся, вокруг было тихо, слышался только чей-то едва различимый шепот. Он прислушался и разобрал:

-- ... снять.

-- Если пустить слишком много, это его ослабит. Если не...

-- Все равно выбор невелик. Еще несколько таких приступов, и его убьет жар.

-- Это звучит как выбор из двух зол.

-- Это всегда выбор из двух зол, одно из которых болезнь, а другое -- лечение.

Дойл попытался подняться, но слабость была слишком сильна, так что у него ничего не вышло, зато он привлек внимание говорящих. Разговор стих, и тут же его лба коснулась сухая шершавая рука. В поле зрения появилось смутно знакомое старческое лицо, наполовину замотанное белой тканью.

-- Жар меньше, -- чуть пришлепывая губами, сказал старик, и Дойл вспомнил его: это был чуть не растерзанный шеанской толпой лекарь Хэй. -- Вы меня слышите, милорд?

Язык не слушался, поэтому Дойл просто кивнул, а потом все-таки заставил себя выдавить:

-- Послали... -- горло сжал спазм, но Дойл преодолел его: -- гонца в Стин? Послали?

-- Понятия не имею. И вам об этом думать не советую. Лучше выпейте, -- к губам прижался холодный металлический край, и в рот тонкой струйкой потек горький отвар. Дойл глотнул и закашлялся, рука лекаря придержала его за плечо и заставила выпить весь кубок. Удивительно, но после этого язык снова начал ворочаться.

-- Пошлите узнать, уехал ли гонец, -- велел Дойл нервно.

-- Хорошо, милорд, -- ласково произнесла леди Харроу, появляясь в поле его зрения. У нее тоже лицо было частично закрыто, но это не уменьшило охватившего Дойла страха.

-- Уходите. Хэй, выгоните ее, -- действие отвара прекратилось, и Дойл снова скорчился в непреодолимых рвотных позывах. На краю сознания послышалось:

-- Она не уйдет.

Но она ушла. Во всяком случае, когда спустя несколько веков мучительной агонии Дойл снова очнулся, ее уже не было -- только старый Хэй дремал возле камина, и его голова, казалось, то уменьшалась, то увеличивалась в дрожащем свете остывающих углей. Тени вокруг затеяли странные пляски, принимая форму то тощих черных котов, то спотыкающихся и падающих козлов с длинными саблевидными рогами. Дойл чувствовал, что снова поднимается жар, липкие простыни начали нестерпимо резать кожу. Захотелось заплакать и попросить -- у кого угодно -- чтобы это кончилось. Дойл яростно прикусил губу. Лекарь проснулся, подошел к нему и очень осторожно стянул с воспаленного тела одеяло. Цокнул языком.