— Погиб через несколько недель на "Памяти Витязя".
— На чем?
— На бронеавтомобиле.
— Ясно. Вечная память…
ВИЛЬНЮС. 14 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.
Диму по дороге домой он не увидел, хотя, пробираясь дворами к дому деда, постоянно проверялся, что было не слишком трудно. Шел третий час ночи, дворы словно вымерли, тут хвостом привязаться сложно.
Дворы вымерли, а в окнах горел свет: Вильнюс не спал. Балис понимал, что после этой ночи всё будет по-другому. И в огромном Союзе, и в отдельно взятой Литве и в его, Балиса, жизни. Но сейчас он об этом не думал: на это найдётся время и позже, а сейчас надо благополучно вывезти из города семью.
Рита открыла дверь почти сразу после звонка, увидев усталое лицо жены, он понял, что она в эту ночь так и не сомкнула глаз.
— Целый, — прошептала жена, прижавшись к Балису. Уткнувшись лицом в пальто на груди, всхлипнула. — Я за тебя так боялась.
— Ну что ты, маленькая, что ты, успокойся, всё нормально, — он осторожно гладил её по голове, пытаясь успокоить. — Видишь, я здесь, в порядке, всё хорошо…
— Хорошо… Я же видела по телевизору, что там творилось… Стрельба, танки… Ты же в форме уходил, почему на тебе пальто? Чьё оно? — подняла заплаканное лицо Рита.
— Форму придется новую в Севастополе покупать, — усмехнулся Балис, легонько отстраняя супругу. — А пальто… В хозяйстве пригодится. Кристинка спит?
— Спит… Мама твоя звонила, когда это всё началось…
— А ты?
— А я сказала, что ты выпил вечером со своими друзьями и теперь спишь.
— Ты у меня умница, — улыбнулся Балис, снимая пальто.
— Кофе хочешь?
— Ага… А пожевать у нас чего есть?
Здесь, дома, он вдруг почувствовал сильный голод, видимо, это была реакция на нервное напряжение.
— С поминок полно всего осталось, сейчас накрою.
Тихонько, чтобы не разбудить дочурку он зашел в ванную, глянул на себя в зеркало — вроде, всё в порядке. Побриться бы не мешало, но лучше он это сделает в поезде. Холодная вода отбросила вдруг наползшую сонливость. Крепко растерев лицо махровым полотенцем, он прошел на кухню, где Рита успела уже сообразить то ли очень поздний ужин, то ли ранний завтрак: индарити агуркай [14] , якнине [15] , сыр, колбаса, хлеб… На плите пофыркивал кофейник.
— Если хочешь, там есть гинтарис [16] . Разогреть?
— Да нет, не надо… Ты хоть ложилась?
— Какое там…
— Значит так, — уплетая фаршированный огурец, начал Балис. — У меня уже куплены билеты до Ленинграда, поезд отходит в семь двадцать два. Садимся, запираемся в купе — и ты отсыпаешься. А в Питере я сажаю тебя с Кристинкой на самолет, и Севастополь ждет вас. Ясно?
— Так срочно? И почему через Ленинград? — изумилась жена.
— Если у тебя больной спрашивает, нужен ли ему этот укол, ты что отвечаешь?
— Что доктору виднее.
— Вопросы есть?
— Балис, мне страшно…
— Не бойся, маленькая. Тебе ничего не угрожает.
— Да мне не за себя, мне за тебя страшно…
Их взгляды встретились, и Балис прочел в глазах Риты, что она действительно очень волнуется и боится. Так испуганно она не смотрела на него даже в восемьдесят четвертом, когда он отправлялся на практику в Афганистан.
— Успокойся, ничего со мной не случится, — полной уверенности в этом Балис, конечно, не испытывал, но убедить жену было необходимо. Простенькую легенду на этот счет он придумал ещё на вокзале. — Ты же понимаешь, что сейчас наверху начнут искать козлов отпущения. И не только звезды с погон полетят, совсем из Армии турнут многих. И с Флота тоже могут.
Рита грустно кивнула.
— А ты без Флота себя не представляешь.
— Не представляю, — подтвердил Балис. Его удивил и озадачил тон, которым супруга произнесла эту фразу. — Раньше тебя это вроде бы не раздражало?
Кофе вскипел, и Рита разлила его по чашкам. Грустно посмотрела на мужа.
— Раньше… Раньше была другая жизнь: я была женой защитника Отечества, а Отечество это было одно на всех. Знаешь, я всегда в Вильнюсе чувствовала себя как дома.
— Еще бы, ты литовским владеешь вполне сносно. Лучше многих из тех, кто живёт в Литве всю жизнь…
— Да разве в этом дело? Для меня домом был весь Союз, помнишь, как я рвалась за тобой в Ташкент? И даже не думала о том, что на узбекском языке не могу сказать ни одного слова. Нас учили с первого класса, что мы все — одна семья. А сейчас? Балис, ты понимаешь, что меня сейчас ненавидят только за то, что я — жена советского офицера. Им неважно, какой я человек, какой ты человек, им важно только одно — твои погоны. Ты хоть понимаешь, что, может быть, тебе больше никогда не удастся вернуться в этот город, в твой родной город — только из-за погон? Ты вообще думал о том, как ты будешь встречаться с родителями, с сестрой? А как ты будешь объяснять Кристине, что она не может поехать к деду и бабушке?
— Послушай, Рита, ты слишком мрачно на всё смотришь, — Балис понимал, что в словах жены есть своя, житейская, правда, но сейчас обсуждать это не хотелось: после всего увиденного в эту ночь было совсем не до политики.
Но Рита-то об этом не знала.
— Мрачно? Да все понимают, что Союз разваливается. Неужели ты не видишь, что страну делят на части не только на местах, но и в Москве, на самом верху. Горбачев, Яковлев, Лукьянов — все они знали, куда ведут страну. И теперь это уже не остановить. А отвечать будут те, кого подставят. А подставят таких как ты — тех, кто упорно не желает замечать, что страны, которой они присягали — уже нет.
— Страна еще есть, — начал было Балис, но Рита прервала его.
— Страны уже нет. Знаешь, в медицине есть понятие "смерть мозга". Тело еще живет: бьётся сердце, работают легкие, а клетки мозга уже умерли. Так вот, это не лечится. Можно поддерживать работу органов, но человек — мертв, личность необратимо распалась. Вот так и Союз: мозг уже умер.
— Хорошо, что ты предлагаешь делать? — Балис с трудом удержался от того, чтобы повысить голос, в последний момент вспомнил о спящей дочке.
— Что делать? Я не знаю… Я знаю только чего не надо делать. Не надо биться головой о стенку, стенка крепче. Подумай о том, что ты будешь делать, если Союз распадется. Где жить, где служить? Севастополь, между прочим, территория Украины.
