Иди через темный лес (СИ) - Морган Джезебел

Я облегченно перевела дух, едва удержавшись от неуместного "слава богу".

– А третий, охотник?

– С тобой не было третьего, – терпеливо повторила Жар-Птица. – Больше никто не шел по твоим следам.

– Но... – я вцепилась в волосы, снова чувствуя, как уходит земля из-под ног. – Но он же всегда был с нами?..

Жар-Птица молчала.

Кто же шел позади меня по черной тропе, кто спорил с шаманом из-за костяной флейты? Кто спасал нас раньше, вел обходными путями, указывал тропы и давал подсказки? Исчез ли охотник только перед черной тропой или его вообще никогда не было?

Чёрт.

Это Ирий, сказала я себе. Здесь все – туманы, морок и сумрак, тени и обманы. Я и так уже слишком загостилась в погибшем саду Жар-Птицы, от которого остались только камни да пыль. Пора возвращаться.

Мне больше не нужны проводники – я сама знала путь, видела тонкую ниточку, тянущуюся из-под ног. Я видела, где туман колеблется, как оборванная паутина на ветру, где сумрак светлеет и расступается, а деревья теряют зыбкие очертания.

Уже готовясь шагнуть в лес, к вратам золотого царства, я оглянулась на Жар-Птицу, погруженную в одиночество, словно в сон.

– Если ты знаешь все пути, если твое пламя способно провести через земли мертвых, через их пещеры и реки, почему ты все еще здесь? Почему тебе самой не восстать из пепла?

С гулом и шипением пламя снова рассмеялось.

– Потому что извечно я была здесь и останусь здесь, в своем саду, что бы ни случилось с миром за его стенами.

– Даже если никогда больше никто не придет?

– Здесь нет времени, а значит, нет и "никогда".

Она запела мне в спину, когда очертания Ирия уже стали истончаться и исчезать, и никто не мог бы сказать, была ли та песня радостной или печальной.

Я шагала и шагала, пока тихая мелодия не превратилась из песни огненной птицы в прерывистый плач флейты. С замиранием сердца я прибавила шаг. Шаман! Жар-Птица не обманула, он рядом! Едва сдерживая глупую улыбку, я сорвалась на бег, желая заключить друга (брата!) в объятия.

Музыка не приближалась.

Я бежала до тех пор, пока в груди не закололо, а дыхание не начало вырываться из груди с хрипом. «Это лес», гулко стучало у меня в висках вместе с кровью, «это все лес, это его обман, я же слышу, я чувствую, мой волк рядом, и это его флейта плачет о загубленной любви».

Я уперлась кулаками в колени, пытаясь перевести дыхание. Тропа под ногами двоилась и петляла, но я различала тонкую поблескивающую нить, единственный верный путь среди паутины призрачных и ложных. Я чувствовала, что могу подцепить нить, уложить петлей, свить в узор и заставить привести меня куда угодно. И, покорная моей воле, нить затрепетала, как паутина в искусных лапах паука, и повлекла меня вперед – к дворцу Василисы, где ярко сияло солнце, цвели алые маки и золотые яблоки тянули ветви деревьев к земле.

Лес покорно расступался передо мной, и я почти летела, чувствуя присутствие волка – совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Краем глаза я замечала его сгорбленный силуэт, размытый и темный, словно отделенный от меня матовым толстым стеклом. Мой шаман возвращался из Ирия, лелея свою боль и свою судьбу, и слова, которые он не мог найти, звучали в тоскливой песне флейты.

В сад Василисы мы шагнули одновременно, когда стихла последняя нота песни, и, не глядя друг на друга, взялись за руки. Солнечная магия окутывала и согревала, но пламя в груди, разожженное Жар-Птицей, было сильнее. Буйство ярких цветов, от вызывающе красных маков до нежных небесных незабудок, ошеломляло, но после ослепляющих пламенных перьев Жар-Птицы, казалось дымкой, обманом и сном.

Солнечная магия расползалась перед нами, как ветхая ткань под пальцами. Знала ли Василиса, на какую беду нас посылает? Знала ли золотая царица, с какой бедой мы вернемся?

Она встретила нас на пороге терема, взгляд ее был спокоен, а улыбка на холеном лице безмятежна. Коротким кивком она поприветствовала нас и молча посторонилась, пропуская в обеденную залу. Ее блеклые служанки жались к стенам, словно пытаясь врасти в них, снова стать деревьями и травой.

От предложенной трапезы я отмахнулась – меня потряхивало от волнения и нетерпения, хотелось вручить уже перо Василисе и потребовать свою плату. Сейчас, в шаге от своей цели, любая задержка казалась мне преступлением.

– Ты просила перо, царица, – отчеканила я, пристально глядя ей в глаза, словно бросая вызов. – И я достала его!

Я несла перо в сжатом кулаке, и мне казалось, что теплый нездешний свет пробивается между пальцев, словно просвечивает их насквозь. Я медленно разжала ладонь, успев испугаться на долю секунды – а вдруг все было лихорадочным бредом, и нет у меня пера?! – но оно лежало в руке, жесткое, колючее, яркое.

Маска безмятежности слетела с Василисы, с алчным огнем в глазах она подалась вперед, уже в самый последний момент сдержав себя. Хищно согнутые пальцы замерли, подрагивая, в паре сантиметров от моей ладони.

– Что ж, – медленно произнесла она, не отводя сосредоточенного взгляда от пера и пытаясь восстановить самоконтроль, приличествующий царице, – я в тебе не разочаровалась. Ты смогла совершить то, что считалось невозможным. Ты смогла сделать старую полузабытую небылицу былью.

– Мы смогли, – с нажимом поправила ее я, бросив теплый взгляд на шамана. Его состояние меня тревожило: после возвращения из Ирия он еще не сказал ни слова, сутулился и не поднимал голову так, что самые длинные пряди скрыли лицо. Его пальцы в моей руке были горячими, сухими и тонкими, такими тонкими, что я боялась сильнее сжать ладонь и ненароком сломать их.

«Я помогу ему, – пообещала я себе, привычным ударом по хребту усмиряя поднявшую змеиную голову совесть, – потом. Сначала Марья».

– Да, – уже спокойно, с прежней выводящей из себя насмешкой, согласилась Василиса. – Вы смогли. Даже странно, что вы, богоподобные герои, живые в царстве мертвых тоскующих душ, просите моей помощи в пустяковом деле. Но слово мое крепко, я помогу вам. Пусть видят все: золотая царица не отказывается от обещаний.

Двумя пальчиками она аккуратно подцепила перо и, прежде чем я успела опомниться и понять, что она делает, проглотила его.

Что ж, приятного аппетита, Василиса. Боюсь, вместо путеводного света ты получишь только несварение.

– Моя книга ответит на три ваших вопроса, – с трудом сглотнув, хрипловато произнесла Василиса, даже не поморщившись, пока перо царапало ей горло, проваливаясь в желудок. – Выбирайте их осторожно, другой попытки я вам не дам.

Я вздохнула – вот она, ловушка, которую я все ждала, подозревала на каждом шагу, копила силы, чтобы вырваться из нее и перехитрить всех, и все равно оказалась не готова.

Пока она вела нас в свои покои, я напряженно прокручивала разные варианты вопросов, пытаясь угадать, где именно книга сможет меня подловить и дать правильный, но совершенно бессмысленный ответ. Сдавшись, я шепнула волку:

– Три ответа у нас на двоих. Может, хочешь спросить о чем-то?

Он только как-то странно, судорожно дернул головой и, кажется, только крепче сжал губы – я не была уверена, что верно разглядела его гримасу сквозь завесу волос.

Я могла поклясться, что мы ни на ступеньку не спустились, но стены постепенно из деревянных сделались каменными, влажными и холодными, а в спертом воздухе появился тонкий запашок плесени и гнили. Я поежилась: могильный холод покалывал ступни даже сквозь плотную подошву. Меня охватил страх, всеобъемлющий и необъяснимый, как когда-то в капище, в которое я провалилась в самом начале пути. Я думала, что уже забыла этот эпизод, случившийся целую жизнь назад, но нет, тело помнило этот всеобъятный ужас, и меня трясло так, что я даже самой себе не могла соврать, что это от холода.

Шаман нежно сжал мои пальцы, подбадривая и утешая. Это слабо помогло: свет обжигал меня изнутри и тянул вперед, как бусину по нити, заставляя отрешиться от страха, игнорировать его, как я всегда игнорировала свою усталость, боль, слабость.