Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина

— Как?! Как, черт возьми?! — Отец приподнялся, нетерпеливо ерзает. — Они должны истекать кровью!

Должны, но не истекают. Последние сомнения в том, кто передо мной, рассеялись. Я уверена: для светоча фокус прост.

Убедившись, что все насладились зрелищем разрубленных негритянок, он сдвигает половинки ящика обратно. Склоняется, шепчет что-то, водя по зияющей трещине длинными пальцами. Потом выпрямляется, снимает крышку и как ни в чем не бывало подает руку абсолютно целым «сиамкам», помогая встать. Женщины разворачиваются к зрителям, демонстрируя: две руки, две ноги, две головы и сросшееся тело. Наряд открытый: пышное платье винного цвета выше колен, подобное наденет даже не каждая продажная женщина. Оно доказывает, что обмана нет: с таким подолом негде было бы спрятать конечности, а глубокое декольте подчеркивает одну на двоих пару пышных грудей. Негритянки шлют поцелуи толпе, с удовольствием купаются в овациях. Великий, опираясь на топор, скромно стоит позади. Вдруг он, вскинувшись, вздрагивает, — и с ним вздрагивают все. Скрипичная музыка резко сменяется барабанным боем. Опасность, опасность!

Фигуры в темных одеждах бесшумно спрыгивают сверху, со столбов. Двое подлетают к негритянкам и волокут прочь со сцены. Женщины сопротивляются, и каким же ужасом искажаются их лица, когда двое других скручивают Великого и начинают обматывать цепью. Он бранится и извивается, но тщетно: колодки смыкают на руках, потом на ногах, наконец завязывают рот. Многие зрители вскакивают. Теперь и отсутствие трапа не остановит горожан от попыток прийти на выручку, но порыв пресекает возвращение еще двух теней: с собой те тащат новый ящик в человеческий рост. Ящик обит железом. Похож на саркофаг.

Барабаны стучат, ритм неуловимо гипнотизирует. Поднявшиеся было смельчаки садятся, завороженно таращатся вперед. Великого укладывают в железный гроб, задвигают крышку. Стук смолкает, и в наставшей тишине одна за другой лязгают пять металлических заклепок. Тени с натугой поднимают ящик, подходят к краю сцены и… бросают ношу за борт. Да, они действительно бросают ящик, где находится скованный живой человек, в реку. Мне слышен плеск, а кто-то, наверное, даже видит, как волшебник уходит под воду, как по Фетер расходятся круги. За звуком падения снова липкая тишь. Погасла сцена.

Сердце колотится; не понимаю, что страшнее, — если рыжий человек не выберется из реки или если вернется. Люди неистовствуют: одни лезут вперед, другие их удерживают. Кто-то рвется сигануть в воду, но на нем с визгом повисает женщина, вероятно, его же супруга.

— Спасите ирландского парня! — басит какого-то мужчина.

— Он же захлебнется! — вторит женщина.

— Вы спятили!

— Зовите рейнджеров!

— Шериф! Шериф!

Люди перепуганы всерьез. По бухте гуляет ветер, шумит река, а твари… жуткие мифические твари, украшающие борт «Веселой весталки», светятся, скалятся, вот-вот перестанут быть просто рисунками и, ожив, ринутся на берег. Кто-то молится. Я зажмуриваюсь и прижимаюсь к отцу, он обнимает меня за плечи, неуверенно утешая, но…

— Смотрите!

Новый всплеск не такой тяжелый, как когда бросали ящик. Видимо, кто-то все-таки рванул в реку спасать Великого. Редфолл? Поступок в его духе, но, не желая ни в чем уверяться, я не открываю глаз. Сижу недвижно, содрогаюсь от озноба. Вокруг просыпается притихшее было море звуков. Вздохи. Крики. Слова.

— Смотрите, смотрите…

Вспышка перед сомкнутыми веками — кажется, осветили сцену. Я открываю глаза и вижу одинокую фигуру, замершую в сияющем круге на носу корабля. Я ошиблась: никто не нырял в Фетер, скорее из нее кто-то… выпрыгнул?

— Это он! Он! — доносится из-за моей спины. — Живой парень!

Великий кланяется. С мокрых волос капает; руки и ноги свободны; ни следа цепей. Он выпрямляется, задумчиво, точно в недоумении, кто это на него уставился, оглядывает нас и, наконец, кланяется во второй раз — плавно и глубоко.

— Спасибо! — звучит зычный голос, который я знаю. — За тревогу и веру, за любопытство и, в конце концов… — усмешка, — за доллары. Надеюсь, вы поняли суть Мистерии Мистерий. Впустите ее в душу. Рвите ваши цепи, господа и дамы. Поступайте, как велит сердце, не позволяйте заточать вас в темницы. И тогда вам не будет страшно ничего, даже смерть. А теперь… — он поднимает брови, — похлопаете? Обожаю аплодисменты.

Оркестр грохочет маршем. Снова люди вскакивают, и тянут шеи, и хлопают, и топают, и вопят «Браво». Встал даже доктор. Отец нетерпеливо тянет вверх и меня, шепча:

— Поднимись, Эмма! Ты же ничего не видишь!

Я поднимаюсь, и желтые глаза волшебника сразу устремляются прямо на меня, только на меня. Он кланяется публике в третий раз, особенно низко, но распаленный рассудок подсказывает: поклон тоже мой.

«Здравствуй, Эмма. Ты готова?»

Не стоило идти на Мистерию Мистерий. Жаль, окончательное понимание настигает лишь сейчас, когда я остолбенело застыла меж отцом и доктором и гляжу вперед. На человека, только что восставшего из мертвых, ведь как иначе назвать появление со дна реки того, кого швырнули туда скованным? Он Великий. Эскапист, мастер побегов. И он, конечно, умеет сбегать из каменных саркофагов. Даже тех, что зарыты в землю в других мирах.

Рубашки на нем нет; по коже стекает вода. На губах улыбка, и клянусь: только что он подмигнул. Публика все распаляется. Кто-то лезет вперед, норовя свалиться в реку, и загораживает меня. Это мой единственный шанс. Я беру отца за руку и шепчу:

— Давай уйдем. Пожалуйста, немедленно уйдем. Мне дурно…

И будет еще хуже.

— Глупости, дочь моя. — Едва слышу за стуком сердца. — Потерпи немного, Великий выступил последним. Надо поблагодарить мистера Бранденберга, правда? За приглашение.

Он прав по всем законам этикета. Вот только зачем какие-либо наши законы жителю Зеленого мира? Мертвому жителю. Я окликаю маму поверх папиной головы, повторяю слова о дурноте заплетающимся языком, — пока красующегося волшебника отгораживает толпа зевак, куда влился доктор Адамс. Мама пытливо вглядывается в меня, хмурится, но наконец уступает.

— Ох… Ну хорошо, милая. Поедем вперед. За отцом пошлем повозку обратно.

— Женщины! — ворчит отец. — Что за горе с вами вечно. Ладно, отбывайте…

И он тоже пропадает в толпе. Я, дрожа, стискиваю мамино запястье, тащу ее прочь. Ноги заплетаются. Колени словно превратились в студень.

— Да что с тобой, родная?.. — летит в спину. — Подожди!

Мелькают лица, режут слух голоса. Спотыкаюсь, снова спотыкаюсь, упрямо продвигаюсь дальше и молчу. Молчу, даже когда вдруг налетаю на кого-то, и этот кто-то тревожно окликает: «Эмма?». Меня пытаются взять за руку холодной легкой рукой. Удержать. Но я не даюсь.

— Оставьте меня, оставьте!

Проклятье! Проклятье, лишь одно из многих, сегодня обрушенных на меня. Я кидаю на Сэма Андерсена взгляд и торопливо иду дальше, почти бегу, путаясь в платье. Мама, будто поняв что-то, не отстает, не останавливает, не ропщет. Толпа смыкается позади, возможность нас преследовать отрезана. Я не успеваю даже заметить, один Сэм или с родителями. Впрочем, это уже совсем неважно. Ничего не важно.

Вскоре музыка стихает. Мы с мамой поднимаемся на холм, где оставили повозку. Лицо остужает ветер, можно передохнуть. Я смогла. Спаслась. Отсрочила что-то. Надолго ли?

— Милая… — Мама останавливается рядом и берет мое лицо в ладони. — Милая, ты так бледна, будто увидела призрака. Или что-то хуже? Тебя испугал мистер Великий?

Кусаю губы и силюсь не заплакать. Испугал. Вот только испугал — не то слово, не отражает и трети сути. Я оборачиваюсь в сторону темной Фетер. С высоты цирковое судно — как сгусток колеблющегося желто-красного пламени. Адского пламени. И демону нужна я.

Едва поднявшись к себе, я начинаю исступленно молиться — падаю перед распятьем. Я не знаю, что именно так потрясло меня, не могу рационально объяснить. Наверное… сила, ослепляющая потусторонняя сила, пропитавшая каждый номер Мистерии. Для горожан увиденное — ловкие фокусы, стоящие пары долларов и совета соседям тоже сходить. Я же знаю правду, одна знаю правду: это не фокусы, а колдовство, колдовство мира, уже убившего мою сестру. Хуже того, поговорив с мертвецом в Саркофаге, я спуталась с тем миром, дала обещание, следствий которого не поняла. Теперь он… нет, не он, а оно, прикидывающееся человеком существо с мелодичным голосом, пробралось сюда. И может сделать со мной что угодно.