– Я вижу, посетителей сегодня немного.
– Ну, так откуда ж им взяться, в этакую-то непогодь! – со смехом воскликнула служанка. – Все по своим норам забились.
– Не хочешь присесть, развлечь уставшего путника беседой?
Девушка какое-то время внимательно смотрела на Элимера, а потом сочувственно покачала головой:
– Что, день плохой?
– С чего ты взяла? – удивился Элимер.
– Экий ты чудной! А как еще быть может? Если гость просит прислужницу развлечь его беседой, значит, не все у него ладно, от плохих мыслей отделаться хочет. Ну что, скажи, угадала ведь?
– Угадала, – усмехнулся он. – Действительно, угадала.
А служанка, тем временем, оглянулась на трактирщика, буравящего ее тяжелым, неодобрительным взглядом, и снова обратилась к Элимеру:
– Если ты у хозяина чего-нибудь для меня прикупишь, он разрешит мне побездельничать, – хитро улыбнулась она.
Элимер, недолго думая, дал ей несколько крупных монет:
– Возьми, что хочешь.
Улыбка девчонки стала еще шире, она быстро засунула деньги в передник и убежала, чтобы через короткое время вернуться, неся в руках огромную дымящуюся тарелку жаркого и большую кружку с пивом.
"Недолго ей оставаться худышкой. С таким-то аппетитом", – мысленно улыбнулся Элимер.
Девчонка, словно стремясь подтвердить его догадку, с готовностью накинулась на еду, уплетая за обе щеки. Он смотрел на нее в веселом изумлении: девочка оказалась презабавной.
– Ты кто? Воин? – не переставая жевать, поинтересовалась она.
– Вроде того.
– Э, так не бывает. Либо да, либо нет.
– Как тебя звать? – спросил Элимер, словно не услышав последнего замечания.
– Айя называют, – откликнулась служанка.
– Айя? Какое странное имя…
– Чего это странное? – обиделась девчонка. – Самого-то тебя как звать? А то, знаешь ли, как-то странно будет, если я стану обращаться к тебе "о, воин".
– Эл…– и осекся. Надо же, какая неосторожность!
– Эл? – она рассмеялась. – И ты еще над моим именем смеешься? Да у самого еще нелепее!
– Да не смеюсь я. Давно здесь служишь? – спросил Элимер просто, чтобы что-то спросить.
– Ох, давно, Эл, уж и не припомню с каких пор.
– Нравится?
– Издеваешься?! – Айя скорчила рожицу. – Кому ж здесь понравится? Ходят всякие, пьянь да рвань! А вообще-то, раньше я в выселке одном работала, смотрела за скотиной. Вот там очень хорошо было. На конях разъезжала и даже волков убивала, – она гордо вздернула подбородок. – Ну, ничего, вот монет поднакоплю и мигом сбегу отсюда. К поселенцам подамся, на границу с лесами, там у них весело: битвы, дикари… – она мечтательно подперла рукой подбородок и даже перестала жевать.
– Странные желания для отерхейнской девушки.
– А что?! – Айя резко выпрямилась и возмущенно уставилась на Элимера. – Между прочим, я тебе не какая-нибудь там…сопливая маменькина дочка! Я, может, сама из лесов. Лакетка я, вот!
Элимер не смог сдержать смеха.
– Нет, Айя, на дикарку ты не похожа.
– Это еще почему? – оскорбилась девушка.
– Болтливая слишком.
– Что, правда? Ну, я учту. А ты их видел, дикарей? Говорил с ними? Расскажи, очень уж мне эти народы любопытны, – в глазах Айи и впрямь зажегся неподдельный интерес.
– Говорил. Но они мне ничего интересного не рассказали.
– Почему?
– Ненавидят меня, – усмехнулся Элимер.
– Ой ли! Разве можно такого сильного воина да красавца ненавидеть? – девчонка вновь кокетливо глянула на него исподлобья.
– Ты считаешь меня красивым? – его брови взметнулись вверх.
– Ну, не так, чтобы очень, – поправилась девочка. – Но в целом ты вполне ничего.
– А ты что же, Айя, всем говоришь, что лакетка?
– Ну да, – она равнодушно пожала плечами.
– А зачем?
Девчонка вдруг хитро заулыбалась и озорно сверкнула глазами:
– Ну, как же! Так намного проще мальчишкам головы кружить. У них сразу интерес просыпается. Тем более, это почти правда. Мой отец был лакетом.
– Неужели? И как он оказался в Отерхейне?
– А он и не оказался! – Айя как будто удивилась такому предположению. – Это моя мать жила в пограничном поселении. Как-то встретила моего отца, ну, он ей понравился. А она у меня не то, чтобы скромницей была. Вот я и появилась. Потом-то, как живот у нее вырос, поселенцы погнали ее… Покидало нас с ней по Отерхейну, а теперь я вот здесь и оказалось.
– А мать где?
– Будто я знаю? Где-то по миру бродит.
Тут раздался пьяный голос одного из посетителей, который одиноко сидел за ближайшим столом: приятель его давно уже ушел. Он посмотрел на Элимера мутными осоловевшими глазами и грубо хохотнул:
– Да шлюха ее мать, это всем известно!
Девчонка фыркнула, вскочила со скамьи и, уперев руки в бока, прокричала:
– Это твоя мать да бабка шлюхи, олух ты лысый! Чего ты знаешь?! Каждый вечер шляешься здесь, пьянь несчастная, весь ум пропил!
– Ох, ладно-ладно, – отмахнулся пьяный, – уймись только. В ушах от тебя звенит.
– То-то же, – и, как ни в чем не бывало, обернулась обратно к Элимеру, мило улыбнулась и сменила тему:
– Ты ж точно воин, да? А не страшно в кхановом войске-то?
– А должно быть?
– А то как же! Войны – это одно, а вот Он, сказывают, сущий зверюга. Чуть что, сразу, – девчонка провела ребром ладони поперек шеи, смешно свесила набок язык и закатила глаза.
Элимер не ожидал такого поворота беседы. Чего он точно не хотел, так это заниматься обсуждением себя самого. И уже собирался было направить разговор в другое русло, когда снова встрял пьяный сосед по столу.
– Айя дело говорит! Распоследний он сукин сын! Чтоб он сдох!
– Э, – разгневанно вскрикнула девчонка, – я такого не говорила! Он, может, и сволочь зверская, зато разбойников да прочей погани поубавилось, а то житья от них не было, – однако пьяный ее не слушал, продолжая гнуть свое:
– Сынок у меня был. Так казнить его приказал, паскуда! – мужчина разрыдался пьяными слезами. – Но не знал сукин сын кое-чего… – он понизил голос. – Сынок мой мне говорил: другой-то кханади – Аданэй – жив!
Элимер едва удержался, чтобы не вскочить, однако успел взять себя в руки, и на лице его ничего не отразилось. Не зря, эх, не зря ноги занесли его в этот трактир.
– Да-да, жив! – гневно прокричал пьяный, заметив насмешливые улыбки на лицах начавших прислушиваться к разговору посетителей. – И это мой сынок его спас, он его спас, так-то! Это он мне и рассказал.
– Напился ты снова, старый Лайсэ, вот чушь и мелешь, – угрюмо обронил трактирщик. – Немым был сынок-то твой, как он мог тебе рассказать?
– Так я ж отец его! – ударил себя Лайсэ кулаком в грудь. – Неужто я своего ребенка не уразумею? Руками двигал он, да звуки разные издавал. Другие не понимали, а я – легко.
"Лайсэ, – надо запомнить это имя", – подумал Элимер и решил слушать в оба уха, что еще выдаст неразумный пьяница. Однако его задумке не суждено было исполниться. И виноват в этом оказался он сам: неосознанным движением, медленно провел руками по волосам, собирая их назад и оголяя виски. Увы, этого короткого времени оказалось достаточно, чтобы лица Айи и Лайсэ вытянулись и побледнели. Остальные, кажется, ничего не заметили.
Лайсэ дрожащим пальцем указал на Элимера:
– Ты! Коршун на виске, вы видели? – он обернулся к посетителям, которые смотрели непонимающими взглядами. – Великий Кхан… – прошептал он.
Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы девчонка вдруг не перебила его веселым хохотом:
– Что, совсем ум пропил, старый Лайсэ?! – воскликнула она, продолжая смеяться. Все присутствующие с готовностью подхватили ее смех. – Великие кханы уже мерещатся. Эй, Лайсэ, а ты карлов случайно нигде не видишь? – Айя понизила голос и принялась осматриваться вокруг, будто бы в испуге прикрыв ладошкой рот, чем вызвала новый взрыв хохота. Даже трактирщик не смог сдержать улыбки.
