Сбитый ритм (СИ) - Филатова Майя

Вдруг в дверь постучали. Вошел ещё один человек, тоже в чёрной форме, только без епитрахили, и что-то быстро сказал на ухо брату Явону. Тот поморщился, закатил глаза, и вышел. Да так и не вернулся.

Потом меня снова отвели в камеру. Принесли еду. Унесли. Принесли. Унесли. Светильник сдох окончательно. Теперь я сидела в темноте и тишине, ведь из-за толстых стен не доносилось ни звука. Казалось, мир замер в абсолютном спокойствии, даже Орры перестали зудеть. Только лезли беспокойные мысли, да подташнивало от местной баланды.

Наконец, дверь снова распахнулась. Опять лестница, коридор с деревянными дверями. Та же комната, тот же брат Явон. На столе — кипа бумаг.

— Здравствуйте, верноподданная Адони, — отрывисто сказал инквизитор, — вот, кое-что на подпись.

На листах — мои показания под заголовком «опрос свидетеля». Уже свидетеля? Это мне больше нравится.

— Так. И вот здесь ещё, пожалуйста.

Вторая часть бумаг — по возврату моих вещей, отобранных при обыске. Выпускают, что-ли? Ну-ну… Интересно, а ребят? Не спросила, лишние подозрения сейчас ни к чему.

Внимательно прочитав бумаги, расписалась и, по здешним правилам, припечатала кровь на каждый лист.

Брат Явон собрал всё, проверил, положил обратно в папку.

— Ну что же, пойдёмте, — вздохнул он, вставая, — за вами уже пришли. Я провожу.

Снова коридоры и лестницы — выше, дальше, с узкими решетчатыми окнами, через которые проникал тусклый вечерний свет. Хм. Ещё пара часов, и я бы пропустила второе представление. Или третье?

Мы вошли в небольшую комнату, похожую на холл гостиницы: полукруглые стены, ковёр на полу, при выходе на другом конце зала — стойка перед стеллажами с ящиками и папками, прикрытая тонкой прозрачной мембраной. За стойкой — боец в той же чёрной форме, что и у брата Явона, но опять без каких-либо лычек. Рядом со стойкой стоял человек в гражданском, и расписывался в толстой книге, другой рукой придерживая прозрачную коробку с моими вещами. Я непроизвольно замедлила шаг.

Пока я пыталась справиться с потоком эмоций, брат Явон прошёл вперёд.

— Да не затмится Великий Апри, брат Халнер. Вот, извольте получить клиента. Только умоляю, в следующий раз регистрируйте своих людей вовремя и как положено.

— Да не затмится Великий Апри, брат Явон. Я же написал, обстоятельства экстренные, бумаги не успели поступить. Ну, вы же знаете нашу бюрократию…

Халнер сказал что-то ещё, но я прослушала. Боги! Что мне делать со всем этим дальше?! Траурная ленточка, как же. Ещё в Озёрном всё было понятно, да и сам сказал потом, почти прямым текстом. И вообще, зацепок хватало. Со стороны, может, и не заметно, а при близком общении всяко больше всплывает. Но сложить одно с другим я и не подумала. Идиотка.

…Только не смотреть на него сейчас. Только не смотреть…

Брат Явон кивнул бойцу за стойкой:

— Выпускай.

Что-то щёлкнуло, над косяком засветился камень, дверь распахнулась.

Я шла, подшаркивая, по пустому гулкому коридору, и до крови кусала губы. Рядом, по одному шагу на два моих, двигался такой знакомый и совершенно чужой, брат-инквизитор, Халнер Хайдек.

***

Крепкий солёный ветер бил в лицо, раздувал куртку, трепал волосы. Казалось, он дует одновременно со всех сторон: как ни повернись, куда ни приткнись, всё холодно. Далеко впереди и слева огромный диск Апри величественно опускался к кроваво-красным облакам. Сейчас, на закате, особенно заметна большая выщерблина — наползающий на светило Атум. Что ж, зима близко. Днём-то ещё более-менее, а вот ночи окончательно похолодали. По словам местных, в Туманном море начались «шторма», то-есть водные бури, настолько страшные, что всякое судовое сообщение прекратилось. Даже здесь, в глубине Пенного залива, в берег вгрызались валы почти в человеческий рост. И это только отголоски! Что же творится там, за дрожащим от волн горизонтом? Даже подумать страшно.

Я сидела, обняв колени, на вершине одной из облагороженных дюн главного городского пляжа, и смотрела на колыхающуюся линию. Даль. Великая бушующая даль без возраста и времени… Порой взгляд соскальзывал чуть вправо, туда, где на повороте залива виднелся конец другого, скального, пляжа. Того самого пляжа, где недавно ретивые сопротивленцы справляли любовную требу Духам, а после — чистили ряды от «предателя». Да уж. Интересно, что хуже — медленно тонуть в жиже водорослей, или сгорать под солнечным стеклом?

За спиной зашуршало, скрипнул песок. Я распрямилась. Не оборачиваясь, спросила:

— Ну чего?

— Ничего. Ждём, — Халнер встал так близко, что я почувствовала тепло, — всё собрано, но Дарн опять ускакал каяться. Всё пытается выцарапать у торгашей обратно хоть корку хлеба. Это после вчерашнего-то! Наивный.

Я фыркнула. Да. Художественный руководитель еретиков — не та персона, которой можно возвращать предоплату аренды земли или возмещать ставшие ненужными заказы.

— Интересно, когда до него дойдёт… А Лили что?

— Уснула наконец-то. Элви усыпила её чем-то. Не ходи туда, ни к чему это.

— Я к ней? Сама? Мне оно надо? — я вскинула голову и посмотрела на перевернутого Хала, — или «добровольный помощник» должен и в такое лезть?

— Ой-йй, не начинай опять, — поморщился Халнер и сел рядом, — лучше скажи, с тобой из свободолюбцев театра разговаривал кто?

— Нет. Пока сторонятся. А вот ты расскажи-ка лучше, что твои братцы-инквизиторы говорят? Ради чего спектакль?

— Какой спектакль?

— С казнью, — фыркнула я и просеяла по ветру горсть песка.

Нет, всё-таки жаль, что Дарн не пошёл на последнее представление своих артистов. Лопнул бы от злости: такая толпа народу, и ни одной монеты в кассу! А уж речи… Как там? «За ересь! И пропаганду ереси! Оттарион Ойдек и Пертер Лирн! Приговариваются! К казни! Через линзу! Да очистят их! Лучи! Великого Апри!» И ликующий рёв толпы в ответ: люди отвыкли от подобных зрелищ. Вместо скучного молебна еретиков жарят! Как в церкви на витражах! Ух!

— Нет, ну правда, Хал, ну это же не суд, а пародия! Приговор на второй день после задержания!

— Увы. В делах о ереси у церкви… м… небольшой приоритет. Главный епископ Жемчужного — фанатик, каких поискать, а лорд Жемчужного ему в рот смотрит. Ну, братья и решили не препятствовать. Себе дороже.

— Ясно.

Я зло сплюнула попавшие в рот песчинки, и снова посмотрела на море. Идиоты. Теперь вся Империя услышала про Сопротивление, про его идеалы и цели. История покатится, обрастая подробностями. И если газеты ещё можно будет приструнить и проконтролировать, то шушуканье черни — нет.

— Ладно. Ты мне скажи лучше, с телами-то что?

— Ничего. Это же Ступени были… На казни очистили страданиями, теперь отпевают «головешки» в монастыре, пока не пройдёт срок искупления… Что? Летом? Понимаешь… как бы объяснить… приговор очищения под линзой в каждом округе трактуют по-своему. Селестина акккуратистка, да и я не любитель рассусоливать. Ересь с поличным, приговор, казнь. Великий Апри в любом случае примет всех, страдали они или нет.

Примет, примет, куда денется. Ступени у них, угу. Лестница. Восемь дырок в теле. Восемь! Планомерных дырок, из которых смертельная только одна, в сердце. Последняя. А до неё…

Сначала — выкрики про свободу, равенство, кровавый режим; потом, когда первые солнечные зайчики скакнули по коже и начали припекать, призывы к Апри. Не к Духам, к Апри! Потом стоны. Потом крики. И, наконец, монотонный вой. Вой, которому вторила Лилиан, невесть как сбежавшая из лагеря, и повисшая на руках прибежавшего следом Трена. А вот он, хоть и главарь ячейки Сопротивления, старательно отворачивался от действа, и вообще делал вид, что ничего не происходит. Шашлычки не понравились, видите ли. Как и остальным сопротивленцам: ни один из вопивших ранее про братство и свободу, на казнь товарищей не пришёл. Провожала ребят только я, по решению суда (как свидетель по делу, в назидание), да Халнер, который вел бумажные дела театра, и всегда представлял его на тех официальных мероприятиях, куда не желал идти Дарн.