След менестреля (СИ) - Астахов Андрей Львович

— Это забавляет тебя, Ллэйрдганатх, — заметила с улыбкой Сестра-День.

— Еще бы! — Я вскочил, забегал по комнате, не в силах себя сдерживать. — Вероника филолог, понимаете? Она изучала всех этих великих поэтов и драматургов, она прекрасно говорила по-английски. Насчет французского не знаю, но не исключено, что и его тоже знала. И в этой книжке записала не только сочинения своего любимого, но и стихи авторов, которые помнила наизусть с института. Или же можно допустить, что все эти стихи сочинил де Клерк. А потом эту книжку нашли и… Вот вам и прогрессорство в чистом виде, ха-ха-ха! Литературоведы всего мира с ума бы сошли, если бы узнали, что Уильям Шекспир занимался автоплагиатом. — Я окинул взглядом следивших за мной сестер. — Вот так, дорогие мои ши. Только я одного не пойму — как вам удалось заполучить эту книгу, если ворота Омайн-Голлатар разрушены? И вы же сами говорили, как опасно появление в одном мире артефактов из другого.

— Эта книжка не несет угрозы, — Черная Ши улыбнулась уголками губ. — В ней слишком много красоты и любви, чтобы она могла повредить Элодриану. Мы хотели сделать тебе приятное, Ллэйрдганатх. Чтобы у тебя осталась память о людях, которых ты любил и о мире, который оставил. Эта книга твоя.

— Спасибо, — я прижал томик к груди, ощущая необыкновенное счастье. — Даже слов нет, как я вам благодарен. Сразу душа меньше болеть стала.

— Ты не сердишься на нас?

— Теперь нет.

— Тогда у нас есть еще одна новость для тебя, Ллэйрдганатх, — Черная Ши шагнула ко мне и коснулась кончиками пальцев моего плеча. — Перед тем, как прийти сюда, мы приняли наших разведчиков, прибывших с вальгардской границы. Во время переправы у Рискинга король Готлих провалился под лед, и вытащить его не удалось. Вальгардское войско лишилось предводителя, бароны уходят, в их стане разброд, вот-вот начнется борьба за власть. И теперь совершенно ясно, что нашествия на Нильгерд не будет. Ты спас нас всех.

— Ну, это радует. — Я помолчал. — Это значит, что дороги скоро станут безопасными, и нам с Уитанни можно будет покинуть вашу гостеприимную башню.

— Ты хочешь уйти?

— Я хочу, чтобы у нас с Уитанни был свой дом. И чтобы в его стенах звучали детские голоса.

— Хорошее желание, — сказала Белая Ши. — Мы не ошиблись в тебе, Кириэль.

— Конечно, ты можешь уйти, когда захочешь, — поддержала Сестра-Ночь. — Но мы с сестрой пока просим тебя погостить у нас. Нам приятно твое общество. И общество Уитанни тоже. До окончания зимы осталось совсем недолго.

Эпилог

Чудесная в этом году весна. Небо просто невероятной синевы, да и солнышко так замечательно переливается в бегущих по земле ручьях талой воды, что даже не замечаешь грязь и прочие весенние прелести. Воздух такой, что хочется дышать и дышать. И, кстати, сколько месяцев я не курю? Теперь уж точно не сорвусь, потому что в Элодриане нет табака. И слава Богу.

— Слышишь? — Уитанни навострила уши.

— Вроде как едет кто-то, — ответил я, прислушавшись.

Из-за поворота лесной дороги показалась фура, запряженная парой пегих длинногривых тяжеловозов. На дощатых бортах фуры было написано крупными кривыми буквами: «ФИОНА БЕРГУС ТАВАРЫ И ВИНО». Правил фурой одетый в овчинный полушубок мужичок лет пятидесяти с плоским и болезненно-бледным лицом. Завидев нас, он придержал коней и вытащил фитильный пистолет.

— А ну, с дороги! — крикнул он, впрочем без особой злобы.

— Убери пушку, дядя, — ответил я. — Мы не разбойники, просто путники. Лучше скажи, откуда едешь и как далеко до ближайшей корчмы.

— Сейчас на дорогах полно разного сброда, — заявил мужик, не убирая оружие. — Если ты мирный человек, чего у тебя тесак на поясе?

— Так времена неспокойные, мирному человеку себя и жену надо уметь защитить. — Я оперся на посох. — Так далеко еще до жилья?

— Нет, — мужик все-таки убрал пистолет. — Еще до темноты придешь в Эзер, это деревня южнее по тракту. Большая деревня и корчма там хорошая.

— А работа там для странника найдется?

— Смотря чего можешь делать. А ты вроде как из чистоплюев, коли по одежде судить. Студиозус или чиновник какой.

— Я вообще-то лекарь.

— Лекарь? — Тут мужик на козлах изменился в лице. — Бессмертные Вечные, вот повезло нам!

— В смысле?

— Жена у меня хворая, в фургоне лежит. — Мужик спрыгнул с повозки, подбежал к нам с Уитанни, рванул дрянную шапчунку с головы. Вблизи его лицо показалось мне совсем уж неприятным: все в бородавках, глаза мутные, как у пьяницы, редкие и желтые зубы. — Полечил бы ты ее, а я заплачу охотно.

— Что ж, давай посмотрим, — согласился я.

Внутри фургона стояла ужасная вонь. Стены были увешаны разным товаром — хомутами, мотками пеньки, кожаными ремнями, прочим барахлом, в глубине кузова виднелись ящики, оплетенные бутыли и большие мешки. Левая лавка была пуста, на правой, на грязных перинах, лежала толстая тетка лет сорока пяти с багровым обрюзгшим лицом, седыми волосами на подбородке и под носом и такими же мутными бесцветными глазами, как у мужа.

— Что с ней? — спросил я, пытаясь нащупать на запястье женщины пульс.

— Сил нет, говорит с трудом, едва языком ворочает. Не ест ничего и голова у ней разламывается….Месяца два тому назад узнали мы в Набискуме, что в армии его Величества в Рискинге большая нехватка целебного порошка от блох, и тамошние интенданты хорошо за этот порошок платят — по золотому за фунт, — начал мужик. — А мы к тому времени в Набискуме хорошо с женой заработали, твоя милость лекарь, потому как мятежники эти крейонские пограбили в городе добре, а цены награбленному и не знали! — Тут мужик противно хихикнул. — Но мы у них и покупали все за бесценок. Подумай только, твоя милость, болваны эти за кварту сивухи полдюжины серебряных ложек отдавали, или штуку тонкого сукна, или колечко золотое. Словом, хорошо мы тогда с женой заработали, риэлей двести или около того, и предложила мне Фионушка моя вложить весь прибыток в порошок этот самый, чтобы его… Скупили мы в Набискуме у аптекарей весь порошок за шестьдесят риэлей. По дороге еще прикупили, и в Рискинг, чтобы тама продать, значитца.

— А у вас не купили? — спросил я с усмешкой.

— Истинно так, твоя милость! Приехали мы в Рискинг, а воинского лагеря то уж нет! От встречных маркитантов узнали, что король-то, господин наш, потонул во время переправы, и армия вся разбежалась. А коли армии больше нет, так и порошок для блох более никому не нужон. Так и остались мы с десятью ящиками самолучшего товара в огромном, прости Вечные, убытке. Стало быть, как моя Фионушка услышала это, так слегла от горя. Семьдесят риэлей псу под хвост! Теперича этим порошком, будь он неладен, только псов бродячих посыпать.

— Да уж, беда, — я достал из сумки набор инструментов, открыл фонарь и начал греть на пламени ланцет. — Не заработали вы на блохастых вальгардцах, экая досада. Таз или бадья у тебя есть какая?

— Есть, — мужик полез вглубь фуры, достал из кучи барахла медный замызганный тазик для умывания. — Такой сгодится?

— Ага. Так что ты там про заработки говорил, папаша?

— Как война началась, мы сразу на север подались из Вортинора. Оно ведь как, твоя милость — кому война, а кому мать родная. Служивому всегда что-нибудь нужно, а денежки у них водятся. А мы как раз в Вортиноре дом достраиваем, каждый риэль в дело идет. А тут такая негода, хоть плачь! Как теперь жить, не ведаем.

— Ну, может и к лучшему, что войны не будет. На чем нибудь другом заработаешь.

— Эх, твоя милость, сразу видно, что ты человек не торговый, с нашим делом незнакомый, можно сказать. Когда самый прибыток идет, как не на войне? Потому как трофеи продавать надо. Серебряный подсвечник или женское монисто солдату ни к чему, а вот звонкие аберны пропить, проесть с друзьями можно, и на девочек сладких потратить. Трофеев много, абернов мало. А тут еще слухи шли, что король, добрая ему память, милостивцу нашему, в земли ши собирался, а там такие диковинные вещи можно найти, за которые в Вортиноре золото горстями отсыпать будут.