Кристальный пик - Гор Анастасия

— Кстати о волках. — Я замедлила шаг следом за Солярисом, когда он присел в малахитовую траву, чтобы сорвать с волчьей тропы взъерошенный колосок и поднести его к носу. Сол делал так каждые двадцать минут, то собирая на когти разрыхленную волчицей почву, то затоптанные ею растения, все не оставляя попыток разузнать о ней побольше. — Почему ты назвал Дагаз волчьей дщерью? Кто она?

— Я не уверен, но… — Солярис бросил бесполезный колосок обратно на землю и зажевал нижнюю губу. Его острые зубы оставили на той красные вмятины, когда он выпрямился и посмотрел мне в глаза. — Когда мы с Хагалаз искали тебя ребенком, а было это, как ты помнишь, лет пятнадцать тому назад, она случайно обмолвилась, что у нее сестры есть, да не одна и не две, а целых двадцать три.

— И что это должно значить?

— Сейд даровала людям Волчья Госпожа, верно? Значит, она же ему людей и обучала. Однако делай это Госпожа в одиночку, страшно представить, сколько веков бы заняло ее просвещение… В таких делах всегда нужны помощники. Точнее, вестники. У тебя вот есть Мидир, Гвидион и Ллеу, берущие на себя часть основных забот…

— Хочешь сказать, что Хагалаз и Дагаз — дочери Волчьей госпожи? Ее вестницы?

Мой голос сошел на благоговейный шепот, и к лицу прилила кровь. Я всегда старалась обращаться с людьми вежливо и учтиво, независимо от их статуса; так, как хотела бы, чтобы обращались со мной. Однако титул есть титул, и иногда я могла позволить себе несколько больше, чем другие, прекрасно зная, что мне за это ничего не будет. Вот только, оказывается, могло быть — да еще как!

«Я здесь с тех самых пор, как был посажен первый его саженец», — сказала Хагалаз однажды, когда я спросила ее, как долго она живет в Рубиновом лесу. Тогда я, наивная и глупая, подозревала в ней Волчью Госпожу… И, видимо, недалеко ушла в своих догадках.

— Если это правда, то всего вестниц должно быть двадцать четыре, — сказала я, возобновив шаг, когда заметила, что мы с Солом порядком отстали. — Рун в нашем алфавите столько же. Дагаз и Хагалаз — одни из них.

Сол только пожал плечами и снова сосредоточился на волчьем следе, к которому относился так же недоверчиво, как к моему плану следовать ему. Похоже, его не особо впечатляли что поведанная Хагалаз история, что людские боги, что Надлунный мир. Все, чего он хотел (может, даже чуточку больше, чем я) — это поскорее вернуться домой.

Так, в регулярных перепалках друг с другом и болтовне мы прошли еще несколько часов по отметинам животных когтей. След провел нас через поле белоснежных колокольчиков, и, когда те вдруг зазвенели, я велела всем заткнуть уши, ибо в Круге поговаривали, будто звон этих цветов слышит лишь тот, по чьей смерти скоро будет бить колокол настоящий. После мы прошли и через поле сонной одури с таволгой, от сладкого запаха которых предательски слипались веки, и перешли через широкий каменный мост, не отражающийся в водной глади под ним. Затем миновали яблоневый сад — бледно-розовые плоды его оказались на вкус, как сливочная карамель, когда я все-таки поддалась на уговоры Мелихор и сорвала один. Небо за это время не изменилось, будто не собиралось темнеть. Ни солнца, ни луны, ни звезд на нем не было — лишь кристально-голубое сияние и искристый свет, рассеянный по воздуху, точно пыльца.

Несколько раз я доставала компас Ллеу, чтобы проверить, куда указывает стрелка сейчас, но она лишь неистово крутилась, будто сошла с ума. Предположив, что компас мог сломаться при падении из колодца, — через всю поверхность его до самого корпуса пролегала широкая трещина, — я горько вздохнула и спрятала его понадежнее в складки карманов.

Нам ни разу не повстречалось ни путника, ни домов, но зато мимо то и дело проскакивали кролики в жемчужных шкурках с оленьими рогами и пролетали утки с крыльями, как рассветное зарево. Всех их приходилось спасать от Кочевника с топором, поэтому мы толком не полюбовались ни теми, ни другими. Один же раз нам повезло убедиться, что сид все-таки не пустынен — мы услышали музыку тальхарпы с пан-флейтой из-за кустов янтарной морошки. Плясали и резвились там, за ветвями, вовсе не люди, а огни. Точь-в-точь такие, какими описывали жители туатов души утопленников: болотно-зеленые, шустрые и водящие хороводы, как крестьяне в летний Эсбат, которыми они когда-то были.

«Память о пыли» и другие трактаты умалчивали, что происходит с теми, кто не стал героем, заслуживающим взойти на остров Тир-на-Ног, или не прожил жизнь достаточно добродетельно, чтобы присоединиться к свите своего божества-покровителя. Убийцы, насильники и лицедеи отправлялись в Междумирье прямиком к Дикому в пасть; несожженные воины становились драугами, — восставшими мертвецами, охочими до чужой плоти, — а утопленники блуждали по мирам без тела и образа. Но что же становилось со всеми прочими? Теми, кто застрял где-то между ними всеми? Мы спорили об этом половину пути, и я предположила, что такие люди тоже попадают в сид и продолжают жить здесь, как жили раньше. «Почему же мы тогда не встретили ни одного из них?» — спросила Мелихор, и я пожала плечами, смиряясь, что не знаю ответа. Но мое мнение это не изменило.

В конце концов, кто-то ведь должен был посеять тыквенные поля, до которых мы дошли еще спустя четыре часа — те простирались на многие лиги вокруг, будто застилая собою весь мир.

— Ух ты, сколько здесь тыкв! — воскликнула Мелихор восхищенно, вытирая тыльной стороной ладони подбородок, испачканный в соке морошки, кусты с которой она объела по пути. — Кто-то явно о них заботится, уж больно аппетитно выглядят. Ни трещин, ни пятен парши… Что думаешь? — Она пихнула локтем стоящего рядом Сола под ребра.

— Откуда мне знать? Я что, похож на фермера?

Мелихор сощурилась, внимательно осмотрела Соляриса с ног до головы и нерешительно протянула:

— Да?..

Солярис закатил глаза и, не дослушав историю сестры о том, как удобно использовать драконий хвост вместо мотыги, приблизился к грядкам. Тесея сидела у Кочевника на закорках, порядком устав, как и мы все, но тоже не удержалась от любопытства и спрыгнула, чтобы потыкать веретеном в самую крупную и поспевшую тыкву, лежащую на боку. Они были такими оранжевыми и симметричными, что рябило в глазах. С пожухлыми листьями, выдающими зрелость, и одеревеневшими подсохшими ножками, вьющимися у земли. Все они располагались на равном расстоянии друг от друга, словно кто-то не поленился и шаги посчитать, прежде чем вложить в землю очередное семя. Однако, не считая косой телеги с сеном, стоявшей поблизости, рядом больше ничего не нашлось: ни амбара, ни пугала, ни хижин. Только тыквы. Очень много тыкв.

— Прихватим с собой парочку? — ощерилась Мелихор, потирая ручки над парой «близняшек» — двух сросшихся хвостиками овощей, абсолютно одинаковых и размером, и бороздами на кожуре.

Увы, нам пришлось отказаться, поскольку охапка овощей весом с малолетнего ребенка порядком замедлила бы нас. Однако было в этом поле нечто такое, что заставляло меня снова и снова мысленно возвращаться к нему, пока мы следовали дальше. Эти тыквы выглядели чище, чем мои башмаки, и пахли пряными специями, будто внутри них уже томилось осеннее рагу. Даже Кочевник, ненавидящий овощи, несколько раз облизнулся, когда мы стояли над ними, раздумывая, откуда же здесь взяться фермерскому угодью. В сказках такие вещи никогда не появляются просто так.

И очень скоро я лишний раз в этом убедилась.

— Ты видишь что-нибудь?

— Нет.

— Вообще-вообще ничего?

— Ничего.

Мелихор и Солярис остановились у кромки фиолетовой рощи, деревья которой походили на жакаранды, что прорастали только в туате Ши и получили прозвище «фиалковое древо» за форму листьев и цвет. Вот только эти деревья, в отличие от жакаранд, превосходили высотой замок Дейрдре и сплетались друг с другом кронами так тесно, что между ними почти не оставалось места для воздуха и света. Уже через нескольких шагов тебя накрывала кромешная тьма, и было невозможно рассмотреть ни волчью тропу (там ли вообще она пролегает?), ни соседние древа, ни то, что могло таиться за ними. Даже Солярис вглядывался в эту тьму с таким сильным прищуром, что янтарные радужки полностью терялись за белоснежными ресницами. Его зрение, как и зрение Мелихор, было в десять раз острее человеческого и не теряло своей зоркости даже в самой темной ночи, но сейчас же было абсолютно бессильно перед фиалковыми деревьями, через которые нам предстояло пройти.