Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена

— Её спроси.

Если Грызи вообще уцелела. Хорошо бы — Мясника б прожарило, только не с его Даром.

Лес после вспышки феникса — пепел. С нашей стороны стволы ещё стоят, пусть и седые и обугленные. Дальше к центру вспышки — всё снесено пламенем, видна огромная проплешина, внутри которой будто погасает алое сердце.

Печать на ладони перегрелась и шлет меня в вир болотный. Но я пробую снова и снова. Пока не начинаю слышать голос Грызи где-то впереди и слева.

— …деюсь, они не погибли. Какого чёрта болотного, Нэйш, я знаю, что могла…

Тут она прерывается и начинает кашлять. Почти заглушает при этом голос Мясника:

— Умереть, аталия? Вероятность того, что ты его удержишь…

— Кх… могла попытаться.

— С риском мгновенного испепеления. При том, что он и без того не отличался нормальностью — еще и смерть хозяина. Думаю, твоих знаний о фениксах хватит, чтобы понять: едва ли в Кайетте вообще найдется варг, который смог бы удержать такое.

— Такой варг есть, — говорит Грызи совсем тихо. Мясник хмыкает, а я фыркаю себе под нос. Потому что это она, само собой, про свою идею-фикс, Дитя Энкера.

Прикидываю — не дать ли знать Грызи, что мы с Пухликом ещё живые. Открываю рот и сама начинаю давиться кашлем. Пепел летает в воздухе — мягкий, едкий. Быстрым магическим пламенем догорают деревья в округе. Почти без дыма. Только сажа и гарь пепелища лезут в горло. Подошвам ещё горячо, как бы не расплавились.

Пухлик, пока я откашливаюсь, топчется вокруг. А Печать работает, так что я так и слышу голоса.

— Как твой Дар?

— Пополнение сил бы не помешало. Я верно понимаю, что здесь больше не нужен?

У меня над ухом разражается воплем Пухлик — голова чуть не взрывается изнутри:

— Эгэй! Есть кто живой? Мы ту-у-у-у-ут! Мы в поря-а-а-а-адке!

Нашёл, когда глотку драть. Но Грызи, видно, слышит это, потому что бросает Нэйшу почти неразличимо: «Да, здесь ты не нужен, Мел и Кейн живы, вызови Фрезу».

Дела на глазах улучшаются. С деревьев вокруг опадает тлеющая кора. Мясник умотал. Грызи, правда, опять играет в мамочку. У Пухлика проверяет Печать, у меня оттягивает веко. Выдыхает:

— Чтобы сразу же к Аманде, как только вернетесь. Сразу же! И никаких дежурств трое суток — Мел, тебя особенно касается.

Вяло отмахиваюсь чуток подкопченной рукой. Идём втроем по разверстой ране — обожжённому лесу. Возвращаемся к тропе. Туда, где уже совсем догорел алый огонек. Облачка пепла — из-под ног. Небо отдает на востоке пламенем — будто феникс и его поджег.

Почти доходим до тропы, когда Дар доносит слабый писк оттуда, впереди. И тут уже я плюю на пепел, на жар, на недостаток воздуха.

Лечу, несусь, спотыкаясь, чуть лоб себе не расквашиваю, вылетаю на тропу и хватаю в ладони…

Он совсем маленький и теплый, очень хрупкий, весь в нежном золотом пушке — алые перья потом добавятся, а посереет уже когда в воздух взовьётся. Жалобно попискивает, выкарабкиваясь из пепла. Совсем не понимает, что случилось.

— Всё будет хорошо, — убеждаю я его и глажу, и прижимаю к сердцу — маленьких фениксов обязательно надо греть. — Тихо, тихо, сейчас к нам в питомник поедем, сейчас поедем, тебя накормим, тихо, мой хороший, сейчас…

Птенец сидит возле сердца тихо, а головенкой крутит с любопытством. Смотрит снизу вверх темными серьезными глазами.

Не помнит.

Ни меня, ни бывшего хозяина, который теперь стал пеплом на этой тропе. Ни прошлой жизни.

Вырастет — и будет таким же Фиантом, до последнего перышка. Только вот с ним не будет этой памяти.

— Два трупа, — говорит Пухлик обреченно. — Спаленное поместье. Да ещё этот остолоп-Стрелок перебил свою семью. Даже и не знаю, какими способами убеждать урядника, что мы не должны ему нехило так доплатить.

Судя по виду Грызи — ей всё равно. Она бредет, погруженная в свои невеселые мысли. Так что я вместо нее говорю Пухлику отвалить.

Грызи, само собой, прокручивает — как можно было спасти и Хмыря, и Окорока. По мне — поджарились и поджарились. Получили своё.

— Ты б их всё равно не спасла, — говорю наконец. — Никто не знал, что этот урод выстрелит.

Грызи молчит и дышит рассветным воздухом. Небо уже совсем в пламени — будто на востоке по ком-то горюют фениксы.

— В смысле, Латурн вроде как очухался, ну да. Но кто там знает, как оно бы было.

Может, лучше так. Невесомый птенец — горячее тельце возле сердца. Интересно — чей. Интересно — почему фениксы достаются таким вот несусветным идиотам как Хмырь. К черту такое предназначение и к черту такую любовь, если нужно любить того, кто тебя так мучает.

— Теперь я понимаю, — говорит Грызи тихо и ровно. — Эффект Овхарти… могла бы и догадаться.

Лицо у нее спокойное. Значит, совсем худо.

— Что еще?

— Сверхсильная вспышка. При перерождении так не бывает. И при ярости или страхе — тоже. Вспышки такой силы наблюдались и раньше… и никто не мог понять — что они обозначают.

Молчит и смотрит в небо — будто там плывет и плывет над нами невидимый силуэт птицы. И ветер перебирает серые перья, по которым бегут искры.

— Ты была в единении. Да?

— Да. В единении с Фиантом. За миг до того, как он вспыхнул. И я успела почувствовать. Понимаешь, для них… люди тоже вроде как фениксы. Только бескрылые и не умеющие возрождаться в пламени. И он пытался… Он думал, что они вместе смогут. Это не было только горем или скорбью. Он просто считал, что если отдаст всё своё пламя — то его хозяин возродится вместе с ним.

Больше она не говорит ничего. Молчу за компанию. Только грею маленького феникса у груди, глажу его, дышу на него — чтобы не замерз…

Никогда я не буду искать своего феникса. Даже мечтать о таком не буду. Потому что — сколько шансов, что ты окажешься достойным такой любви? И сможешь избавиться от дряни внутри тебя, даже когда тебя любят настолько? Что не захочешь подчинить своего феникса себе и сделать собственностью? Что эти узы не будут для него — клеткой?

Если тебя вдруг любит феникс — тебе придется стать внутри хоть немного, но фениксом.

Только вот люди — ни черта не фениксы. Я-то уж знаю.

— Да какого ж… — выдыхаю просто так, в никуда. Но Грызи как-то понимает.

— Они не полны, — говорит хрипловато, будто беседуя с кем-то невидимым в небесах. — Я много раз была в единении с фениксами. С теми, кто свободен. И с теми, у кого есть узы: связь с парой или связь с человеком. Свободный феникс вечно ощущает неполноту своего существования. Разорванность. Недостаточность. Они не могут без этой связи — и потому всю жизнь ищут того, кто им предназначается. И встреча с предназначением… для них и правда счастье. Феникс не может быть один.

Жить наполовину, в вечном поиске — или рискнуть, встретить свое, и потом мучиться, когда свое оказалось вот таким… Какого черта — такой мучительный выбор?

Я поглаживаю головёнку свободного пока что птенца — и надеюсь, что он никогда не встретит свои узы. По мне — так лучше уж быть неполным, чем вот так.

Люди всё-таки счастливее фениксов. Пусть даже у них нет внутри огня, нет крыльев, полета и неба. И пусть они бывают дрянями, как Окорок.

Быть намертво к кому-то или чему-то прикованным без возможности плюнуть и уйти — худший вид уз, как по мне.

Только вот, в отличие от нас, фениксы могут получить ещё шанс.

Возрождаться в пламени снова и снова. Стирая прошлое.

Кто там знает, может, оно того и стоит.

ХИЩНИКИ В ДРУЖБЕ. Ч. 1

«…однако содружество двух хищных организмов в одной системе

считается скорее исключением из правил. Одно из существ в таком случае

играет роль приманки, а второе отвечает за активные действия и охоту…»

Энциклопедия Кайетты

ЛАЙЛ ГРОСКИ

— Отлично, — сказал я, с наслаждением сдувая пену с пива. — Просто замечательно. Расчудесненько. Славно.

Юный «удильщик» Найджи поперхнулся своей яичницей. Может, считал, что у такого как я, не может быть ничего особенно славного. Может, яичницу попросту переперчили — хозяин таверны «Красный перчик» был настолько горячим южанином, что остротой отдавало даже пиво.