Печать Древних (СИ) - "Johann Walcvur"

Алормо попросил у хозяина гостиницы освободить лишние комнаты, оставив каждому по одной — благо, ночлежка была большой, да и странников и лишённых жилья эстифальцев — мало. Перед сном Ринельгер осмотрел Эссу — её состояние заметно ухудшилось, но думать об этом у чародея сил уже не оставалось. Он выдал лучнице успокаивающее зелье с примесью наркотических трав, чтобы она смогла уснуть, и ушёл в свои покои.

Ринельгер проспал весь день, и это был самый здоровый его сон за всю жизнь: никаких картин он не увидел, лишь тьма, когда сомкнул глаза. Проснувшись, первым делом чародей открыл свой дневник, чтобы записать всё самое важное, что случилось за прошедшую ночь, и подвести итоги.

— Кровь Орина передала мне его знания, — заключил он, наблюдая за своим отражением в грязном окне. — И кровь Зериона… м-да, мне нужно было сказать это… признаться.

Огненные заклинания и молнии — никогда Ринельгер не углублялся в их познании, но, после смерти Зериона, адепта этих чар, пламя стало даваться ему так, будто он провёл десятки лет за его изучением. Кровь говорила, кровь несла знание, каким обладал её носитель.

Кровавые чары — одна из древнейших ветвей магии, и её адепты применяли их только в лечебных целях. Главное правило кровавого чародея — остановить потерю жизненной энергии в крови, восполнить её и закрыть прореху, то есть рану. Познавать кровь, использовать её в качестве контроля над живым существом или убивать, воздействуя на неё — преступление против жизни, против воли богов.

Амилиас твердил Ринельгеру и Кассии, что воздействовать на кровь, пытаться ею управлять невозможно, как и водой, что это может убить чародея, и только тот, кто обладал непомерной силой воли, имел тонкое чувство Мощи, мог совладать с чужеродной энергией. Ринельгер считал, что наставник просто не смог убедить учеников божьим гневом, а потому придумал такую чушь. Но каждый раз, при соприкосновении с чужой кровью, Ринельгер терял рассудок, его выворачивало наизнанку. А теперь — ничего… кроме блага. Блага ли?

Ринельгер открыл страницы, посвящённые эликсиру, сделал пометку и принялся извлекать важные компоненты из челюсти убитого им сагнитропа. За неимением многих инструментов, чародей пользовался магией, вкладывая перетёртые травы и корни в колбу. Ринельгер открыл нижний кармашек сумки, извлекая флакон с кровью Сенетры.

— Посмотрим, — чародей задержал дыхание, вливая вязкую жидкость в кашицу. — Пусть получится… Лерон и Залас.

Ринельгер бросил в колбу кусочки желез из челюсти сагнитропа, пальцем зажёг огонёк на руке и, не моргая, наблюдал, как закипала смесь. Он опасался взрыва, ведь она разорвалась бы в его руке, расплескавшись на столе — чародей ждал этого, расслабив руку, державшую колбу. Зелье нагрелось, тихо хлопнуло и выпустило облако сизого дыма. Ринельгер выдохнул, перелил варево во флакон и плотно закрыл крышечкой.

— Прекрасно, — протянул он, всматриваясь в тёмное-красное зелье, переливающееся в сосуде. — Только вряд ли это поможет Сенетре…

Лёгкое разочарование сменилось раздражением. Чародей закинул флакон в сумку и откинулся на спинку кровати. В лучше случае с тем, кто выпьет это зелье, ничего не случится, в худшем…

Ринельгер собрал несколько флаконов, моток бинтов и в полной задумчивости перешёл в комнату Эссы. Привитый в Анхаеле профессиональный долг лекаря он считал одним из лучших проявлений характера, а потому не мог оставить раненую лучницу справляться с недугом самостоятельно. Когда Ринельгер зашёл, всё ещё перебирая факты в голове, в душную комнату, Эсса ещё спала, отвернувшись к стене.

Чародей разложил приготовления на столике, бесцеремонно сдёрнул шерстяной плащ с голого тела, пустив светлячок, и перевернул лицом к потолку. Он внимательно осмотрел её мертвенно бледную кожу, выступившие синие вены по всему телу и размотал повязку, наложенную им в Дегановых Рубцах. Рана ужасно смердила и загноилась: гной вперемешку с несвернувшейся кровью тонкой струйкой полился на соломенную койку.

Ринельгер принялся выводить заражённую кровь, прикидывая, что делать дальше. В иных случаях, с заражением не могли справиться даже чары, а потому приходилось прибегать к ампутации. Но это однозначная смерть для молодой лучницы, особенно в безумстве алой ночи. Ринельгер приложил руку ко лбу Эссы — он был холодный и влажный, словно ледяная корочка во время таяния.

— Это… — прошептала лучница, — сагнитроп…

— Да, — кивнул Ринельгер, с холодком взглянув на пациентку. — У меня не получилось вытянуть его яд, Эсса. Ты проклята и скоро обратишься.

— О, демон, — прохрипела Эсса. — Значит, всё? Не думала, что это будет так… или у меня есть выбор?

— Когда ты обратишься, — Ринельгер залил чистой водой рану и спокойно продолжил, — к тебе придёт голод, неутолимый, мучительный… словом, то самое проклятие, которым пугают маленьких чародеев. Сердце перестанет биться, ты не будешь слышать собственные мысли, возжелав лишь одно — утолить жажду крови. Поначалу ты сможешь это контролировать, потом… период, который никогда не удастся вспомнить. Охотники на вампиров в империи ловили упырей именно в таком состоянии — когда те потеряли рассудок и позабыли обо всякой осторожности, — чародей открыл флягу, оставленную на столике Михаэлем, понюхал — медовуха — и сделал небольшой глоток. — Дальше… разум возвращается, но чувство голода не покинет тебя никогда. Порою оно будет сводить тебя с ума, если только ты откажешься от приёма крови…

— Кровь всегда…

— Да, — Ринельгер осторожно начал перематывать ногу, накладывая новую повязку. — Звериная не подойдёт. Не в сказке живём. Лучше всего — рунарийская, но в здешних местах ты её днём с огнём не сыщешь.

— Что ты будешь делать? — Эсса посмотрела на чародея блеклыми глазами. — Убьёшь меня?

— Только если ты сама того пожелаешь, — сказал Ринельгер. — Быть вампиром в наше время — участь не самая паршивая.

— Даже не знаю, — она через силу усмехнулась. — Легче… сдаться, колдун, понимаешь? Легче уйти и больше не возвращаться.

— Жизнь никогда не была легче, — кивнул Ринельгер, откладывая на столик кинжал с длинным лезвием. — Мы сражаемся со смертью за каждый прожитый нами год, но всё равно в конце концов проигрываем. Единственное, за что стоит жить, так это за наши маленькие победы над смертью… вырвать из её рук чужую жизнь, или свою, оставить след в истории. Борьба извечна, она лежит в основе выживания, — он махнул головой, указывая на нож. — Думай сама. Знаешь, я не для того тебя латал, чтобы собственноручно потом убить.

Эсса закрыла глаза, глубоко вздохнула и кивнула. Ринельгер собрал в охапку флаконы и вышел, оставив лучницу один на один с манящим глаза длинным кинжалом. Чародей постоял у двери ещё немного: скрипнула кровать, лезвие лениво запело, освобождаясь из ножен. Ринельгер кивнул сам себе и повернулся к своей комнате, но застыл, увидев в конце коридора женщину в тёмном плаще, покрытом листьями. Её длинные русые волосы украшал венок из засохших цветов, краски которых давно, казалось, выцвели, оставив мертвенно серыми бутоны и лепестки. Бледной рукой женщина держала ребёнка лет восьми — быть может, десяти, невысокого, одетого в обноски, и босого.

— Тяжело, когда не можешь справиться с заразой, лекарь? — женщина медленно приближалась. — Иной раз ты признаёшь свою беспомощность, но чаще пытаешься бороться даже тогда, когда надежды нет?

— Кто ты? — нахмурился Ринельгер.

Она приближалась, глаза у неё были ярко-голубые, переливающиеся призрачным светом, пара морщинок пересекала красивое лицо.

— Ты не хочешь отпускать Сенетру и будешь биться до конца, — закончила она, встав почти вплотную. — Вся твоя суть отражена в твоих искрящихся нестерпимо ярким фонтаном энергии глазах.

Ринельгер побледнел, выронил флаконы — они, к счастью, не разбились, а с глухим стуком покатились к ногам ребёнка, опустившего голову и, казалось, совершенно отречённого от мира.

— Имена красивы, — продолжила женщина, — но важны ли? Маредорийцы дали мне имя Террама, мастер кровавых чар. Я пришла, чтобы лично поблагодарить тебя и твоих спутников, окончивших страдания Норос-Сугура. Вы совершили героический поступок, не требуя награды. Такая… самоотдача, потери. Вы удивительные создания, смертные.