Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген

Парни переглянулись с кислыми улыбками: на смех не осталось сил.

— Передохните немного, — сказал Арнульф, — и ступайте со всеми в подземелье: там работы до самого утра. Таскать — не перетаскать.

Пока викинги были заняты милым сердцу грабежом, Арнульф Седой расхаживал по площади, прикладываясь к толстобокой глиняной бутыли. Руки дрожали, пробку выдернуть не смог, отбил горлышко и пил прямо из скола. Словно мертвец, что высасывает мозг из разбитой головы. Вино проливалось кровью на белую бороду.

Рядом стояли, опустив глаза, Бьёлан Тёмный и Орм Белый. Молчали. Ждали.

— Стало быть, ты, сын Сумарлиди ярла, ослушался моего запрета? — без тени недовольства спросил Арнульф. — А ты, племянник Сигурда ярла, отдал ему такой приказ? Верно?

— Не гневайся на доблестных витязей, Орлиный волк, — Унферт Алмарец заступил вождю дорогу, покручивая кончик бороды, — гневайся на меня, ничтожного: это я дал такой совет…

— Разве скажешь по мне, что я в гневе? — процедил Арнульф, отхлебнул, закашлялся, шумно сплюнул, едва не обрызгав Унферта. Тот и глазом не моргнул:

— Как нам было иначе справиться с сотней? А то и с большим во…

Его перебил один из людей Бьёлана, из тех, кого оставили сторожить ворота. Примчался, едва переводя дух, и выпалил:

— Там, это, они, толпа… Колля и Свартана забили, я один убежал. Они…

— Сюда идут, что ли? — вскинул бровь Арнульф. — Много их?

— Много их, да… — гонец глянул мельком на бутыль в руке вождя, тот протянул — хлебни, мол, полегчает. Викинг коротко кивнул, жадно присосался, отёр рукавом губы и продолжил, — десятков пять, а то и шесть. Не сюда идут. Отсюда.

— Уходят? Из города? — уточнил Арнульф.

— Ну да! — просиял викинг. — Через ворота. На север. С пожитками, с жёнами, детьми…

— Ага, — многозначительно высказался сэконунг.

Орм и Бьёлан переглянулись. Геладец предложил:

— Соберу своих, нагоним беглецов, возьмём заложников. Чтобы никто не смел болтать по хуторам, что тут происходит. Утром отойдём, а потом пусть приходят за своими людьми: свяжем их где-нибудь в подвале. Сколько времени тебе выторговать, Арнульф?

— Уходят — да и хрен с ними, — Седой смотрел в ночное небо, затянутое рыжеватыми от пожаров тучами, — всё равно уже наверняка по округе пошла весть… Бонды — медлительный народ: пока зад почешут, пока соберутся… Не жду их раньше полудня. Главное мы свершили, очистили Эрвингард от самых стойких его защитников. Не надо, Бьёлан. Успокойся.

— Самые стойкие — это были стражники? — спросил Тёмный.

— Это были викинги, — с горькой усмешкой обернулся к нему Арнульф. Бьёлан невольно вздрогнул: горькая смесь соли и пепла жгла сердце от голоса сэконунга. — Как вы думаете, друзья, почему никто не грабил этот город, зная о его богатствах? Почему я бросил основные силы не на стражу, не на ополчение, даже не на хольд, а на приезжих и, по сути сказать, чужих этому городу моряков? Почему они, даже пьяные, даже застигнутые врасплох, не бросились на корабли, а дали бой и пытались прорваться в сердце Эрвингарда?

— Слышится мне звон монет, — обронил Унферт, — и смрад невольничьих обносков.

— Се муж многомудрый! — едко ухмыльнулся Седой. — Атли Ястреб и подобные ему нуждались в Эрвингарде. В его работорговцах. Ранее мы, викинги, были волками моря и ходили в дальние страны за добычей! — гордость и горечь унесли пепел, ударили свежим ветром в паруса. — Ныне измельчали. Подобные этому Атли не отваживаются на далёкие набеги, грабят, куда ручонки дотянутся. Так ведь удобней! Промчаться по островам да фьордам, набить полные корабли двуногого скота — и вперёд, на Эрсей. Здесь давали малую цену за рабов, но скупали целыми толпами, что, в конечном итоге, куда выгоднее. Бейли Репа лучше объяснил бы…

— Теперь ему трудно будет это сделать, — мрачно улыбнулась Ньёрун.

— И я об этом, — вздохнул Арнульф. — Эрвингард был для них гусыней, которая несла золотые яйца. Теперь мы зарезали эту гусыню ради её бриллиантовой печени. И, сдаётся мне, найдутся люди, которых это не обрадует, а у нас прибавится недругов. Ты знаешь, о ком я говорю, Орм?

— Если речь идёт о моём дядюшке Сигурде Кнудлинге, ярле Талсея, — Орм с достоинством выдержал орлиный взор Арнульфа, — то будь уверен, что это дело я улажу.

— Так мы сможем попировать у него на Свидар? — хохотнул сэконунг.

— Я же сказал, мой король, — вернул улыбку Эриксон, — даже не сомневайся.

— Да уж, — отвернулся старик, снова глядя на небо, — коряво выросло это дерево…

— Бывает ли иначе в нашем деле? — спросил Унферт.

Никто ему не ответил.

Туман на востоке замерцал малиновым сиянием, когда вожди приступили к долгожданному дележу добычи. Люди Арнульфа урвали кусок короткого отдыха, храпели в уцелевшей корчме «Сны Ньёрун». Это название всех позабавило.

Хаген устал, как собака, но заснуть не смог, а напиваться не хотел — по многим причинам. Его и колдуна Хравена отрядили сторожить. Юноша много всякого хотел спросить у чародея, но голова вдруг сделалась тяжёлой, как чугунный котёл, и такой же пустой. Хравен бросил:

— Иди, прогуляйся, подыши ветром. Потом расскажешь, чего там вожди решили.

— Думаешь, добычей обделят? — выдавил ухмылку Хаген.

— Это вряд ли. Наш хёвдинг жесток, но справедлив, словно сам Отец Павших. Да ты, пожалуй, лучше знаешь нравы их обоих… А побеседовать мы ещё успеем!

Хаген не стал судить, сколько насмешки было в словах чародея, а сколько — искренности.

Город был возведён по большей части из местного камня, пористого и ломкого, но лёгкого, потому пожары не перекинулись на северную часть и не причинили много ущерба. Копоть, вонь и чад носились в воздухе, оседая повсюду. Впрочем, пернатым и четвероногим стервятникам это не мешало: чайки, кайры, поморники, вороны, ястребы-рыболовы и белохвостые орланы слетались с моря на падаль. Тут же кружили собаки, кошки да свиньи, копошились крысы. Тревожно ревели в стойлах кони и ослы. Хаген подумал, что надо бы посторожить телеги, на которых лежали накрытые тела павших соратников. Они пока не должны бы пахнуть, но мясо есть мясо, а голодным стервятникам никто не указ.

У телег сидел Фрости Фростарсон. Гонял обломком копья вороньё. По его виду нельзя было сказать, что дела у него хороши.

— Что, Куробой, тоже не спится? — Сказитель достал трубку, набил зелья, хватился огнива. — Хэй, юноша, у тебя огоньку не найдётся?

Хаген оставил огниво на корабле. Запалил от ближайшего огня щепку, поднёс Фрости. Кивнул на кисет — угости, мол, раз уж такое дело…

— Не стыдно тебе? — буркнул Фрости. — Такой молодой, а туда же… Впрочем, тут такая вонь, что лучше подымить зельем, чем её нюхать.

Закурили, как два гейзера. Хаген только сейчас заметил Гильса с разбитой головой.

— Думается, уже не придётся ему учить меня играть на арфе, — грустно заметил юноша.

— Похоже на то, — Фрости затянулся и добавил, — его арфа осталась на корабле среди его пожитков. Думается мне, никто не станет возражать, коли я отдам её в твои руки, Куробой. Это не самый лучший инструмент. Левый рог отходит, короб потёртый, а струны следовало бы перетянуть. У него не было денег на новую арфу. У него, у Гильса Гисларсона, прозванного Альвенгальдом — Голосом Альвов! О, вы смеётесь, вещие духи судьбы…

— То для меня честь, — заверил Хаген, — но отчего бы тебе не взять себе арфу Гильса? Ты ведь был его другом, и сберёг бы струнную певицу в память о нём.

— Инструмент должен работать, — возразил Фрости, — слишком грубы и корявы у меня руки, чтобы справно перебирать струны. Я больше люблю волынку, но давно не могу купить…

Невдомёк было сыну Фрости Моёвки, что в ту самую ночь на борту «Поморника» лопнули струны и треснул короб старенькой арфы Гильса Альвенгальда.

Хаген кивнул и двинулся на пристань.

Кругом лежали тела. Реки крови подсохли, взялись ожеледью — той порой по утрам подмораживало. Туман, однако, держался, скрывая следы ночной резни. Дым из трубки перебивал вонь от пожарищ и людских внутренностей. В уцелевших домах разводили огни. Горожане несмело выходили на улицы — поглядеть что да как. То тут, то там раздавались возгласы — порою гневные, но по большей части — скорбные и изумлённые. Хагену подумалось, что давненько жители Эрвингарда не видели войны, но не ощутил в сердце своём ни жалости, ни злорадства.