Магия отступника - Хобб Робин

Оликея развела руками и скромно потупилась.

— А что мне оставалось делать. Мома? Не возьми я его, боюсь, он бы так и сгинул.

— Это была бы страшная потеря! Особенно теперь, когда народ так нуждается в великих.

Мальчик-солдат все еще хранил молчание. Он явно одобрял слова Оликеи.

Мома положила одну морщинистую руку поверх другой и потерла тыл кисти.

— Итак, ты, никогда прежде не заботившаяся о великом, пришла ко мне. Тебе многое понадобится, очень многое. Боюсь, ты не сможешь предложить мне достаточную дену. И все же я постараюсь, чтобы ты получила хотя бы самые основные припасы. Это самое малое, чем я могу ему помочь после всех его страданий.

— У тебя доброе сердце, Мома, очень доброе, — дрогнувшим голосом ответила Оликея. — Но, думаю, я принесла достаточно товаров, чтобы как следует обеспечить моего великого. Конечно, если у тебя честные цены.

Глаза старухи спрятались в морщинах, когда она их прищурила.

— Самое лучшее и по честной цене все равно стоит дорого, девочка. Близится зима. Когда мир растет и зеленеет, легко находить ягоды, орехи и травы. Но зимой все это исчезает, и кормильцам приходится обращаться за помощью к мудрому сборщику, запасшему то, что им требуется. И кто же этот сборщик? Да ведь это же Мома! Только у нее есть то, что нужно великому, чтобы странствовать по снам, слышать музыку ветра, без устали путешествовать быстроходом, видеть соколиным глазом и прогуливаться скрытыми тропами.

— У Варки тоже есть лавка с травами.

Даже мне слова Оликеи, перебившей Мому, показались дерзкими и вызывающими. Это казалось не слишком мудрым с ее стороны. И о чем она только думала?

Мома, как я и ожидал, оскорбилась.

— О да, у него есть лавка. И он отдаст тебе товары дешевле, чем я, если тебе нужны плесневелые травы и ягоды, иссушенные до косточек! Похоже, ты решила со мной поторговаться, малышка Оликея? Поостерегись. Всем известно, что хороших припасов на всех великих народа никогда не хватает. Тем, у кого кормильцы глупы, приходится обходиться малым. Мне вовсе нет нужды сейчас распродавать все товары. И если тебя не устроит моя цена, я обойдусь. Я приберегу их и подожду. Еще до конца зимы кормильцы Кинроува разыщут меня и купят все, что у меня есть, по хорошей цене. Кроме того, они всегда разговаривают со мной с почтением.

— О, почтительные языки — это хорошо, — признала Оликея тоном, подразумевавшим обратное. — Но только если они говорят о самых лучших товарах. Мои предложения тебя не разочаруют, Мома, но не думай обо мне как о глупой девчонке. Я знаю цену товарам.

Тыльной стороной кисти Оликея отодвинула в сторону миску с водорослями, на ее место положила мешочек из темно-синей кожи, а затем устроила целое представление из его развязывания. Мома делала вид, что ее это совершенно не интересует. Но ее подвело зрение, и ей пришлось вытянуть шею и наклониться к прилавку. Она многозначительно молчала, пока Оликея вынимала из мешка сокровища и аккуратно раскладывала перед ней. Та не спешила. Серьги укладывались рядом с подходящими к ним ожерельями и браслетами. Между статуэтками оставлялись достаточные просветы. Это были самые ценные сокровища Лисаны. Я еще не видел их при ярком дневном свете. Несмотря на их возраст, они сверкали, мерцали и блестели. Сережки из резной кости соперничали с чеканно-серебряными, фигурки из нефрита и янтаря выстроились рядом со статуэтками из мыльного камня, браслеты из золотых звеньев искушающее змеились по деревянному прилавку.

Я гадал, зачем она выложила их все. Она ведь не собирается отдать самое лучшее за сушеные листья и сморщенные грибы. От нарастающего смятения у меня перехватило дыхание. Мальчик-солдат тоже не желал разменивать сокровища Лисаны по мелочам. Однако Мома замерла, затаив дыхание, когда Оликея раскрыла мешок пошире и заглянула внутрь. Затем она осторожно, словно живое существо, вынула оттуда завернутый в шарф предмет. Она подержала его на ладони и ловко развернула, обнажив костяную фигурку младенца.

Мома благоговейно задохнулась и подняла руку. Ее пальцы напомнили мне жадные когти ястреба. Они тянулись к спящему малышу, амулету плодородия, который подвел Лисану, но остался ее величайшим сокровищем. Меня охватил ужас.

— Нет! — выкрикнул я, и в то же мгновение это слово вырвалось из уст мальчика-солдата.

На миг мы слились в единое существо. Меня потрясло, насколько восхитительно это ощущалось. Я был полон могущества и целен. И я мог бы быть таким, если бы древесный страж не разделил меня. Вспышка гнева на мою разрушенную жизнь объяла меня. Вот каким я должен был стать!

Однако эти мысли и чувства принадлежали не только мне. От них разило мальчиком-солдатом. Я разорвал с ним связь. Я не стану жалкой частью спекского шамана, какого-то там лесного мага. Я по-прежнему остаюсь Неваром. Неваром Бурвилем, и не намерен от себя отказываться. Словно издали, я расслышал ответ Оликеи. Она рассмеялась звонким, серебристым смехом.

— О нет, конечно же нет! Это не для обмена. Я знаю, на что ты надеешься, великий! Мы не можем расстаться с амулетом, по крайней мере, пока он не поможет нам самим.

И прежде чем пальцы Момы успели коснуться статуэтки, Оликея вновь завернула ее в шарф и так же быстро, как достала, спрятала обратно в мешок. Затем она погладила меня по руке, словно я нуждался в утешении.

Мома умоляюще протянула к ней руку.

— Погоди. Не спеши. За одну эту фигурку я дам тебе запас магической еды на целую зиму. Щедрый запас.

Оликея снова рассмеялась, но на сей раз в ее смехе слышался не звон серебра, а лязг стали.

— Разве ребенок великого не стоит большего, чем запас трав на зиму? — недоверчиво спросила она.

— На две зимы, — предложила Мома и тут же торопливо поправилась: — На пять.

— Не отдам и за десять. Ни за какую цену, — холодно отказала Оликея, затем постояла немного, постукивая пальцем по губе, как будто о чем-то задумалась. — Я молода. У меня впереди еще много плодородных лет, и я уже родила, а значит, мне не нужно опасаться бесплодия. Так что, возможно… Стоящей доверия женщине, занимающей видное положение, я могла бы одолжить этот амулет. Разумеется, лишь на один сезон, только чтобы ее лоно успело зачать. А потом ей придется его вернуть.

Между ними явно завязалась невидимая глазу торговля. Мы с мальчиком-солдатом сохраняли спокойствие, с каким бы трудом нам это ни давалось. Громкое дыхание Момы эхом вторило бесконечному шороху волн, набегающих на берег.

— Как он попал к тебе? — неожиданно спросила она. — Костяной младенец пропал два поколения назад.

— Неважно, — сообщила Оликея. — Его хранили втайне и мудро использовали. Теперь моя очередь.

— Это очень ценная вещь, — заметила Мома. — Некоторые будут готовы за нее убить. Тебе следует быть осторожной, крайне осторожной, показывая ее здесь, на ярмарке.

— Думаю, ты дала мне мудрый совет, Мома. Я буду осторожнее и больше не стану показывать амулет. — В голосе Оликеи прозвучало неожиданное уважение. Она многозначительно помолчала и добавила: — А если ко мне придет кто-нибудь, желая одолжить его, я пойму, что она знает о нем от тебя и ты сочла ее достойной доверия. Поскольку я показала его тебе одной. Такая женщина окажется в долгу перед нами обеими — тобой и мной.

Мома улыбнулась. Это не сразу стало заметно на ее морщинистом лице, но улыбка вышла широкой. Для такой дряхлой женщины у нее оказались очень хорошие зубы.

— Да уж, так и будет, — признала она удовлетворенно и задумчиво. — Так и будет.

Женщины, похоже, о чем-то договорились, но я не уловил о чем. Обе выглядели довольными, словно заключили важное соглашение. После этого они перешли к торговле, но в странно дружественной манере. Мома явно назначала выгодные нам цены, а также настояла на том, чтобы самой выбрать для нас самые крупные сушеные грибы и травы лучшего цвета. Она бережно завернула наши приобретения в маленькие тростниковые мешочки и до краев заполнила ими большую плетеную сумку. Взамен она взяла некоторые из драгоценностей Лисаны, но большая их часть отправилась обратно в мешок. Напоследок Оликея достала пару тяжелых серебряных сережек, украшенных каплями янтаря.