Магия тени - Лазаренко Ирина

Алера закрыла глаза, потерла виски. Будто наяву вновь услышала собственный крик: «Это наших детей жрать нельзящая!», увидела раздосадованные лица троллей, почувствовала жесткий ворот мальчишеской рубашки у себя в ладони. В вербяной поселок его определил, положим, наместник, но…

— Но я же не нарочно, — прозвучало это совершенно с детской обидой, и Бульб развел руками. — А ты почему раньше никому не рассказал?!

— Да не жнал я! — возмутился призорец. — Никто не жнал! Мы ж бешшильные тут, давно уж не в праве швоем. То пожже, когда вше штряшлошь, мы принялишь вышматривать да выглядывать. Прожнали вот, што птишек ш пишьмами они перехватывали да прикапывали под вербами…

Алера снова схватилась за голову. Оль так переживал, что другие гласники не дают ответов на его воззвания, а оказывается… оказывается, что голубей с письмами было много: и для наместника, и для мага, и для старшины стражи, но всех птиц загубили вербянник и этот мальчишка. Лихованник, как называл его Бульб.

Сам лихованник, как выходило с его слов — то ли одичалый и перерожденный демонами призорец, то ли какое-то нарочно выведенное ими существо. Демонов помощник и соратник, который приходит в людное, но «бесхозное» место, где нет власти домашних призорцев, и начинает там «творить лихо», чтоб извести побольше людей. Бульб много слыхал баек про лихованников, но были они очень старыми, и ратушник не мог сказать, что в них правда, а что переврано.

Ручался лишь за то, что лихованник «не имет влашти» над человеком, который привел его на новое место.

— Значит, вот почему меня не накрыло той злобой? — Алера хлопнула ладонью по столу. — Меня и Ыча. Мы думали, оно не действует на троллей и женщин, хотя эльфка та, что мы из города вытащили, тоже чумная была…

Ратушник кивнул и добавил торжественно:

— На троллей такое не дейштвует, потому как можгов у них нет. А ишшо лихованник не имет влашти над волей твоей, потому как обяжан тебе швоим новым наделом. Зато ты имешь влашть над лихованником. Имешь влашть и решимошть принешти шебя в жертву волей швоею, штоб лишить лихованника влашти над мештом поруганным!

Алера заморгала.

— Мне нужно пойти и убиться об сдуревшего призорца, чтобы он ушел из поселка?

Ратушник снова кивнул и назидательно добавил:

— Ить токо так имешь ишкупить эту вину великую: волею швоею принявши шмерть жа другов швоих и жа недругов.

И уставился на девушку с умиленным восторгом. Она кивнула и решительно заявила:

— Скорей этот город рухнет тебе на коленки, чем я сделаю подобную глупость. Что еще мы можем придумать, чтобы выгнать его? Воля волей, а отвести глаза он мне может, я-то тоже забыла тогда про вербяной поселок!

Бульб часто-часто заморгал:

— А как же шмерть принять жа другов и недругов?

— Другам моя смерть ни к чему, а недруги обойдутся. Тем более что ты сам не поручишься, сколько правды в байках про лихованников. Может, он пристукнет меня да не уйдет. Что мы можем сделать такое, чтоб наверняка? Думай, дядька-ратушник, думай. Или хатник? Как тебя правильно называть-то теперь?

— Пушть ратушник, — отмахнулся Бульб, и тут же его губы разъехались в улыбке, встопорщив густую короткую шерстку на щеках. — Был пошледним хатником на Хлебной улише, а штану первым ратушником Идориша, во как!

Алера пожала плечами, а Бульб пожевал губами и неуверенно сказал:

— А ить это большая важношть — влашть над мештом. Ешли б токо нам ее вернуть…

Только мертвые собаки могли с такими равнодушными мордами тащить повозку в горящий лес.

Только слепой искатель мог завести туда остальных.

Но три мага не были ни слепыми, ни мертвыми.

— Что ты творишь, поганка, мы же сгорим ко бдыщевой матери!

Шадек орал как умалишенный и тряс Бивилку за плечи, а впереди горел лес. В предрассветной серости виден был поселок, на который пожар шел острым клином, будто кто-то нарочно направил его на жилье. От многодневной жары воздух пылил и колыхался, земля была сухой и горячей. А ветер гнал огонь так быстро, что…

Многодневная жара? Шадек помотал головой. Какая еще жара в Недре зимой?

Бивилка накрыла его пальцы сухой прохладной ладошкой.

— Тут ничего не горит.

Шадек вгляделся в огонь, который растекался вокруг поселка как живой, вслушался в его звериный рев, вдохнул запах дыма и горящего дерева. Ветер был горячим и душным. На лбу выступил пот.

Холодные пальцы Бивилки крепче сжали его руку.

— Это иллюзия. Как у эллорской закраины.

Шадек ошалело кивнул. Как только Бивилка сказала это, он вспомнил, что уже видел этот пожар и этот поселок, и даже помогал его тушить. Успешно или нет — это как посмотреть.

— А я сразу понял, — деревянным голосом сказал Гасталла. Он сидел на вожжах и бестрепетной рукой направлял собак туда, куда указывала Бивилка. — Сразу понял, что это иллюзия. Потому как откуда взяться школьной башне среди леса?

— Школьной башне? — Шадек окончательно перестал понимать, что происходит.

Телега ехала и ехала, пожар выглядел все таким же настоящим, но не становился ни ближе, ни дальше. Бивилка привалилась к боку Шадека и перехватила его руку поудобней, стиснула пальцы до боли.

— Это слоистая иллюзия.

Слоистые иллюзии она терпеть не могла еще с той давней истории с некромантом. И хотя теперь в голове Бивилки целыми днями плясал безумный ворох непонятных образов, звуков, ощущений — она была даже рада своей слепоте. Она не хотела снова видеть слоистые иллюзии.

Она понимала, что еще через день, десять дней или год такой жизни будет счастлива наблюдать целые слоисто-иллюзорные хороводы — только бы что-то видеть. Но теперь мысли Бивилки занимала иная цель, и предаваться печали было некогда.

— Направо. Плавно.

Через некоторое время Шадек сердито сказал:

— Но там же река. Что, это тоже иллюзия?

Бивилка промолчала. Шадек с прищуром глядел на реку. Не очень широкая, до середины можно камень добросить, но вода глубокая, темная. На берегу — песок и трава. Торчат метелки манницы, шумят камыши. По пояс в воде кто-то стоит. Шадек присматривается и видит старика с длинными седыми волосами. Он толстый, рыхлый, из головы его торчит рог, а на висках серебрится в солнечном свете чешуя, жирные руки сложены на груди. Ветер несет к берегу рябь и тинную вонь.

Шадек отвернулся.

— Какой смысл в иллюзиях, которые можно узнать? Раз узнаешь — уже понимаешь, что это иллюзия.

Бивилка снова не ответила. Она сидела сгорбившись, смотрела вперед невидящими глазами, и лицо ее ничего не выражало. Прислушивалась к себе, задумалась, задремала, искала следы Стража в том мире ощущений и образов, что был недостижим для прочих магов? Шадек вздохнул и накинул ей на плечи одеяло.

— А разве ты видишь что-то такое, к чему тебе хочется вернуться? — вместо Бивилки ответил сидящий позади Дорал. Голос у него был сдавленный. — Не знаю, кто как, а я сей вздох наблюдаю свое самое мерзкое воспоминание о воде. Даже если ты понимаешь, что это — только морок, тебе все равно хочется развернуться в другую сторону. Самое главное в иллюзиях что? Рождать ложные побуждения. Они хорошо с этим справляются. Прекрасные иллюзии. Не хочу знать, как они это делают.

— Магия, мать ее, тени, бдыщевый хвост, — выплюнул Гасталла и тряхнул вожжами.

— Налево, — сказала Бивилка. Ни выражение ее лица, ни поза не изменились, голос звучал безжизненно и глухо.

Водная гладь пропала из виду, снова сменившись заснеженным лесом, а тот вскоре поредел, превратившись в каменистую равнину. Ее окутывали рваные клочья зеленого тумана. Отчего-то было понятно, что туман должен быть гуще, плотнее — но тогда в нем нельзя было рассмотреть огромного зеленого паука, который трепал кого-то в полусотне шагов от повозки.

— Ну это совсем уже за краем, — возмутился Гасталла, — это ж зеленый туман с паучиной, который делает орков магонами. Гижукская байка!

— Теперь мы все видим одно и то же? — заволновался Шадек. — И никто не видел этого раньше. Это что, это как? Магистр?