Спутники Волкодава - Молитвин Павел Вячеславович

Негонеро, в отличие от обитателей Тулалаоки, промышляли исключительно во Внутреннем море. Лодки их были несравнимо хуже тех, что изготовляли мекамбо, а воды, омывавшие Тин-Тонгру с севера, буквально кишели акулами, и, вероятно, в связи с этим плавание в них от веку считалось запретным. Негонеро ловили рыбу, черепах и омаров, а также считались искуснейшими ныряльщиками. Кораллы, добытые ими, были, по словам Тофра-оука, выше всяких похвал, и украшения из них они делали отменные, в то время как жемчужины Внутреннего моря ни размерами, ни красотой не могли сравниться с теми, которые вылавливали мекамбо.

Жители Манахаша слыли скверными рыбаками, зато лучше всех занимались земледелием — почва на острове была плодородной, и размерами он раза в три превышал Тулалаоки. Матуави разводили кокосовые пальмы и хлебное дерево, засеивали поля кайвой и папилавой, из которых пекли лепешки и варили каши, весьма вкусные по мнению Тилорна и совершенно несъедобные на взгляд остальных обитателей Тулалаоки. Мекамбо, впрочем, вообще отзывались о жителях Манахаша с большим неодобрением. На этом большом богатом острове напрочь забыли веру отцов, обрядов не отправляли, ели что попало, круглый год возились в земле, подобно червям, знались с чужаками, чуть ли не из одной посуды с ними пили и, что было уже совершенно возмутительно, давали прибежище всем, кому почему-либо невозможно было оставаться на Тулалаоки или Тин-Тонгре.

Последнее обстоятельство Тофра-оук, рассказывая Тилорну о Манахаше, подчеркивал, помнится, особенно. Причем еще до того, как Ваниваки с Вихауви отправились на Тин-Тонгру добывать невест. Неужели предчувствовал, предвидел, что рано или поздно придется чужаку бежать с Тулалаоки, да не куда-нибудь, а на восток?

Тилорн недоверчиво хмыкнул. Не верил он ни в какие предвидения, однако, припоминая сморщенное обезьянье лицо колдуна — единственного лысого человека на Тулалаоки, — хитро щурившего маленькие выцветшие глазки, не мог не признать, что было в рассказе старика что-то пророческое. Как ни крути, придется им спасаться на Манахаше, ибо похищение невест и освобождение захваченного в плен незадачливого жениха, считающиеся в обычное время деяниями достойными, во дни ритуальных торжеств расцениваются как тяжкие преступления и караются немедленной смертью.

В стародавние времена преступники укрывались на родном острове, и это приводило к стычкам между племенами, во избежание чего благоразумные предки нынешних вождей, собравшись на легендарный совет, постановили выдавать нарушителей табу заинтересованной стороне. С тех пор — воистину Золотой век — праздники перестали было омрачаться спасением чьей-нибудь жизни, но тут откуда ни возьмись приплыли на Манахаш восточные купцы, и вновь начались безобразия. Да и как им не начаться, если появилась у злодеев возможность укрыться у матуави, для которых с развитием торговли не стало на свете ничего святого.

Тилорн усмехнулся, вспоминая красочную речь старого колдуна, и с сожалением подумал, что оказывается, ничего сколько-нибудь полезного о малых островах архипелага, Внешнем море и племени, населяющем Тин-Тонгру, от Тофра-оука не узнал. А ведь мог бы: колдун, кажется, не на шутку привязался к нему и поговорить любил.

— Ваниваки, не расскажешь ли, какие, по-твоему, испытания ожидают Вихауви и как справляют негонеро Ланиукалари? — спросил Тилорн, мерно работая веслами.

— Я не буду говорить об испытаниях, чтобы не накликать беду. Ты же знаешь, о чем люди говорят, то обычно и случается. Что же касается Ланиукалари, то празднуют его на Тин-Тонгре почти так же, как и на Тулалаоки, — нехотя отозвался юноша. — Тофра-оук, верно, рассказывал тебе о том, как его справляют у нас, и ничего нового ты от меня не услышишь. Я ведь не был на Тин-Тонгре в канун Ланиукалари.

— Тофра-оук сказал мне, что Ланиукалари — день величания Панакави, праздник примирения со злом. Но что это значит, я не понял, а он отказался пояснить, сославшись на то, что я сам все увижу и во всем разберусь, когда придет время, — возразил Тилорн.

— Со временем, быть может, и я в этом разберусь, — буркнул Ваниваки. — Смысл Ланиукалари заключается в том, чтобы напомнить людям, что нету и не может быть в мире, созданном Мудрым Тунарунгом, абсолютного зла. Глупо, казалось бы, праздновать наступление сезона дождей — времени наименее любимого мекамбо, когда даже самые отважные рыбаки не рискуют выходить в море. Однако всем известно, что без дождей не будут расти травы, плодоносить деревья — земля пересохнет без живительной влаги, острова превратятся в мертвые кучи камней и песка. Глупо, казалось бы, славить ночь, чего в ней хорошего? И все же ночь прекрасна — это время отдыха, сна и любви. Мы ненавидим акул, посланных в наш мир Панакави, но охотно едим их мясо и выгодно обмениваем шкуры на необходимые нам изделия из металла. Кто станет отрицать, что морские змеи — отвратительные твари, но в копченом виде они превосходны. Глядя на их пестрые шкуры, ты посоветовал нашим юношам нанести на свои тела такие же узоры, перед тем как нырять за жемчугом, и они беспрепятственно набрали столько раковин жемчужниц, сколько могли поднять на поверхность, и ни одна акула не посмела напасть на них. Ланиукалари — день величания Панакави, в злых деяниях и творениях которого, по воле создавшего его Тунарунга, всегда содержатся крупицы добра, которые мудрый сумеет разглядеть и обратить во благо себе и своему народу.

Заметив протестующий жест Маути, Тилорн с любопытством спросил:

— Ты не согласна с тем, что говорит Ваниваки? На твоем родном острове в празднование Ланиукалари вкладывают иной смысл?

— На моей родине тоже существует день величания Панакави, и при этом мои соплеменники не считают его злым богом. В отличие от Тиураолы, бога — прародителя людей, зверей, птиц и рыб, Панакави — бог испытующий, но тоже благой. Разве мог Строитель миров — Мудрый Тунарунг — создать злого бога? Тиураолу на моем острове поклоняются как богу любящему, который, подобно матери, печется о всех своих чадах, вне зависимости от того, хороши они или плохи, красивы или уродливы, разумны или глупы, смелы или трусливы. Панакави же, как строгий, но справедливый отец, не только одаривает и поощряет, он еще и испытывает людей, карая тех, кто ведет себя недостойно. Только прошедший его искус может после смерти попасть в Светлый мир Тунарунга, все остальные рождаются заново, чтобы снова пройти череду уготованных Панакави испытаний.

— Ага! — живо заинтересовался неожиданным поворотом темы Тилорн, перестав поглядывать как на проплывавшие по правому борту безлюдные, похожие друг на друга как две капли воды островки, так и на маячившие слева квадратики парусов лодочной флотилии негонеро. — А если человек снова не проходит испытания?

— Если трижды он показывает себя недостойным Светлого мира Тунарунга, Панакави превращает его в своего прислужника — орудие, предназначенное для испытания других. Он может родиться заново шилохвостом, морским гадом, кем угодно. Может иметь и человеческую внешность, но сеять вокруг себя зло, быть ненавидимым всеми, наверно, и есть худшее наказание.

— И долго оно длится?

— Вечно, если обреченный творить зло не найдет в себе силы отказаться от предначертанного ему Панакави пути.

— Значит, все-таки Панакави — бог зла! — торжествующе заключил Ваниваки.

— Значит, даже у самого последнего негодяя есть шанс возродиться. Ну что ж, гуманно, — пробормотал Тилорн и громко произнес, возвращаясь к началу разговора: — Хотелось бы мне все же знать, как негонеро справляют день величания Панакави.

Вероятно, Ваниваки, из суеверного страха не желавший распространяться о празднике, посвященном Ночному богу, в конце концов удовлетворил бы законное любопытство чужеземного колдуна, если бы Маути, тревожно понижая голос, не предупредила:

— Одна из лодок негонеро движется в нашу сторону, а еще две направляются к ближайшим островам.

«Плохо дело», — подумал Тилорн. Мысль обойти Внутреннее море с запада, вдоль короткой дуги, образованной островами, была недурна — в случае нужды затеряться среди этих крохотных клочков суши ничего не стоит, однако драгоценное время будет упущено…