– Угу, – промычала Ляля, соревнуясь в громкости голоса с вокзальными объявлениями. – И не отворачиваться, если что. Помнишь.
Ещё одно полезное суеверие.
Трубка зашлась гудками. Маша сунула мобильный в карман джинсов и зашагала в сторону кухни. Свет там был выключен, запертые двери комнат провожали её безразличными взглядами. По полу бродил беспризорный сквозняк.
– Сабрина? – окликнула Маша, заглядывая на пустую кухню. Светлый прямоугольник окна вздыбился шторой.
Маша прошла к нему, тщательно закрыла форточку. Из‑под стола, с пустых полок на неё смотрела темнота. Всё жемчужно‑серое небо над городом было исчерчено следами самолётов, рёв двигателей стал привычным.
Телефон в её кармане снова задёргался. Вытаскивая его, Маша отметила, что давно была пройдена полночь.
– Ник, привет. А тебе‑то чего не спится? – спросила Маша тихо, как будто окружённая спящими. Прислонилась к подоконнику, надеясь почувствовать облегчение от мимолётной прохлады. Самолёты ревели даже через стекло.
Ник печально вздохнул.
– Не знаю, как‑то мне не по себе. Ты, кажется, тоже не спала?
Из трубки слышались потрескивания, шорохи, как бывает, если теряется сеть.
– Уже проснулась. – От боли в затылке ей хотелось зажмурится, но сон бы не вернулся, Маша точно знала.
– Я подумал тут. Что могло случиться с аномалией в больнице после того, как там пропали подростки? Выдохлась она что ли? Ну правда, Миф же не мог вас послать на такой опасный объект.
– Между тем, строительство закрыли, выходит, тогда он был опасен, – проговорила Маша. Эти мысли давно вертелись в голове, не находя себе отгадок. – Да уж, тут ничего не понятно.
Они поговорили ни о чём ещё с минуту и пожелали друг другу спокойной ночи. И Маша решила спуститься в фойе. В спящем общежитии Сабрине особенно некуда было деваться: двери заперты, в большинстве чужих комнат – темнота и тишина.
Она нашла подругу на одном из лестничных пролётов, где кто‑то из местных оставил стул и чахлый цветок на подоконнике. Сабрина сидела, обхватив себя за плечи, и волосы скрывали её лицо.
– Что с тобой? – испугалась Маша, опускаясь на корточки у её ног. Положила ладонь Сабрине на колено.
Та медленно покачала головой.
– Ну! – Маша нашла её руку, вцепилась в послушные холодные пальцы. – Идём в комнату.
– Ты ничего не поняла.
Ноги онемели от неудобной позы, и Маша выпрямилась. Рокот самолётов у самых окон вдруг стал невыносимым, раздражающим.
– Я всё поняла, – сказала она, царапая короткими ногтями затылок. Сколько можно терпеть эти мучения. – Ты винишь себя в том, что я чувствовала одиночество, и, соответственно, начала создавать аномалии. Но это всё бред. Мало ли как я себя почувствовала. Никто не мог предугадать.
Сабрина высвободила руку и зарылась пальцами в волосы.
– Ничего ты не поняла, – повторила она горько. – И хорошо бы мне сейчас промолчать, но я больше не могу держать это в себе. Я ведь правда не могла предугадать.
– В чём дело? – тревожно спросила Маша, ощутив отчаянное желание отступить к лестнице и забрать вопрос назад.
Сабрина встала, откинула с лица волосы. Окно на лестничном пролёте было закрыто, по сквозняк и здесь дотянулся длинными тонкими пальцами до полупрозрачной шторы. Белёсая сеточка закачалась.
– Я боялась, что потеряю тебя, – сказала Сабрина, глядя Маше в глаза. Она никогда не умела отступать, и сейчас не отступила.
– Ты не потеряешь, – бледно попыталась возразить Маша, нервно растягивая край футболки. – Что…
– Мне просто было интересно, как долго ты станешь меня искать, – выдавила Сабрина сквозь стиснутые зубы. – И я решила устроить небольшой… розыгрыш.
Маша стояла перед ней, не шевелясь. Казалось, если она двинет хоть пальцем, порвётся тонкая струна ночного спокойствия, и пустая лестница взорвётся криками.
– То есть как это? – пробормотала она непослушными губами.
– Так. В первый день я сама от тебя сбежала. Сама сыграла такую небольшую пьесу, в которую ты поверила, как оказалось. Потом я и сама поняла, что дело приобрело слишком серьезный поворот, хотела выйти к тебе, но появилась эта аномалия, из‑за которой я не могла выйти. Всё зашло чересчур далеко, я понимаю. Я так не хотела. Прости.
Отчаянно взвыла за окном чья‑то одинокая сигнализация.
– Лучше бы я не говорила, – добавила Сабрина после молчания, показавшегося вечным.
Скрипнул ножками по паркетному полу отодвинутый стул. Она отвернулась, снова выпустив из‑под контроля волну волос.
– Зачем ты так? – смогла, наконец, вычленить Маша из тысячи бессвязных слов в голове. Она осталась у перил, одна, неловкая от удивления, глупо разводящая руками.
Сабрина привалилась к стене. Короткие шорты обнажали коленки, покрытые мурашками, как от холода – душной летней ночью. Волосы не давали разглядеть выражения её лица.
– Мне было интересно.
– Ты шутишь что ли? – обессилено проговорила Маша, отступая на шаг назад. Она споткнулась о первую ступеньку и еле удержалась на ногах.
– Ты отдалилась от меня. Чуть что – убегала поболтать с Альбиной, оставалась с Мифом и не собиралась ничего мне рассказывать. Хорошо, я скажу так. Я ревновала.
– То есть ты убежала, чтобы я обратила на тебя внимание? Сабрина, ну как же так, – проговорила Маша, заикаясь от возмущения и размахивая руками, как ветряная мельница. Произнося слова и понимая, что ни одно из них не убедит. – Я же всё рассказывала тебе. И об Альбине. Да и вообще, она же аномалия, ревновать к аномалии смешно! И Миф… ну правда, не целовались мы с ним после консультаций!
Молчание было страшным. В молчании больно колотилось о рёбра сердце, и холодок сползал вниз по пальцам.
– Теперь знаю, что не целовались, – эхом повторила Сабрина. – Но тогда я что могла подумать?
Маша выдохнула, не зная, что ещё сказать. Сжала и разжала кулаки.
– Ну хорошо, – сказала она, и коридорный сквозняк подхватил её голос, как море – пылинку. Развернулась и пошла вверх по лестнице, преодолевая ступеньку за ступенькой и каждый раз сглатывая комок в горле.
Она пришла вовремя и пятнадцать минут простояла под дверью, прежде чем в гулком институтском коридоре появилась знакомая фигура с развевающимися светлыми волосами.
– Пришла, – выгнул бровь Миф, как будто сомневался в том, что Маша вообще явится.
Он ловко перехватил ключ, повернул его в замочной скважине и в открытую дверь пропустил Машу вперёд. В крошечную подлестничную аудиторию на пять парт.
– Что‑нибудь нашли? – спросила она, бестактная от бессонницы. Села и уставилась в одну точку, где на обоях осталось пятно то ли от чернил, то ли от раздавленного таракана.
– Нашли, – сердито отозвался Миф, верхом усаживаясь на мягкий стул. – Шестеро людей видели твою аномалию в разных районах города, и все описывают Альбину в точности.
Он замолчал, уставившись в окно, как будто за ним было хоть что‑то кроме хмурого неба. С утра собирался дождь, а земля дышала тяжёлым густым паром, как бывает перед непогодой.
– И что она делала? – спросила Маша, устав ждать продолжения.
Глаза от недосыпа резало, как будто в лицо ей бросили горсть песка. Ни ночью, ни утром Сабрина в комнату не вернулась, а Маша занималась тем, что таращилась в стенку. В свете уличных фонарей казалось, что по комнате скачут странные силуэты‑тени. Утром позвонил Миф и сказал прийти.
Миф склонил голову на бок, как будто его интересовало, что же выкинет Маша в следующую секунду. Вдруг подпрыгнет и взлетит.
– Пыталась втереться в доверие. Рассказывала всякие ужасы. То её родители выгнали из дома, то жених избил, то похитили и пытались изнасиловать. Люди ей сочувствовали, конечно, полицию там пытались вызвать, врачей, но Альбина от всего этого как‑то грустнела, сникала и тихонько уходила. Можешь сказать что‑нибудь умное?
Умное? Она совершенно потерялась в гулких коридорах своих мыслей, а он просил сказать «умное».
– Она мне тоже всякие ужасы рассказывали. Что кто‑то из группы её побил. Почему она себя так ведёт?
