Проклятый Лекарь (СИ) - Молотов Виктор

— Нюхль? — тихо позвал я. — Иди сюда.

Из-за установки медленно, неуверенно высунулась его костяная морда. Он посмотрел на меня, и его зелёные огоньки были тусклыми, полными страха и неуверенности. Он сделал один крошечный шаг и замер, ожидая моей реакции.

— Ко мне, — повторил я, на этот раз твёрже, но не со злобой. — Это приказ.

И тут его словно прорвало. Он издал радостный, скрипучий щелчок, подпрыгнул до самого потолка от счастья и в два молниеносных прыжка оказался у моих ног. Он ловко, как белка, забрался по моей штанине на плечо и с силой уткнулся своей холодной костяной мордой мне в шею.

Я почувствовал, как он мелко дрожит.

Когда мне стало плохо в палате, когда моя Жива упала до нуля, он почувствовал разрыв нашей связи. И испугался.

Испугался, что остался один в этом чужом, враждебном мире. И побежал туда, где ему было безопаснее всего — к мёртвым, в морг. Логично. Вполне логично для создания, сотканного из костей и тёмной магии.

Я осторожно, чтобы не спугнуть, потрепал его по костяному гребню на спине. Твёрдо, но не грубо. Жест, который он понимал лучше любых слов.

— Всё в порядке, малыш, — прошептал я. — Я не умер. Пока что. Ты же знаешь, меня так просто не убьёшь.

И в ответ Нюхль довольно заурчал. Тихий, вибрирующий, абсолютно невозможный звук, который не должна была издавать костяная ящерица. Но мой фамильяр всегда был полон сюрпризов. И я был рад, что он снова со мной. Кажется, в этом проклятом мире у меня всё-таки был один настоящий друг.

— Ладно, хватит нежностей, — я осторожно снял его с плеча и посадил на стол. — Пора работать.

Я сел за стол доктора Мёртвого и принялся разбирать накопившиеся за день бумаги. Рядом, свернувшись калачиком на стопке старых журналов, устроился Нюхль.

В морге царила благодатная тишина.

В журнале поступлений я увидел новую запись, сделанную аккуратным, каллиграфическим почерком Мёртвого: «Иванов И. И., 56 лет, причина смерти — ОКС (острый коронарный синдром), подготовить ко вскрытию. Камера №7».

Я направился к холодильной камере номер семь. Открыл тяжёлую, обитую металлом дверь. Пусто. Проверил соседнюю, восьмую. Тоже. Перепроверил запись в журнале. Камера номер семь. Всё верно.

Странно. Запись есть, а тела нет. Неужели украли? Бред. В морге не воруют покойников. Перепутали бирки? Возможно, но Мёртвый — педант до мозга костей, он таких ошибок не делает.

— Потеряли кого-то, докторишка? — раздался за спиной мерзкий, насмешливый голос.

Семёныч стоял в дверях, уперев руки в бока и ухмыляясь во весь свой беззубый рот.

— А, вот же он! — санитар театрально хлопнул себя по лбу. — Совсем память дырявая стала!

Он прошёл в дальний угол технического помещения за массивный, гудящий компрессор холодильной установки. Сдёрнул старую, грязную простыню — под ней, на ржавой каталке, лежало тело.

— Вот ваш Иванов! Я его временно сюда закатил, пока полы в основном зале мыл. Чтобы не мешался. Совсем из головы вылетело, забыл предупредить!

Семёныч мерзко расхохотался, довольный своей «гениальной» шуткой.

— Не смешно, — устало выдохнул я.

Я молча взялся за каталку и покатил её к рабочему месту. Молчание растягивалось, становилось тяжёлым, как свинец. Я чувствовал спиной, как его веселье сменяется недоумением, а затем — тревогой.

— Поаккуратнее надо с такими шуточками, Семёныч, — сказал я, не оборачиваясь.

— А что ты имеешь в виду? — голос санитара потерял всю свою весёлость.

Я молчал, продолжая катить каталку.

— Эй, я тебя спрашиваю! — в его голосе появились откровенно панические нотки.

Я остановился у секционного стола и очень медленно повернулся к нему. Я смотрел на него не со злостью, а с профессиональным, холодным интересом, как на нового, сложного пациента.

— Тише, Семёныч, не нервничай так. Садись. А то упадёшь, — посоветовал я.

— С чего бы это мне падать⁈

— Садись, я говорю. У меня глаз намётан на такие вещи. Ты же не хочешь, чтобы у тебя случился приступ прямо здесь, среди собственных клиентов?

Семёныч, что-то бормоча себе под нос, опустился на ближайший стул.

— У тебя ведь давление повышенное? Давно? — я активировал лёгкое некро-зрение. — Сегодня где-то сто пятьдесят на девяносто, не меньше. Левый желудочек сердца уже барахлит — гипертрофия миокарда, утолщение стенки. Экстрасистолы — внеочередные сокращения — в последнее время участились, правда? Чувствуешь иногда, как сердце «спотыкается», особенно после нагрузки?

Семёныч побледнел и молча кивнул.

— А ещё у тебя небольшой кальцинат — отложение солей кальция — в восходящей аорте, — я ткнул пальцем в свою грудь. — Вот здесь. Пока маленький, но он растёт. Если не займёшься своим здоровьем, Семёныч, то через пару лет окажешься на этом столе. Только уже в качестве моего клиента.

Санитар смотрел на меня как на призрака. Его лицо из красного стало землисто-серым.

— Как… как ты это… видишь? Ты что, рентген?

— Я многое вижу, Семёныч. Поэтому мой тебе добрый совет: больше так не шути. Стресс тебе категорически противопоказан. А теперь, будь добр, принеси мне крепкого чаю. С двумя ложками сахара. Мне нужно восстановить силы после всех этих розыгрышей.

Семёныч вскочил и, спотыкаясь о собственные ноги, умчался выполнять приказ.

Суеверный страх — лучший и самый надёжный мотиватор для таких простых душ. Теперь он будет смотреть на меня как на провидца и бояться даже косо взглянуть в мою сторону. Полезное приобретение. Свои глаза, уши и личный чайный сомелье в морге.

Семёныч принёс дымящийся чай, поставил его на стол с поклоном, достойным императора, и тут же исчез, бормоча что-то о неотложных делах. Кажется, я приобрёл себе личного раба.

Что ж, неплохо.

Я отпил сладкий чай и приступил к работе. Мёртвый оставил мне три тела для подготовки к выдаче родственникам. Рутинная, почти медитативная работа — обмыть, зашить разрезы после вскрытия, придать лицу умиротворённое выражение…

Но что-то было не так. Работая с первым телом, телом того самого Иванова, я почувствовал… отклик. Слабый, едва уловимый, как вибрация далёкой, натянутой струны, но определённо — отклик.

Раньше мёртвая плоть была для меня просто глиной. Инертной, холодной, послушной, но абсолютно мёртвой. А сейчас… сейчас в ней что-то было.

Не эхо жизни, нет. Это была моя собственная сила, которая начинала входить с ней в резонанс.

Картина складывалась.

Моя некромантская сила действительно выросла. И толчком к этому послужил именно тот случай в палате Воронцовой, когда я балансировал на самой грани, когда мой Сосуд был почти пуст.

Приближение к собственной смерти, это пограничное состояние, обострило мою связь с ней. Это был опасный, но, как оказалось, очень эффективный метод «прокачки».

Я сосредоточился, направив тонкую, почти невидимую струйку Живы в мёртвое тело. Раньше это было как лить воду в песок — энергия просто бесследно уходила в никуда.

Теперь… теперь было иначе. Я чувствовал, как ткани откликаются, хоть и вяло. Они не оживали — до этого было как до луны. Но они реагировали. Нервные окончания слабо вибрировали, мышцы подрагивали на микроуровне.

— Ну давай же, — пробормотал я, усиливая поток и концентрируясь на руке покойника. — Хоть пальцем пошевели! Покажи мне, что ты меня слышишь!

Ничего. Тело оставалось абсолютно мёртвым.

— Тьма! — выругался я вслух от досады. Почти получилось, но не хватило сил. Или сноровки в этом новом теле.

И тут Нюхль, который до этого с интересом наблюдал за моими манипуляциями, решил помочь. Он спрыгнул с моего плеча прямо на голову трупа и начал на ней подпрыгивать, словно пытаясь его расшевелить.

— Нюхль, прекрати дурака валять, ты мне мешаешь… — велел я.

И тут я увидел это. Глаз трупа. Правый. Он дёрнулся. Один раз, едва заметно, но я это видел! Мышца века сократилась!

Вот это да. Вот это прорыв.

Раньше максимум, чего я мог добиться в этом теле — это замедлить процесс разложения на пару часов. А теперь… мышечная реакция! Конечно, до полноценной некромантии, до поднятия легионов из могил было ещё очень далеко. Но это был не просто шаг. Это был гигантский скачок.