Доказательство любви - Чиркова Вера Андреевна

— Бросай! — в два голоса крикнули Даурбей и Дарочка, но ифрит, немедленно швырнувший Рандолиза мгле, смотрел только на принцессу:

— Слушаю и повинуюсь, лучезарная фея райского сада!

— Еще раз взглянешь на нее — и останешься в лампе на ближайшие три тысячи лет, — тихо прошипел Тодгер.

Бледный и чахлый зеленый смерчик приподнялся над его макушкой и вновь пропал, но заметил это только примолкший ифрит.

— Слушаю и повинуюсь, о могущественный, — раболепно пробормотал он, наблюдая, как жадно маги собирают энергию, щедрым потоком плеснувшуюся из портала, куда мгновенно ушел житель вечного мрака.

Узник лампы и себе пополнил резерв, на всякий случай. Чтобы было из чего создавать еду и развлечения, если снова надолго запрут в опостылевшей посудине. А потом завороженно замер, рассматривая заметавшиеся по нише светлячки сутей, выброшенных мраком из темных глубин его сознания.

Их было даже больше, чем он мог ожидать, — более двух десятков. Совсем слабеньких и довольно ярких, и ифрит не удержался, потянулся к одному, пытаясь считать отзвуки чувств и событий, сохранившихся в памяти этих клочков энергии.

Но, прочтя, неохотно выпустил светлячок из лап, ему никак нельзя вбирать в себя чужие умения, неизвестно, как они уживутся в тесном медном сосуде.

— Я взял четыре, — не открывая глаз, обессиленно пробормотал Тодгер, — и вижу еще несколько. Никому не нужно?

— Мальгис! Ты почему не ловишь сути? — укоризненно окликнул Кадерн своего помощника.

— Я же еще не магистр…

— Приеду в Айгорру — напишу указ, — пообещал не отрывающийся от жены Изрельс. — Бери штуки четыре. У меня уже пять.

— У меня шесть, — ничуть не огорченно сообщил Даурбей, — и я вижу еще семь. Если Мальгис возьмет пять, то вам с Тодом как раз хватит до ровного счета. Тод, смотри, какой яркий.

— Он и так мощнее всех, — без тени зависти произнес Кадерн. — Дайте Мальгису одного сильного. Ему предстоит стать главным магом кайсамского хана.

— А ты? В Маржидат? — лениво поинтересовался Даурбей, взглядом создавая роскошные кресла и попарно расставляя их по ковру. — Занимайте места. Дарочка, ты с кем сидишь?

— С тобой, — поджав губы, процедила расстроенная принцесса.

Вон Изверг, из последних сил до Леты доплелся, видно же было, с каким трудом дается ему каждый шаг. А Тод хоть и лежал умирающей тенью, но на чернорожего великана рявкнул очень зло. А на нее даже не глянул, словно Дарочки и нет. Значит, до сих пор не простил той шутки с цветочками или еще чего. Хотя обиженной стороной была как раз она, и прощения за ее покупку в рабыни должен был просить он. Но до сих пор так ничего и не понял, и это до слез обидно.

— Смерти моей хочешь? — состроил скорбную гримасу Даур.

— Ничего, ты живучий, — сердито отрезала принцесса, устраиваясь в переднем кресле.

И не могла видеть, как Кадерн бережно укладывает потерявшего сознание брата на стоящий позади нее диванчик, созданный им из двух кресел. Сам он вместе с помощником занял следующие места, поспешив плюхнуться в мягкие объятия удобного кресла. Всех магов после вселения чужих сутей слегка покачивало, как после пары кубков крепкого вина, а ноги дрожали от усталости. Держался только Даур, и тот, как подозревал Кад, только на каком-то зелье. Или ифрит, чуя свою провинность, постарался задобрить хозяина и подлечил поосновательнее.

Изрельс бережно усадил жену на последний диванчик, сотворенный им по примеру шурина, и устало рухнул рядом с ней. Он продолжал молчать, не желая распахивать душу перед собратьями, хотя за эти дни они как-то незаметно стали ему настоящими друзьями. Но сейчас чувствовал, что делиться самым сокровенным не готов ни с кем, и потому лишь тихо и нежно целовал пальчики Летуаны, одновременно пытаясь успокоить опьяненное новизной и количеством доставшихся ему умений сознание.

— Немного отлетим — и открою проход в свой дом, — предупредил друзей Даур, с облегчением шлепнувшись в кресло. — Есть хочу, как весенний медведь. Все остальное потом. Эй, раб лампы! Иди на место.

— Слушаю и повинуюсь, хозяин! — горестно пробормотал ифрит, глядя на ненавистную, позеленевшую от времени посудину. — А последнюю просьбу можно?

— Можно.

— Не забрасывай меня в сокровищницу на тысячу лет… — Черные глазки смотрели умильно, как у полуторамесячного щенка.

— Ладно. Но есть несколько условий, — мстительно прищурился Даурбей.

— На все готов, что ни прикажешь!

— Первое. Ты больше никогда не пытаешься торговаться с хозяевами, скрывать любые секреты или лукавить. Второе. Облик менять можешь только по приказу, до тех пор являешься в этом, только ростом должен быть ниже меня на три ладони. И третье. Я собираюсь приставить тебя охранником и посыльным к одному султану, если, разумеется, дашь нерушимую клятву не задумывать против меня, моих друзей и собратьев по гильдии никаких интриг и происков.

— Мудрейший и великодушнейший! Согласен, всецело согласен с каждым словом и пунктом, со всеми недосказанными намеками и предостережениями! И в присутствии кеори клянусь самым ценным, своей магической силой, служить тебе верно и вечно!

Лампа в руках Даура на миг нагрелась, полыхнув золотым сиянием, и тотчас остыла. Магистр потрясенно рассматривал блестевшую свежевылитой медью новехонькую посудину и старался не думать о том, как будет объяснять султану эту перемену.

— А мой Кео тут при чем? — непонимающе нахмурилась принцесса.

— Ну так ведь… — замялся ифрит, покосился на ожидающе прищурившегося Даурбея и торопливо выпалил: — Ведь светлые духи ощущают правду!

— Как выяснилось, — усмехнулся главный маг кайсамского хана, — правду и твоя посудина почувствовала.

— Это моя клятва, — сник ифрит, — обновила счет моего заточения. За три тысячи лет я совсем забыл об этом условии.

— Об этом расскажешь потом. — Даур решительно подставил ему лампу, и через мгновение ковер уже стремительно летел вверх и на запад, выбиваясь из путаницы ущелий великого Навинского хребта.

А еще через несколько секунд с него бесшумно исчез Изрельс вместе с женой, которую за миг до этого крепко обнял за талию.

— Ой!.. — ахнула Лета, обнаружив, что уже сидит на диване в совершенно незнакомой гостиной.

Ее стены были обиты салатовым шелком, по потолку плыли облака и летели стаи птиц, на полу роскошным летним лугом цвел ковер, а у окон стояли изящные керамические вазоны с живыми цветами.

Ее муж сидел рядом, исподтишка поглядывая на это разноцветье, и внимательно следил за выражением милого лица.

— Счастье мое… — теперь магистр точно знал, что будет повторять любимой эти слова по сто, по двести раз в день, лишь бы она поверила, забыла все обиды и его ошибки, — я нанял художника-эльфа, чтобы он по-новому отделал наш дом. Отсюда он отправится перекрашивать северный и южный дворцы, мы переедем в тот, который тебе понравится больше. А сейчас тебе нужно поесть и переодеться, я купил швейную мастерскую, и они должны были уже приготовить тебе несколько платьев.

— Изр, ты думаешь, самое главное для меня — цвет стен или куча одежды? — пристально всматривалась в его глаза Летуана.

— Нет, — печально качнул он пропыленной вишневой гривой, — я точно знаю, тебе это совершенно не важно. Но мне так хотелось, чтобы наш дом изменился, стал таким, какой больше нравится тебе. И я сам стану другим… уже стал, когда понял, насколько глуп и слеп был. Занимался чем угодно, только не тем, что для меня дороже всего в жизни. Твоим счастьем, любимая. Настоящим, откровенным… я хорошо помню, как это было. Сердце обливается кровью от понимания, что сам, своими собственными руками лишил себя всего самого лучшего и светлого.

По его щеке скатилась скупая слезинка, и магистр, неожиданно смутившись, как подросток, низко опустил голову, пряча невольное свидетельство своего раскаяния.

— Любимый… — Лета крепко прижала его к себе, погладила роскошные волосы и, почувствовав под ладонями песок и комочки сгоревших прядей, сказала вовсе не те слова, которые рвались с языка: — Пойдем-ка купаться. Не хочу, чтобы такой красивый дом пах дымом Рандолиза.