Мир Чаши. Дочь алхимика - Крамер Филипп

Лежали в руинах ворота и обступавшие их башни, оставляя город без защиты. Еще в ночь первого штурма она попыталась восстановить разбитые тараном створки, но тогда ничего не вышло; сейчас же…

Сейчас вокруг бушевал океан Силы — развеивалось вложенное в удар магами, кипел нарастающий, плещущий ужас людей узурпатора, ярким пламенем свободы и несгибаемости полыхали ярость и восторг северян; стоило только потянуться и суметь…

Над Жозефиной начал закручиваться громадный, идущий из темного неба вихрь Силы. Она простерла руки к башням — туда, где они должны были стоять, где она их видела внутренним взором вернее всякого обычного взгляда, — и мысленно прикоснулась к стягивающимся сейчас на ней могучим плетениям Первых, единым с камнем природным и рукотворным, с морем и деревом, и направила прямо в них льющийся из ночной вышины поток.

«Защищай себя, — мысленно шепнула она городу. — Залечивай свои раны».

Вихрь Силы, набравший невероятную мощь, зримо видимый теперь даже немагам, распался на два столпа ослепительного серебряного сияния, бьющего из оснований башен. Камни, усыпавшие площадь, вздрогнули и взлетели в воздух, вставая каждый на свое место — до последнего кусочка, до последней застывшей капли скреплявшего их раствора. Круглые бока, зубцы, перекрытия, лестницы, навесы, могучие контрфорсы — все выстраивалось снизу вверх в первозданном виде, кружась в воздухе, поднимаясь и занимая место, определенное тысячи лет назад.

Лег сверху последний камень, и между башнями встроилась каменная арка, а под ней в серебряной вспышке появились разметанные прежде по щепочке ворота. Кор Фъер, целый и невредимый, напитанный Силой как никогда, стоял на устрашение всем решившим на него посягнуть.

Громовой удар прозвучал над восставшими башнями, и волна собранной, призванной, но неиспользованной Силы ухнула от ворот во все стороны, сметая все на своем пути, не деля на своих и чужих; исчезли тела, брошенное оружие, разлетелись в щепу телеги и щиты, и щепки тут же снесло той же самой волной. Жозефина ощутила толчок, подобный упругому твердому ветру, и успела заметить, как с ее рук — и, видимо, со всего тела — стекают блестящие, как полированное серебро, доспехи…

Она очнулась, лежа ничком на камнях мостовой, опрокинутая разбушевавшейся, дикой Силой; перевернулась, сдерживая за сжатыми зубами стон, по коже скользнула тяжелая шелковистая ткань плаща — и девушка поняла, что под ним она совершенно обнажена. Сгорела, распалась на корпускулы одежда, сгорели замечательные сапоги, развеялись подсумки, не выдержали потока дареные талисманы, и даже отцовский перстень тоже распался в объятиях магического смерча. На теле остались только зачарованный Морганом старинный плащ, пояс с мизерикордией и гербовый перстень де Крисси, да еще древний браслет. Шум битвы почти утих: раньше перепуганные южане бежали, пытаясь на ходу отмахиваться от северян, теперь они, охваченные животным ужасом, целыми полками сдавались в плен. Даже волшебные птицы не выдержали удара: волна чудовищной отдачи снесла и раскрошила в пыль каменные тела Красотули и Быстрого, отбросила их Всадников, но морские маги были шиты отнюдь не лыком, а крепкой жилой морских чудищ, за их жизни волноваться явно не стоило. Малыш, избежавший удара, реял в вышине: Фердинанд явно прикрыл тех, кто еще оставался на площади перед отстраивающимися заново башнями.

Вся кожа, мускулы, кости горели тем же огнем, что спалил одежду и талисманы, но сознание еще оставалось там, где ему и положено быть. Она сделала все, что могла, для тех, кто рядом; оставалось позаботиться о тех, кто был далеко. Выпростав из-под плаща руку с уцелевшим браслетом Верховного мага, Жозефина мысленно потянулась к герцогу и, дождавшись прикосновения его разума, выговорила пересохшими губами:

— Ордис, отпустите пленного мага… Пусть он возвращается к королю и скажет, что перстня больше нет.

Молчание, означающее не то раздумье, не то попытку понять.

«Хорошо, госпожа… госпожа де Крисси. Что там происходит… произошло? Я не… я…»

— Вам непременно расскажут… — и темная волна забытья накрыла ее с головой.

Если бы Фердинанд, описывающий над госпожой круги на каменной птице, был не библиотекарем, а художником, он написал бы картину по следам той ночи: на каменной мостовой лежит в ореоле разметавшихся волос девичье тело, плащ окутывает его, едва прикрывая краем нежную грудь, оставляя обнаженным плечо с хрупкой линией ключицы, и на отлете — тонкая рука с искрой браслета на запястье.

Часть вторая

КРЫЛЬЯ

Потолок, стены и постель определенно были незнакомыми, зато лица собравшихся в комнате — наоборот. Тело, лишенное эмпатических чувств и ощущения потоков, тоже казалось чужим.

Каталин, Фердинанд и дядя смотрели на нее, присев на краешек ложа, и вид у них был такой, будто ушан с воительницей ночевали прямо здесь, у постели госпожи, вкупе с Чириком, а дядя заходил сюда каждые четверть часа. Уверившись, что первое же усилие не окунет ее вновь в забытье, девушка произнесла:

— Не беспокойтесь, я с вами.

Облегченный выдох, разом вырвавшийся из их уст, был ответом. Во взглядах было столько тревоги, сейчас стремительно сменяющейся радостью, что Жозефина с легким ужасом поспешила уточнить:

— Что, снова прошла целая луна?

— Нет, что вы, всего седмица.

— Как Малыш?

— Он принес нас сюда, — ответила Каталин.

— А что с Красотулей и Быстрым?

— Рассыпались, — а это был Фердинанд. — Их Всадники живы, не переживайте. Морган с сыновьями знают, что делают.

— Это хорошо. — Жозефина расслабилась насколько могла, оставляя тело в покое. — Расскажите мне, что произошло потом.

— Вы крепко всех напугали, — сказала воительница с очень серьезным взглядом светлых глаз.

— Я?.. Чем?..

— Больше всех меня напугали, я, к сожалению, не успел вас остановить, — вмешался Фердинанд. Его темноглазое лицо тоже было очень серьезным и как будто слегка виноватым. — Это было очень, очень смело, и еще больше — безрассудно.

Да уж, возразить нечего.

— Что с вещами? — До сознания наконец дошло, что они находятся в поместье дяди, и мысль тут же уцепилась за так долго лелеемую цель приезда сюда.

— Парни сюда вчера доехали, привезли все, что не унес Малыш. Кобылку вашу тоже взяли, так что и лошади все тоже тут.

— А мы когда прилетели?

— Утром после штурма. — Каталин поправила госпоже сбившееся у шеи меховое одеяло. — Малыш вылетел с рассветом, после полудня добрались уже.

— Почему мы не остались в Кор Фъере?

— Люди напуганы. Им нужно время, чтобы оправиться от… такого.

— Вы сделали для города не просто много, а слишком много, — пояснил Фердинанд. — Людям надо это обдумать и привыкнуть с этим жить.

Никогда раньше они не были так серьезны и непреклонны, разговаривая со своей госпожой.

— Я сделала, что могла.

— Это было безрассудно, — повторил ушан. — Вы понимаете, что никто из ныне живущих людей или нелюдей не смог бы это повторить?

— А из ранее живших?

— Я не знаю. Вы представляете, какую Силу пропустили через себя?

— Да. И это было глупо.

Сейчас Жозефина понимала, что действительно поступила не лучшим образом. Северяне, все, кто был там, на поле боя, уже одержали победу, и на волне этой победы быстро и радостно отстроили бы стену заново, а она, непривычно оставшаяся не у дел, продолжила бессмысленно геройствовать, подстегиваемая долгом, въевшимся в плоть, кровь и разум, и опьяненная бушующей вокруг Силой.

— Знаете, когда увидели ваших птиц, это было чудо, которым люди восхищались, но даже мне было страшновато, все-таки это громадная Сила.

— Вот, ушастый дело говорит; а то, что вы устроили под конец, многих повергло в ужас, и это притом, что вы были на нашей стороне. И повредило не только нашим врагам…

Теперь девушке окончательно стало стыдно.

— Отдача все вымела, — тихо продолжил Фердинанд. — Тела и металл тоже стали частью башен…