Чароплет - Чарлтон Блейк

От налетевшего прохладного ветерка Дейдре задрожала еще сильнее.

Обернувшись, она посмотрела на зеркальный пруд. В неподвижной глади отражался купол святилища, высокие стройные пальмы и выстиранное остроземское небо. Как странно, что именно здесь закончится ее жизнь. Она вспомнила о родных краях — зеленом покрывале долин, свинцовой осенней хмари, весеннем разноцветье лугов, снежных шапках на зимних горах…

Сейчас, в краткий промежуток между гибелью и вселением демона, она свободна. Она снова ненадолго стала смертной. Она может умереть по-настоящему, и тогда Тайфону ее не достать.

Она вновь вернулась мыслями к своим оставленным сыновьям и никогда не виденным внукам. Подумала о Никодимусе, Шенноне и Франческе с их великими замыслами и бесконечной борьбой. Ей такой не быть, ее сердцем всегда владела одна лишь богиня, единственная ее истинная любовь. Ее Боанн.

Она вспомнила свою небесную покровительницу — как та ласково касалась ее щеки, какой по-детски дурашливой бывала иногда, как забирала ее в горы, и там они ночевали у какого-нибудь водопада на мягком папоротниковом ложе, и юная богиня сворачивалась клубком в ее объятиях.

Дейдре била дрожь. Последние мгновения на солнце, а она дрожит… Поднимающийся ветер зашелестел листьями пальмы.

Боанн — речная богиня. Ее вотчина — лесные ручьи и горные водопады, а до них отсюда так далеко. В этом каменном городе среди саванны одни водохранилища и бассейны.

Нужно защитить Боанн, скрыть от Тайфона воспоминания о Франческе и призраке Шеннона. Дейдре попятилась к пруду. Некогда медлить, некогда любоваться красотами. Вот-вот явится Скиталец. Дейдре погрузилась в воду. Ветер утих. Наступила тишина.

В последний раз взглянув на ослепительное солнце и ясное небо, Дейдре опустилась в темно-зеленую глубину.

Никодимус проснулся от криков.

Он лежал под шерстяным одеялом, взгляд упирался в скошенный потолок хижины. Лишь через пару секунд он вспомнил, что находится в лесном лагере вместе с учениками. Крик раздался снова, пронзительный и душераздирающий. Никодимус кинулся к двери. С соседнего топчана уже слезал разбуженный Яш.

Выскочив наружу, Никодимус оглядел лагерь: семь хижин под шатром высоких секвой. Полумрак здесь не рассеивался никогда, поэтому короткие хтонические заклинания действовали даже днем. Под ногами пружинила сырая после дождя и побуревшая от столетнего перегноя земля. В воздухе тянуло сладковатой прелью.

Никодимус повертел головой, но разглядел только пни, ветки и несколько кустов. Праязык помог различить заодно и лесную куницу, карабкающуюся по ближайшей секвойе, а за стенами хижин показались силуэты поднимающихся учеников. Но массивных, мускулистых фигур ликантропов не наблюдалось нигде. Равно как и Скитальца в любом из его многочисленных обличий.

Все мирно.

И тогда она, шатаясь, вышла прямо на него, а потом, подломившись в коленях, рухнула на бок. Длинные струящиеся пряди расплескались белопенной короной. Лицо перекосила гримаса нечеловеческой муки. Глаза, растаяв, вытекли из орбит. Темно-зеленое одеяние распустилось лентами морских водорослей. Упругое, налитое тело обмякло и сморщилось, кожа обтянула ребра, грудь обвисла до впалого живота.

Обомлевший Никодимус смотрел, не в силах отвести взгляд.

— Боанн? — наконец выдавил он.

Мгновенно вернув себе юную красу, богиня кинулась к нему, заливаясь слезами, словно расшибивший коленку ребенок, напуганный первым осознанием своей уязвимости и смертности. Она рыдала так искренне, так по-человечески, что Никодимус перестал воспринимать ее как богиню и распахнул объятия.

Она кинулась ему на шею, и Никодимус прижал ее к себе, но талия ее вдруг стала вязкой, будто тина, и, как в кошмарном сне, Боанн просочилась сквозь его пальцы, двойным водопадом обрушиваясь на землю. Волосы ее растворились, а глаза снова вытекли из орбит.

— Мертва! — простонали кривящиеся губы. — Погибла безвозвратно!

Пальцы вцепились в землю, плечи вывернулись из суставов, голова сморщилась, словно зимнее яблоко, и растаяла. Земля постепенно впитала все останки.

— Пламя небесное! — пятясь в ужасе, прошептал Никодимус. — Сохрани нас Создатель!

Богиня пропала.

— Это из-за Дейдре, — произнес скрипучий голос.

Обернувшись, Никодимус увидел магистра Шеннона, который вместе с кобольдами явился на крики. И тут он понял.

— Дейдре умерла?

Шеннон погладил сидящую на плече Азуру.

— Что еще могло так подействовать на Боанн?

Никодимус опустил глаза.

— Боанн, получается, тоже мертва?

— Ковчег на вид не изменился. — Шеннон, подходя ближе, махнул рукой на неприметный камень посреди лагеря. — Но я не могу утверждать наверняка.

Никодимус посмотрел на осунувшееся лицо учителя. Виски запали так глубоко, что голова напоминала голый череп.

— Дейдре умерла… — услышал он собственный голос. Его вдруг охватил беспочвенный, иррациональный страх, что и Шеннон умрет. Накатила непонятная, выворачивающая наизнанку боль. Шеннон может продержаться еще день, а может и год — но все равно конец уже близок, а следом за учителем уйдет и сам Никодимус.

А потом внутри у него словно что-то треснуло или оборвалось. Сперва накатило смятение, потом он будто окаменел. Послав Изгаря, Шлака и Кремня обыскать лагерь, он отправил Яша на ближайший мыс, откуда просматривалось водохранилище и город за ним. Жиле было велено возвращаться в кровать.

Самого Никодимуса Шеннон позвал к себе в хижину. Старик разжег огонь и теперь кипятил воду. Усевшись на койку, Никодимус не отрываясь смотрел на пламя. Никто не проронил ни слова. Четверть часа спустя оба выскочили наружу на крики Яша: кобольд со всех ног летел в лагерь, вопя, что над городом гонялись друг за другом змеи, и один рухнул в саванну, прямо к ликантропам.

Глава тридцать седьмая

Первое, что почувствовала Франческа, — густое прелое тепло. Оно обволакивало, забивая горло и легкие. Франческа открыла глаза, но все равно ничего не разобрала. Где-то вдалеке светился слабый огонек. Что-то массивное шевельнулось рядом, и обзор заслонила огромная морда, шерстистая и носатая, с глазами, похожими на черносливины.

Франческа уставилась на нее непонимающе. Существо потянуло носом — так сильно, что чуть не засосало пряди, выбившиеся из Франческиной косы. Она откинула голову назад. Земля кружилась. Франческа вспомнила, как продиралась сквозь траву, а потом был какой-то взрыв…

Еще раз потянув носом, существо удалилось в темноту. Франческа смежила отяжелевшие веки. Откуда-то донесся мужской голос. Знакомый. Земля по-прежнему кружилась…

Потом замелькали сны: плавание в гавани Порта Милость, удушающая вонь гангренозной ноги, зашивание рассеченной брови, далекий гитарный перебор…

— Ну не прелесть ли?

Франческа очнулась.

— Что такое? К кому вызывают? — выпалила она спросонок.

В ответ раздался смех.

— Прелесть — это вы с ветрогоном. Свернулись клубочком, словно кутята в корзине, а город пусть идет прахом. По вашей вине, между прочим. Но вы не обращайте внимания, подумаешь, погибнет кто. Одеяльце принести? Подушечек?

— Луро? — Франческа наконец узнала голос и села. — Что такое? Где мы? — Из темноты проступил невысокий стариковский силуэт. — Лос раздери, вы-то как здесь…

— Не по своей воле, — заверил старик. — Честное слово, я так надеялся не возвращаться больше в этот приют, но вы сгноили мои надежды на корню.

Франческа хотела создать огненного светляка, но золотого текста в мышцах не возникло.

— Я под цензурой! — осознала она с ужасом. — Я не могу…

Она попыталась пощупать голову в поисках цензурирующей повязки, и рядом тут же шевельнулась массивная тень.

— Не трогайте! — велел Луро. — Без фокусов. Мне и без того попрыгать пришлось, чтобы они вас не слопали, когда вы тут валялись, словно дохлая рыба. Начнете размахивать руками почем зря, увидите желудок ликантропа изнутри.