Три короны для Мертвой Киирис (СИ) - Субботина Айя

— Жестоко? — Он выглядел удивленным. — Здесь — все, что осталось от твоей крови, Киирис. Немного, но это лучше, чем ничего вовсе. Ты можешь совершить траурные почести, как у вас принято. Разве тебе не должно стать легче?

— Думаешь, мне станет легче, если я пошепчу бессмыслицу над парочкой рогатых черепов?

На этот раз император помрачнел и отступил. На миг Киирис почти различила на его лице проблеск разочарования, но он быстро взял себя в руки.

— В любом случае, Киирис, у тебя есть столько времени, сколько потребуется, чтобы найти мир с терзающими тебя демонами. Дай мне знать, когда закончишь.

— И что дальше? Вернемся в замок и сделаем вид, что ничего не произошло?

— Тебе бы этого хотелось? Притвориться, будто я не повинен в твоих горестях?

Она запретила себе сказать желанное «да», потому что это было бы слишком малодушно. Если уж любить кровожадного тирана, то с широко распахнутыми глазами. Возможно, так ей будет проще принять его следующую кровавую арию на благо империи.

К счастью, Дэйн и сопровождавшие их воины оставили достаточно пространства, чтобы Киирис не чувствовала себя зажатой в тиски пристального внимания.

— Ты не можешь притворяться, что ничего не произошло, — фыркнула присевшая на единственный камень в поле зрения, Кровожадная. — Совершенно очевидно, что сейчас самое время притвориться и нанести удар в спину. В постель-то он ложится без доспехов.

— Дура, — прикрикнула на нее Соблазнительница. Киирис было легче от того, что по крайней мере одна из ипостасей не противиться ее выбору. — Этот мужчина не носит доспехи вне поля боя. Странно, что ты не заметила. Он слишком крепко закалился в горниле войны, чтобы беспокоится о таких пустяках, как кинжал убийцы.

— Самонадеянность губит и куда более искушенных, и удачливых.

На искаженном презрением лице Кровожадной снова вспучились зеленоватые трещины. Даже ее взгляд теперь то и дело лихорадило неестественной зеленью. Дурной знак. Еще немного — и эта ипостась вырвется из-под контроля, превратившись в ходячий сгусток бесконтрольной теургии. И тогда ей не нужно будет уговаривать свою хозяйку совершить кровавое возмездие, потому что тело Киирис перестанет быть ее клеткой.

— Чего ты хочешь? — Мейритина опустилась на колени перед той самой кучей костей, которую видела в воспоминаниях Раслера. Остатки древней теургии, боль и смерть словно спрятал это место под колпаком, где время было над ним не властно, где все было так, как и годы назад. — Чтобы я совершила месть? Или Поток теперь говорит и твоим ртом тоже?

Судя по тому, как Кровожадная поджала губы, предположение Киирис оказалось верным. Как это в духе Потока: не найдя способа сломать ее решение, обойти — и нанести удар в спину. Сначала отравленный их голосами безумный Раслер, теперь душа внутри ее собственной плоти. Кто еще должен стать инструментом Потока, чтобы он получил удовлетворение?

— Мы имеем право на месть, — прошипела Кровожадная.

— Может быть тогда ты перестанешь прятаться за этой личиной и откроешь свое истинное обличие?

Киирис провела пальцем по массивному черепу с обугленными рогами. Касание воскресило в ее голове образ: мужчина, играющий с парой годовалых малышей. Рога на головах мальчиков едва прорезались, и мужчина не упускал случая полюбоваться на это свидетельство силы их божественной крови. Словно почуяв, что за ними наблюдают, все трое подняли головы. Их души были здесь. Каким-то непостижимым для Киирис образом, они не превратились в Поток, но сохранились здесь. Прорости среди боли и ужаса, словно цветы на камнях. Их боль была такой сильной, что мейритина не смогла сдержать слез. Но об руку с болью за прерванное будущее, она ясно чувствовала прощение.

— Это самообман, — вторглась в ее одиночество Кровожадная. Теперь черты ее лица смазались, превратились в мутное пятно, на котором выделялись лишь глаза: обжигающе-ядовитые сгустки пульсирующей зелени.

— Они здесь, я их слышу, — Киирис прикоснулась к черепу поменьше: он принадлежал пожилой мейритине, которая бесплотным призраком бродила среди костей своего народа. Она тоже простила. — Многие простили и жаждут освобождения.

— Они такие же бесхребетные существа, как и ты, — ощерилась в бессильной злобе Кровожадная.

— Ты не смеешь удерживать их силой. — Киирис поднялась, стряхнула с колен куски влажной алой грязи. — Ты — всего лишь Поток, а не бог на земле. Не тебе решать, как совершится мщение и каким оно будет. Не тебе решать, когда и кого отпустить.

На этот раз Кровожадная сдержалась. Как будто знала, что время вспыхнуть со всей силой еще не пришло, и потому замерла, чтобы копить силы дальше.

— Ты не можешь сопротивляться неизбежному, — с поддельным сочувствием сказал Поток изувеченным ртом Кровожадной. Киирис был удивлена, что от низкого гула этого голоса ее череп не раскололся на части. — И раз уж ты решила поджать хвост и думать одним местом, то наслаждайся ролью зрителя в первом ряду, потому что без тебя это представление никак не состоится.

Они обе исчезли, а Киирис, повинуясь инстинкту, выудила из костяной насыпи невесть откуда взявшуюся тряпичную куклу. Странно, что она сохранилась такой почти чистой и не тронутой огнем. Возможно, игрушка и лежала здесь все это время лишь для того, чтобы однажды перекочевать в руки последней и недостойной дочери своего богоподобного народа.

— Ты нашла мир в своей душе, Киирис? — спросил Дэйн, когда мейритина вернулась к нему.

— Да, мой император, — рассматривая его удивительные темные глаза, призналась она. — Спасибо, что привез меня сюда. Мне следовало прежде попросить прощения у предков.

— Прежде, чем что?

— Чем позволить всему, что мне дорого, стать пеплом.

Он даже не пытался скрывать, что ждал иного ответа, но ограничился лишь многозначительным взглядом. Потом усадил Киирис на спину своего коня и приказал гвардейцам ехать вперед. Киирис прижалась к его груди, чувствуя, как за одеждой глухо и сильно бьется его сердце.

— Сколько у нас осталось времени, мой император? — спросила мейритина, когда стало ясно, что они возвращаются в замок.

— Мое войско выступает на рассвете. Три армии касхаров встретят нас на пути. У проклятого Вриада не будет шанса противиться армии, которая втрое превышает его. Если он не совсем свихнувшийся идиот, то собственноручно вручит мне знамя и ключи от столицы.

— После того, как твои гонцы вручили ему голову дочери?

— Голова его дочери — это всего лишь голова его дочери. Он может спасти всех — ну, почти всех — если не будет ставить свои интересы выше благополучия своего народа. Возможно, тебе тяжело в это поверить, но я всегда даю шанс сдаться и редко, когда от этого страдает простой народ. В конечном счете, со временем эта стратегия начала приносить полезные всходы.

Киирис об этих всходах была наслышана еще от Рунна. Как Наследник тени ни ненавидел брата, он мог часами говорить о его военном гении и о том, что Нэтрезская империя становится сильнее с каждым днем именно благодаря Дэйну. Киирис множество раз слышала от Рунна признания в желании сесть на трон, но вряд ли он был готов сделать это на самом деле. Просто болтал то, что, по его мнению, досаждало старшему брату.

— Ты должен быть острожен.

— При такой расстановке сил, мое рогатое проклятье, моей жизни ничего не угрожает.

Киирис вспомнила образы, где видела его окровавленным и едва живым — и дернулась, словно от крепкой оплеухи. Вспомнила и Рунна, с прижатым к ее горлу ножом, и сбивчиво бормочущем прощения. Все это было неспроста, и всем этому было суждено сбыться. Но, возможно, если она сделает шаг первой, то сможет обогнать судьбу. И спасет их всех, даже если ради этого придется пожертвовать собственной жизнью.

Глава двадцать третья

Киирис была уверена, что перед отъездом Дэйн пожелает провести с ней ночь, но стоило им вернуться в замок, как императора окружили его генералы. Судя по случайно пойманным отрывкам фраз, военная компания началась не так гладко, как планировалось, и Дэйн полностью переключился на грядущие приготовления. Киирис и огорчалась этому, и радовалась. С одной стороны, его поведение еще раз засвидетельствовало то, что Дэйн навсегда останется прежде императором, а уже потом — мужчиной, которому не чужды человеческие радости. Война всегда будет для него на первом месте, и никакой любви, даже самой самоотверженной, не будет достаточно, чтобы переломить хребет его принципам. Возможно, не будь Дэйн именно таким, все сложилось бы иначе.