Анахрон. Книга вторая - Хаецкая Елена Владимировна

— Погоди с дщерью, — остановил Сигизмунд. — Лиутар-то что? Сюда придет?

У Сигизмунда от всех этих «убилстайнов» и лиутаров ум за разум заходил.

Вамба остановил нетерпеливого «родовича». Мол, погоди, не спеши. По порядку надобно излагать. Не скакать речью туда-сюда, подобно блохе.

…У нас в селе, после столь великих чудес — и ты, Сигисмундс, появился, и убилстайна страшный вылез — опять судить-рядить начали. И решили Лиутара призвать. Пусть разбирается…

Тут Вамба криво усмехнулся. Не без насмешки заметил, что к вождю Вавилу послали — как самого бездельного в селе.

Но известно всем и каждому, что скудоумен Вавила и двух слов сплести, как надлежит, не умеет. Не внял речам вавилиным Лиутар, сын Эрзариха, и лишь посмеялся. И вся дружина изрядно повеселилась, ибо так выходило, что желал Валамир, сын Гундамира, позор дочери своей скрыть и для того затеял самого военного вождя в сообщники и потатчики привлечь. А не умея измыслить чего-либо достойного, звал Валамир вождя и дружину страшиться простого булыжника и брюхатости дочери своей. Дескать, вместо того, чтобы булыжник сей с поля убрать, в слабомыслии своем Валамир, сын Гундамира, камня простого испугался и все село трястись от страха заставил. И смеялся Лиутар, а после страшно гневался и печалился над участью своей: о, Эрзарих, какая доля выпала сыну твоему — о благе народа печься, имея вместо опоры трусов и недоумков.

Так навлек позор на род валамиров скудоумный Вавила, а после винился и каялся.

В этом месте рассказа Вамбы Вавила встал и, хлопнув дверью, вышел. Осмотрительный скалкс, поразмыслив над случившемся, последовал за господином. В соседней комнате почти сразу забубнили голоса. Вавила что-то гневное говорил, скалкс поддакивал. И даже подзуживал, вроде. Скотина.

— Что это они, Морж? — спросила Аська.

— Вандалы, — пояснил Сигизмунд.

Вамба, судя по всему, был доволен. Речь его стала еще более доверительной.

…Ну вот, значит, Сегерих-то все ходил и смотрел на убилстайну. На третий же день после того, как Валамир никчемного Вавилу палками со двора гнал, сел Сегерих в хузе своем и сидеть стал. Думать-печалиться. Даже когда виру Валамиру присуждали за то, что Вавилу-воина палками гнал, не пошел Сегерих на тинг. Сидел и мучил себя — размышлял тяжко.

Истинно говорю тебе, Сигисмундс, поверь мне, так оно было. Иду, бывало, и вижу: Сегерих поутру корову выгоняет — а сам думает. И днем в поле работает — думает. У него лицо особенное, когда он думает. А к убилстайне ходить перестал.

И вот как-то раз в лютую непогоду, устав от дум, сорвался Сегерих с места и в бург поехал, к Лиутару. О чем с Лиутаром толковал — неведомо, но прислушался к речам Сегериха Лиутар-рикс.

А Лиутара в ту пору своя печаль грызла. Она всех нас грызет — для того и нужна нам бронетехника, чтобы от печали той оборониться. На полдень от нас племя появилось неспокойное. Неведомое племя. Говорили в бурге, дескать, с земель племя это кто-то сильный согнал. И вот ходит оно, где осесть ему — ищет. Оттого и мучили всех в бурге предчувствия войны большой. И из капища от жрецов вести неутешительные. Уста всех богов о Радагайсе говорят, кровавом и страшном. Мол, идет, идет Радагайс!

Последние слова Вамба произнес с трагическим подвывом. И глаза сделал страшные.

— Что за Радагайс? — спросил Сигизмунд. — Пугалка такая?

— Да нет, — сказала Вика, — не пугалка. Был такой страшненький товарищ. Кровушки попускал. Кстати, теперь я могу вам сказать, из какого года они прибыли.

— Из какого?

— Около четырехсотого.

— Нашей эры?

— Нашей.

— А с чего ты взяла?

— Радагайс. Не помню точно, в каком году, но где-то в самом начале пятого века откуда-то с севера на Римскую империю упал некто по имени Радагайс. Или Радагаст.

— В каком смысле — «упал»?

— В наихудшем. Явился во главе большой орды, навел страху на всех, в том числе и на германцев, кричал, что доберется до Рима и выпустит кровь из тамошних сенаторов… Его разбили в Италии. Всех, кого захватили в плен, распродали в рабство, а самому отрубили голову.

— А кто он был хоть, этот Радагаст?

— Ты знаешь, — медленно проговорила Вика, — есть такое мнение, что славянин.

— Начало пятого века, значит… — сказал Сигизмунд. — Полторы тысячи лет назад…

И посмотрел на Вамбу. Вамба явно не тянул на такой солидный возраст.

— Йай! — с жаром продолжал посланец седых веков (Вика переводила). — И в самом деле! Вникни же, Сигисмундс: на полдень — народ лютый, неведомый, к землям нашим подбирается, а где-то за горами, за долами, за лесами — ходит-рыщет Радагайс, еще более лютый! Вот как плохо, вот как страшно!

И хоть велик и могуч народ вандальский, но не бесконечна сила его. Посему внял Лиутар словам Сегериха. Про все доподлинно выспросил. И про то, как Лантхильда, дочь Валамира, сына Гундамира, в овраг сверзилась и что из этого проистекло. И про то, как убилстайна из земли чудесным и страшным образом выпростался. И как ты, Сигисмундс, муж великий и щедрый, махта-харья со всех сторон, допрежь убилстайны в овраге появился и к себе всех зазывал, добро суля. И в то вник Лиутар, сын Эрзариха, что края твои добром изобильны, людом же населены простоватым. И случилось так, что склонился Лиутар к уговорам Сегериха и решил приглашению твоему внять. С дружиною и со всеми родами вандальскими…

«Махта-харья» похолодел. Вика прыснула. Сигизмунд страшно озлился на нее, но смолчал.

— Так было решено промеж Сегерихом и Лиутаром, о чем и старейшинам доложить было велено: ежели ты, Сигисмундс, еще раз явишь себя, принять тебя с почестями, одарить и приглашению твоему последовать. И еще говорил Лиутар, что осенью поедет он по селам кормиться — тогда и привезет дары тебе.

Тут Вамба заметно пригорюнился.

…С Лиутаром-вождем так вышло. Сам он на убилстайну смотреть не поехал, недосуг было. Дружинников послал, а с ними одного своего десятника. Этот десятник… — Тут Вамба омрачился. Даже замолчал на время, собираясь с силами.

— Что? — с упавшим сердцем спросил Вику Сигизмунд. — Десятника еще ждать?

Вика переговорила с Вамбой. Перевела не без ехидства:

— Десятник тот — ох какой бедоносец. По правде сказать, жуткий он человек. Да и то вопрос, человек ли… Сам, говорит, из рекилингов-волков, отцом был в священной ярости зачат, матерью в священной ярости извергнут.

— Что значит — «человек ли»? — изумился Сигизмунд. — Оборотень, что ли?

— Может, кое-кто шутки ради такой облик принял…

— Кто?

Вамба многозначительно прикрыл один глаз ладонью. Вторым свирепо глянул на Сигизмунда. Вот, мол, кто!

— Вотан, — пояснила Вика. — Одноглазый бог. Отец богов.

— Вотан? Он что, тоже сюда намылился?

— Я думаю, Вотана не существует, — твердо сказала Вика.

Вамба услышал имя «Вотан» и испугался. Зашипел, головой затряс. Мол, зря не поминай, девка, кого не след!

Но про десятника рассказал.

…Этот десятник собой таков: один глаз у него выбит, бьется двумя мечами сразу, а щитом пренебрегает, кольчугой же — нет. Хищен, как волчище матерый. И удача у него своеобычная: все в бою полягут — он непременно живым выйдет. Израненным — это обязательно — но живым. Свое племя, рекилинги, давно уже его изгнали за неудачливость да свирепость. А Лиутару он чем-то глянулся.

— А что его к Лиутару-то, блин, понесло? — осведомился Сигизмунд. Он с удивлением обнаружил, что постепенно вник в длинную, мутную историю, рассказываемую Вамбой. Даже дикие, несусветные имена запоминать начал.

— Как оно вышло? — неспешно заговорил Вамба. Вика, переводя, прикрыла глаза и эпически покачивалась на табуретке. — Ушел этот бедоносец-то одноглазый от своего народа, от рекилингов, в одно село вандальское. Не в наше село, в другое. Наше село от бурга далеко стоит, а то село к бургу близко. Живет там человек по имени Велемуд. Этот Велемуд нам родня. Он нам такая родня, что если все дети и братья Велемуда умрут, а самого Велемуда убьют, то виру за Велемуда платить будут нашему отцу Валамиру. Такая вот родня.