А на улице дождь. После бурь случается. Идет, зыбкий, серый и холодный, теперь зарядил на несколько дней. И я просто стою, слушаю, как шелестит он по крыше, как разбивается о камни, стучит, жалуется будто бы.
- …ничего-то ты не понимаешь, - Ник-Ник всегда приносил еду с собой, завернутые в газету ломти хлеба, сало и чеснок. Или лук. Летом – зеленый, пером, а зимой и такой, ломтиками порезанный. Иногда вместо хлеба был батон, толстые ломти с кусками масла.
Но от угощения не отказывался.
Как же…
Я уперлась лбом в стену.
Думай.
Это не случайность. Ник-Ник что-то видел? Нет, молчать бы не стал, особенно, если это Барского касается. Он никогда бы не упустил случая Барскому подгадить.
Да и что он видел.
Или… письма?
Все знали о его навязчивом желании найти богатую вдову и уехать к ней, в счастливую семейную жизнь. Он ведь только об этом и говорил.
Трепло трусливое.
- Зима? – Бекшеев выглянул и поморщился, а потом поднял воротник очередного неуместного пальтеца. – Может, домой иди?
- Я думаю.
- Там тоже можно думать. И отдохнуть тебе не мешает.
- А тебе?
- И мне, - вполне миролюбиво произнес он.
- Ник-Ник не сам.
- Уверен, что не сам. Уж больно все это вовремя, - Бекшеев стряхнул воду с волос. – Да и кандидатура, если подумать, отличная… еще бы он письма забрал. Тот, кто его… почему не забрал?
- Не нашел?
Коробка ведь стояла на печке. Я её сама не сразу отыскала.
- Серьезный осмотр устраивать не рискнул, - предположила я. - Да и… ведь, если захотеть, можно решить, что далеко не все письма были не отправлены. Что имелись и другие.
- Возможно. К слову, они и вправду могли быть. В теории, - поправился Бекшеев и, поглядев на меня, сказал. - Иди домой. И если можно, загляни к нам? Матушка собиралась к Яжинским отправиться, может даже уже. Но если вдруг вернулась, то пусть сюда заглянет. А если нет, то тело я к нам отправлю.
- Мертвецкая на дому?
Дурная шутка.
Но и жизнь такая.
- Будем надеяться, что… хуже не будет, - как-то он это без особой уверенности произнес. – Все равно смысла торчать тут нет. Я с Сомовым поговорил. И оказывается, что дело вовсе не в том, что жила истощилась.
Отвлекает.
И переключает. И я знаю эти гребаные уловки, но сейчас с радостью готова в них вцепиться. Только не выходит… кто из них?
Тихоня, снимавший Ник-Ника бережно, осторожно, будто мертвецу может что-то повредить.
Сапожник с его планшеткой и манерой забиваться в углы? И оттуда смотреть…
Кто?
Или Молчун? Где он, к слову…
- Молчун, - я перебила Бекшеева. – Где он?
- Не вернулся, - Тихоня выбрался из дома и подставил вытянутые руки дождю. Голос его почти растворялся в шелесте. – Утром должен был заступить, но нет. Может, просто не успел. Думал, на обратном пароме пойти. А тут буря.
Возможно, что и так.
Медведь, наверное, бесится. Связи нет. И Ниночка… кстати, странно, что он не пришел.
- А Медведь где? – я повернулась к Бекшееву.
Сердце сердцем, но это же Ник-Ник.
И Барин.
- Не знаю, - Бекшеев нахмурился. – Я… домой только заглянул. Вымылся. Переоделся. И к Сомовым сразу. Матушка уходила. И не спросил. Может, спит? Она, если что-то серьезное, часто в сон погружает. Но… тогда следить надо. За состоянием. И будить, чтобы поели, да и все остальное тоже. Кого-то она наняла.
Твою ж… вот как-то даже и слов цензурных не находится.
Я поглядела на Бекшеева.
Он на меня.
Вздохнул за спиной Тихоня. И появилось чувство, что на самом деле все куда как поганей, чем мы думаем.
- Я… и вправду загляну, проверю? – я хлопнула по ноге, подзывая Девочку. – А вы тут и без меня…
Глава 33. Король пентаклей
Глава 33. Король пентаклей
«Появление аркана Король Пенактлей указывает на сильного лидера, человека, отличающегося твердостью, в некоторых случаях даже резкостью, который имеет блестящий ум, однако…»
«Малый толкователь карт и гадальных арканов», выпущенный под редакцией Общества любителей Предсказаний и рекомендованный для домашнего применения лицам, не обладающим истинным даром Прозрения.
С бумагами было проще.
Нет, им говорили, что их решения важны, что за каждой цифрой стоит человек. И что необходимо минимизировать потери в краткосрочной и долгосрочной перспективе. Что важно учитывать неучитываемые факторы, вроде личных отношений.
Или искать способ нивелировать влияние этих факторов.
Но с бумагами было проще.
Даже когда окно закрывалось, оставляя ощущение пустоты. А она потом сменялась болью. Когда порой наваливалось ощущение безумной усталости. И сил не хватало даже на то, чтобы дотянуться до стакана с водой. А спасительные конфеты уже не спасали.
Тогда было легче.
Тогда ведь цифры. А тут человек. Тот, которого Бекшеев знал. Пусть не самый приятный, язвительный и явно завистливый.
Или пытающийся таким казаться?
Но живой.
А теперь мертвый. Его положили на пол. Веревку стаскивать не стали, только ослабили, словно это имело хоть какое-то значение.
Бекшеев сразу её и проверил. Вот только ожидаемо следов иных, кроме собственно Ник-Ника, не нашел. Как и на бумаге. Чернильнице. Стуле.
Выражение лица у Ник-Ника… как у покойника.
Может, прикрыть чем? Хотя… трогать ничего не стоит. Покрывало… ровное, ни складочки, ни вмятины. Подушки горой. И кружевная накидка на этой горе. Кровать железная, с шишечками. Под кроватью – коробка, а в ней пяток куриных яиц и белое перо, прилипшее к скорлупе.
Дорожки.
Пол.
Все детали врезаются. И… и ничего. Опять пустота. Дар не поможет.
А если не дар?
Кто-то вошел… кто-то знакомый, кого Ник-Ник впустил без страха. Кого? Зная, что Барский пропал. Зная, что творится что-то до боли непонятное. Но впустил.
Своего?
Безусловно.
А дальше? Пистолет? Или тот же подавитель? А ведь они тоже не вечны. Напротив, игрушки хрупкие, да силу жрут на раз. С тем, как им пользуются, амулет давно должен был бы исчерпать себя.
Сменить камни? Это не так просто. Наполнить? Возможно. Но для этого дар нужен и кое-какие умение. Слить энергию вовне, не расплескав, не так-то просто.
«Я виноват».
Два слово.
Вот оно, доказательство? Заряд заканчивается…
- Ник-Ник не стал бы вешаться, - Тихоня говорил по-прежнему шепотом. – Грех это. А он верующим был.
- Ник-Ник? – Сапожник даже оторвался от листов.
Тихоня кивнул.
- Мы… говорили как-то. Я ему крест подарил. От отца. Мне ни к чему. А отец был бы рад. Он веровал, - Тихоня говорил медленно.
- Крест? – Бекшеев все же решился прикоснуться к мертвецу.
Рубаха в клеточку, заношенная до прозрачности на локтях. Ткань мягкая, а пуговицы мелкие, но расстегнуть получается.
Крест и вправду был.
Тяжелый, серебряный. С виду дорогой.
- Отцу… справили. Подарок. Незадолго до… купец. Один. Так-то простой был. А тут вот… и он мне передал, - Тихоня поморщился и горло потрогал. – Ник-Ник увидел. Спросил. Я сказал. Одно. Другое. Разговорились.
- И ты подарил ему серебряный крест, - хмыкнул Сапожник. – Странно, что он его еще…
- Он действительно верил. А вещь должна исполнять. Что предназначено, - Тихоня поглядел на сослуживца с жалостью. – Я не могу. Веры нет. Искал. Все одно нет.
- В храм он не больно-то заглядывал.
- Да. Стеснялся. Сейчас ведь как-то… не особо.
Странно.
Ник-Ник совершенно… хотя, что о нем Бекшеев знает, чтобы судить? Неуживчивый? Ворчливый? Жалующийся на все? Его недолюбливали.
А он верил.
И… что это меняет?
- Его жена, - Тихоня подошел к зеркалу. Снимки на нем были старые и слегка пожелтели.
Вот тот, самый крайний, измят. И следы пролегли по бумаге, словно морщины. Его аккуратно расправили, но разве разгладишь такие?
