Неблагая - Хаусман Ивлисс

Пение стихает, меня обнимает тишина — удушливая, холодная, темная. Я слышу только стук крови в ушах.

Сердце подкатывает к горлу, руки сжимаются в кулаки. Не могу поверить в то, что́ вижу перед собой, но трепетное слово само срывается с губ:

— Мами?

Глава 36

Рука сама взлетает к горлу, хватая пустоту на том месте, где раньше висел флакон. Не понимаю. Чем упорнее я стараюсь осознать, что именно здесь не так, тем сильнее у меня кружится голова. Откуда в царстве Неблагих взялась моя мама?

Вдруг ее лицо искажается. Она упирается рукой в бедро и рассматривает меня со смесью торжества и отвращения:

— Госсамер. Надо же, тебе хватило наглости сунуть сюда свой нос. Или… вот этот нос, чей бы он ни был.

Моя голова мгновенно проясняется. У стоящей передо мной фейри лицо моей матери, голос моей матери, ее нежные морщинки, от нее даже пахнет теми же травами. Мне страшно хочется броситься в объятия ее тонких рук, почувствовать, как шершавые ладони гладят меня по спине.

Но это не моя мама.

Гнев, печаль, обида и некоторое разочарование чуть не сбивают меня с ног. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы моя мама оказалась здесь, но на один нелепый миг, один удар сердца во мне блеснула совершенно детская надежда, что она пришла и теперь все будет хорошо. Она склоняет голову, и ее глаза вспыхивают пунцовым маковым цветом, как в ночь Ревелнокса. Красные глаза, жестокая улыбка знатока: это та самая фейри, которая подмигнула мне в толпе, которая превратила охранника в осла.

Как давно она идет по нашему следу? Я пытаюсь сосредоточиться, но ясно мыслить не могу. Я словно пьяна. Точнее, околдована. В лесу Благого Двора я не знала, что на мне лежат чары, но едва поняла это, как они разрушились.

Почему так не происходит сейчас?

Я не могу оторвать глаз от фейри. Конечно, я очень давно не видела маму, но… но у меня просто не поворачивается голова. И глаза не двигаются.

Рука дергается и опускается против моей воли.

Я не Госсамер, пытаюсь сказать я, но слова не выговариваются. Я знаю, как бывает, когда ничего не можешь сказать, но сейчас… все иначе.

К горлу подступает паника. Я чувствую, как губы кривятся в бесконтрольной ухмылке.

— Бриар, — слышу я собственный голос. — Какой сюрприз.

Это не мои слова, не мои мысли, но я их ощущаю.

О небо. О нет.

Госсамер.

Попытка сформулировать каждую мысль похожа на липкий и вязкий ночной кошмар.

Что-то пошло не так. Что-то позволяет Госсамеру пользоваться моим голосом, моим лицом, моими руками.

Я хочу вдохнуть, но тело не слушается. Грудь болезненно сжимается.

Интересно, хоть она-то еще моя?

Глаза фейри — Бриар — снова вспыхивают алым, когда она опускает фонарь. Он растворяется в тумане вместе с желтым свечением. Хотя фейри выглядит как моя мама, выражение ее лица совершенно чужое.

— Тебя изгнали, — говорит она. — И, как я слышала, заточили в мире смертных. Я думала, даже у тебя не хватит смелости сюда вернуться после всего, что ты натворил. Как минимум, не в смертном теле. — Ее глаза сужаются. — Что ты затеял?

Я хочу развернуться и убежать, но не могу даже взгляда отвести.

— Уверяю, это временно, — слышу я свой голос. Госсамер презрительно вскидывает мой — свой — наш подбородок. — И полагаю, мне следует тебя поблагодарить. — У него специфическая манера так выделять слова, что создается впечатление, будто каждое несет в себе дополнительные смыслы, которые собеседник просто не в состоянии уяснить. С моим высоким голосом это звучит несуразно.

На лице, которое фейри одолжила у моей матери, вспыхивает выражение довольства, но в глазах по-прежнему сохраняется что-то не вполне человеческое, не мамино:

— О, так ты в ловушке. Надо же, как все просто.

Вдали слышится вой. Рейз стонет, напоминая, что он еще здесь, пусть даже я не могу обернуться и посмотреть на него. Интересно, он уже очнулся или все еще пребывает в прострации, слушая музыку в собственной голове?

Мои губы растягиваются в напряженной улыбке, и всплеск гнева разжигает в груди липкое отчаяние.

— Был в ловушке, пока ты не оказала мне любезность, завладев разумом подменыша. А теперь… — он поднимает нашу руку и разглядывает ногти, изящно сгибая пальцы. — …теперь у меня не будет проблем.

Улыбка перерастает в оскал, обнажая мои обычные человеческие зубы.

— Могущественный Госсамер. — Бриар с нечеловеческой грацией движется вперед, останавливается, трогает тонким загрубевшим пальцем наш подбородок. — Столько краденой силы, и все равно ты в итоге оказываешься в заточении у смертных, унижаясь до этого. И не можешь подчинить себе даже разум — одного — несчастного — подменыша. — С каждым словом она касается подбородка, скулы, щеки, носа. Игриво и нежно. — Любопытно, как так вышло?

Я отдергиваюсь от ее руки. Во всяком случае, пытаюсь. Тело не двигается. От леденящего страха и отвращения я теряю концентрацию и остатки контроля над собственным сознанием.

Надо держаться. Надо бороться.

Теперь, когда в ловушке оказалась уже я, когда чары заточили меня в собственном разуме, я еще сильнее ощущаю связь с Госсамером. Интересно, чувствовал ли он то же самое. Если я потеряюсь в своих эмоциях, в страхе, то вообще исчезну.

Но страшно здесь не только мне.

Госсамер смотрит фейри в глаза — глаза моей мамы. Смотрит тяжело, не моргая, так долго, что меня начинает мутить.

Наши губы изгибаются, снова открывая зубы. Я пытаюсь сдержать слова, но безрезультатно:

— Мне хватит сил признать свои ошибки, Бриар. Но ты за меня не волнуйся. Я никогда их не повторяю.

Однако под напускным спокойствием у меня живот сводит от усилий, которые прилагает Госсамер, чтобы удержать надо мной контроль.

— Нет, конечно, — отвечает Бриар, не понимая, какая борьба идет буквально в паре сантиметров от нее. Она отодвигается, давая мне дышать. — Сомневаюсь, что ты успеешь получить второй шанс. На тебя охотится весь Двор, Госсамер. С момента твоего прибытия мы учуяли твою магию и вонь смертных, которых ты с собой привел. Думаю, того, кто тебя сюда доставил, стоит как следует наградить. А после — тебя разорвут на части. Но в этот раз твоя армия предателей тебя не спасет.

Кажется, это сильно задевает Госсамера. Внезапное осознание того, насколько он сейчас беззащитен, ныряет ему в душу тяжелым камнем, волной поднимая горе и ярость. Этого хватает, чтобы я смогла вдохнуть — резко, рвано и полностью самостоятельно.

Ледяные когти впиваются в мой разум и снова тянут меня в глубину. Я сопротивляюсь, но пока чары Бриар на стороне Госсамера.

А так я его не одолею.

Лицо Бриар расплывается в ухмылке, а холодный взгляд шарит по нам, словно мы — головоломка, которую она намерена разобрать:

— Что, сопротивляется? Какой славный экземпляр.

Боль пронзает нашу грудь. Госсамер пытается вернуть самообладание и поддержать разговор, одновременно борясь с яростными внутренними тычками и воплями, которыми я пытаюсь изгнать его из моего разума и тела.

— Твоя работа? — мягко спрашивает он. Мне удается издать стон, и Госсамер вздергивает нашу руку к груди, будто физически пытается удержаться на месте.

Бриар вежливо улыбается, наблюдая за нами так, как можно было бы наблюдать за подергиваниями тонущей мухи.

— Не мой стиль, — отвечает она. — А вот та, вторая…

— Та? — ахаю я, возвращая контроль над собственным ртом, хотя Госсамер пытается сдавить наше горло нашей же рукой. — Вторая?..

Туман свивается вокруг Бриар. Она мерцает, контуры текут, как краска, попавшая в воду. В тени ее новое лицо видно плохо, но я в любом случае его узнаю́.

Это мое лицо. Только волосы короче. И одежда черная.

Бриар расплывается в улыбке моей сестры:

— Да, лучшая из моих работ. За ней было так интересно наблюдать все эти годы, хотя она до сих пор не знает, кем является. Такая тонкая работа. Такая… человечная.