Недотепа - Лукьяненко Сергей Васильевич

— Тут скрыта какая-то жуткая тайна, — сказал Трикс. Щавель вздохнул:

— Тайна? Да, конечно. Жуткая? Отчасти. Скорее, грустная тайна, мой маленький друг. Слышал ли ты когда-нибудь историю о рыцаре Огусто?

— Нет, — признался Трикс.

— Это случилось давно, во времена моего деда, — сказал Щавель. — В те времена в королевстве свирепствовала Красная Чума. Заболевший ею вначале покрывался синими пятнами, потом истекал зловонным зеленым потом… а потом умирал.

— Почему же она Красная? — спросил Трикс.

— Потому что было одно-единственное лекарство от чумы. Три дня подряд пить человеческую кровь. Иногда в больших семьях так спасали заболевших детей — все давали ребенку часть своей крови, и болезнь отступала… Но для людей, которые очень хотели вылечиться, но не имели целой кучи любящих родственников, существовал и другой путь раздобыть много крови…

— Угу, — прошептал Трикс, чувствуя, как покрывается холодным потом.

— Рыцарь Огусто был одним из тех, кто не щадя своих сил боролся с чумой. Вместе с другими рыцарями он стоял в карантине, не давая чуме распространиться. Преследовал бандитов, которые ради спасения от чумы готовы были убивать невинных людей. Он был славным рыцарем, но чума не обошла и его.

— Я понял, — сказал Трикс.

— Нет, ты не понял. Все рыцари из отряда Огусто пришли к нему и предложили дать свою кровь. Никто бы не погиб скорее всего! Но Огусто отказался. Он сказал, что должен дать пример того, как надо стойко принимать свою судьбу. Не вводить в искушение других людей своим чудесным спасением. И что он не вправе спасаться таким способом, за который раньше преследовал других…

— Он умер? — спросил Трикс.

— Конечно. Но ты же понимаешь, ученик, что баллады и предания складывают не про тех, кто вел обычную жизнь, а про тех, кто совершил что-то удивительное. Редкое. Человек может быть сколько угодно праведным, пока беда не коснется его самого. А вот тогда… тогда он способен стать тем злом, с которым сам и боролся.

Щавель вздохнул и поднялся. Отложил трубку. Легонько стукнул посохом — и на рукояти загорелся бледный голубой огонек.

— Идем, Трикс. Я полагаю, что самое время.

Трикс шел вслед за Щавелем по темным коридорам усадьбы. Они прошли из главного здания в левый флигель. Стали медленно, осторожно, подниматься по винтовой лестнице — пока не остановились перед прочной дубовой дверью. Сквозь щель в двери пробивался слабый свет.

Здесь Щавель остановился. Тронул Трикса за плечо и указал ему на обитый железом засов, закрывающий двери снаружи. Впрочем, сейчас засов был отодвинут.

— …придет, — донесся до них слабый, незнакомый голос. — Даже не сомневайся.

— Позвольте увезти вас отсюда, сэр Гиран! — это говорил Тимин. — В лесу есть одна сторожка, вы поживете там день-другой…

— Мой верный слуга… — печально ответил сэр Гиран. — Я столько раз просил: не говори про меня слово «жил», «поживет», «проживает»…

— Сэр Гиран…

— Не надо. Я помню молодого мага по имени Радион Щавель. Я видел его глаза, когда мы сражались с витамантами. Он все понял, и он придет. Я даже полагаю, что он стоит сейчас за дверью. Входите, господин волшебник!

Щавель откашлялся и распахнул дверь. Вслед за волшебником Трикс опасливо вошел в круглую комнату на вершине башенки.

Окна комнаты были забраны толстыми железными решетками. Обстановка была аскетичной, суровой — прочная кровать, маленький столик, один стул. На столе лежала обглоданная курица. Сырая курица. На кровати, под усеянным темными пятнами одеялом, лежал старик с зеленоватым, неподвижным лицом, на котором лихорадочно блестели глаза. Рядом на стуле сидел грустный, подавленный Тимин.

— Не спится, господин волшебник? — печально спросил он.

— Как и тебе, верный слуга, — ответил Щавель. — Как и тебе, отважный рыцарь Гиран Арадан. Спасибо за приглашение войти. Я вижу, твой ум столь же проницателен, как и раньше… когда ты был живым.

— Спасибо на добром слове, — ответил зеленоватый старик. — Но если честно, я приглашаю тебя войти вот уже второй час, каждые десять-пятнадцать минут. Я был уверен, что ты придешь, но не знал, когда именно.

— Как же это случилось, Гиран? — спросил Щавель.

— Как или почему?

— Вначале — как. Потом — почему.

— Я умирал, — просто ответил рыцарь. — От старости. Это было пятнадцать лет назад. И надо же было такому случиться, что в ту ночь, когда я готовился покинуть этот мир, в усадьбу постучался витамант.

— Витамант? На королевских землях? Пятнадцать лет назад? — Щавель был не просто удивлен, он был растерян и возмущен.

— С ним была королевская стража, мой друг. — Гиран вздохнул. — Это была тайная миссия с Хрустальных островов, витамант ехал к королю Маркелю для секретных переговоров. Обычное дело, ты же понимаешь, война уже давно закончилась, надо было налаживать какие-то контакты, искать точки соприкосновения…

— Да ты стал настоящим политиком, — пробормотал Щавель. — Ну, допустим…

— Витамант и стражники попросили пристанища на день. Они путешествовали тайно, ночами. Я счел, что не будет большой беды, если перед смертью я поговорю со старым врагом… что пристало королю, то не зазорно и его слугам. И тогда Гавар…

— Гавар? — воскликнул Щавель. — Гавар Вилорой? Рыцарь-маг?

— Он самый, — кивнул старик. — Да, я помнил, что когда-то мы скрестили с ним мечи… но все это было не важно в последний час. Гавар выслушал мою историю и предложил мне… свои услуги.

— Предложил тебе стать зомби?

— Нет-нет, не зомби! — возмутился старик. — Я же еще не умер к тому моменту. Он предложил мне стать личем, живым покойником, обманувшим смерть и обратившимся в ходячий труп, сохранить и разум, и чувства…

— Я полагал, что личем может стать только волшебник, — задумчиво сказал Щавель.

— Нет, не обязательно. Витаманты таких, как я, называют полуличами… магией мы не владеем, как и при жизни, но остаемся не-мертвыми.

— И что в тебе изменилось после преображения? — спросил Щавель. — Ты уж извини, старый боевой соратник, что я тебя допрашиваю. Но обычно поговорить с нежитью не удается.

— Ничего-ничего, я понимаю, — успокоил его Гиран. — Ты знаешь, изменилось многое. Перестали болеть старые раны. Дышать не обязательно… ну, когда не занят разговором, конечно. Я стал сильным и быстрым как в молодости…

Щавель перехватил посох поудобнее и кивнул:

— Спасибо, я учту. А какие изменения в психологии?

— Хочется есть сырое мясо, — вздохнул Гиран. — Если честно, то даже не сырое, а живое.

— Человеческое? — уточнил Щавель.

— Да нет, это не принципиально, — подумав, ответил старый рыцарь. — Я как-то теперь разницы особой не чувствую. Но я людей не ел, ты не подумай!

— Ни одного раза! — горячо подтвердил Тимин. — Даже когда к нам разбойники забрались, и господин Арадан им всем головы поотрывал — даже тогда никого не съел. «Убери, говорит, их с глаз моих. И принеси живую курицу побыстрее…»

— То есть ты можешь сдерживаться, — кивнул Щавель. — Это хорошо. Все-таки рыцарское воспитание дает о себе знать.

— Да, друг мой, — вздохнул Арадан. — Боюсь, не проживи я долгую и праведную жизнь — давно бы уже сожрал этих негодных крестьян…

— Кстати, а что они у тебя так распустились? — удивился Щавель. — Лентяйничают, не уважают господина…

— Так я же из дома не выхожу, — признался Арадан. — По мне же сразу видно — живой труп. А они чего-то чуют, видать. Догадываются. И подати платят редко, и живут так, словно в любой момент убежать готовы…

— Зачем ты это сделал, Арадан? — спросил Щавель. — Неужели пятнадцать лет взаперти грызть сырых куриц — это лучше, чем честно умереть?

— Сын у меня родился, Щавель! На старости лет жена сыном одарила. И сама в родах померла.

— Уже слышал. Мои соболезнования.

— Ну и скажи тогда, мог ли я оставить ребенка без попечения? — спросил Арадан. — Я же ничего за жизнь не нажил, не скопил. Старые доспехи да меч в щербинах — вот и все достояние. Живу на королевское вспомоществование, на то, что с крестьян соберу… Умер бы — остался бы младенец один-одинешенек. Понятно, Тимин бы его не оставил, воспитал… но не мог я! Не мог, Щавель!