Сто полей - Латынина Юлия Леонидовна

Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135

Внизу, на полях, винограда, однако, не было. Не было и ячменя: ходил мальчик с дудочкой и тремя волкодавами и гонял лам с шерстью, свисавшей до земли. Одет он был по-местному: серая рубаха с капюшоном, прорези вместо рукавов, и промеж ног застежка. Бредшо поглядел на куст и вдруг заметил, что шерстяных ленточек на нем нет – только конопляные.

– Пятнадцать лет назад, – сказал Шавия, – я был зерновым инспектором в Иниссе. Мороз поел поля, государь прислал ссуду, ссуду растащили, я подал про это доклад. – Шавия помолчал и продолжил: – Я же и попал в исправительные поселения. – Шавия засучил руку выше локтя и показал старое, съеденное клеймо. – Многие, однако, заступились, вытащили меня из каменоломен, постригли в монахи, послали сюда.

– Даттам, – продолжал Шавия, – дал королю оружие, а король дал Даттаму крестьян. Как я уже сказал, справедливая война, – это когда бывший властитель признает себя вассалом, а землю и добро сохраняет. Про крестьян в правилах справедливой войны ничего не сказано. Потому что своим крестьянам сеньор еще иногда обещает «не уводить быков от начала сева и до конца сбора урожая, и не захватывать для себя общественных выгонов, и не посягать на имущество сверх причитающегося». Но чужим крестьянам он, конечно, не обещает ничего…

– Я, – сказал Шавия, – сделал очень мало. Я не мог оросить полей, и даже саженцев из столицы не мог послать. Я только перестал вытаптывать поля и угонять скот. Через шесть лет у каждого в сенях стояла бочка с бузой. Утки в каждом дворе, свиньи на общественных выгонах, и корова не в горнице, а в хлеву. Это, знаете, приятно, когда за вас молятся. Через шесть лет является Даттам и спрашивает: «А какая храму выгода от этой коровы?» Я в ответ: «Зачем говорить о выгоде, давайте говорить о справедливости! Крестьянин, говорю, счастливее вас. Он не настолько безумен, чтоб работать больше необходимого, и умножать свои заботы и чужую зависть». Даттам, однако, велел храму раздать эти земли в лен, а ленникам посоветовал: сгонять крестьян с полей, поля превращать в пастбища, а шерсть продавать храму. Странная, однако, выгода.

Бредшо подумал, что у Шавии, как у всякого хорошего рассказчика, повесть умнее повествователя, и сказал:

– Выгода, по-моему, в том, что теперь земля приносит не просо для крестьян, а деньги для храма.

– Дело не в деньгах, – сказал Шавия. – Раньше любой здешний сеньор жил своим зерном и пил свою бузу. Хотел – был вассалом Меша, хотел – стал вассалом короля Алома. Это называется – личная преданность. Теперь сеньор отдает Даттаму шерсть, получает от Даттама деньги и на эти деньги покупает ковры и шелка, и драгоценную утварь. Раньше сеньору от крестьянина ничего не было нужно, кроме снеди для пиров, и никто, в конце концов, не мог ухитриться отобрать у бедняка больше, чем тот вырастил. А теперь требуют не еды, а денег. И чтобы отдать деньги, которые он не выпашет плугом, крестьянин продает плуг, и корову, и своего ребенка. Теперь сеньору неприлично жить без денег. Он не может без Даттама, как пьяница без бузы. Это вам уже не личная преданность. Это – хозяйственная зависимость.

– Но ведь прибыль-то от шерсти он все равно имеет?

Шавия удивился.

– Какая, однако, прибыль? Это называется – продать масло, купить сыворотку. Вы ведь из-за моря не шерсть и не просо везли, а золото. Так же и в трактате Веспшанки сказано: «Из страны в страну возят драгоценные камни и меха, золото и другие редкости. Обиходные же вещи возить смысла нет, ибо прибыль от этого получить невозможно». Я ему говорю: «Если продавать сукно в Варнарайне, то и лам там надо стричь». А Даттам: «В империи, – говорит, – земли не хватает, а народ приучен любить справедливость. Пастбищам нужно много места. Я сгоню общинников с земли, а они пойдут писать доносы или прокламации». «А здесь?» – спрашиваю. «А здесь пусть идут, куда хотят. Это ихнее дело, а не храмовое. А земля – храмовая, а не ихняя. Не могут купить землю – пусть жрут солому». А рудники эти?

Сзади послышался стук копыт. Племянник наместника, господин Даттам, кутаясь в черную, золотой гладью вышитую ферязь, подъехал к беседующим.

– А, господин Шавия, – сказал он. – Жалуетесь, что здешним оборванцам некуда доносы писать? Ничего, вы за них стараетесь. Поздравляю, кстати, какой слог, какой полет воображения!

Через два дня ночевали в растрепанной деревушке. Даттам, против обыкновения, не кривился при виде гнилых соломенных крыш. Это уже было не варварское запустение, а шерстяное производство. Племянник наместника хозяйским шагом заходил в дома, пропахшие кошенилью и крушинной корой. Грубые холсты белились на траве, как дорожки для встречи небесного начальства. В домах молились очагам, и рядом с каждым очагом стояла рама для сукна.

Посередине деревни был большой дом. Там раньше днем женщины собирались на супрядки, а вечером к ним приходили парни, все заголялись и веселились.

Когда Даттам и Бредшо заходили в избу вслед за улыбающимся приказчиком, Бредшо спросил:

– А за что сослали эконома Шавию?

Даттам усмехнулся:

– В Иниссе одна травка хорошо растет. Раньше жрецы эту травку ели и предсказания делали, а в наш век, как сетуют со всех сторон, все священное идет на потеху толпе. Завелись люди, растили эту травку и сбывали. Сулили Шавии отступное, а он их гонял и гонял. Наконец понял, что огня соломой не потушить, и заключил соглашение, что половина сбора с травки поступает через него в пользу бедных. И когда пришла пора откупаться от столичных инспекторов, Шавии лично откупиться было нечем.

Внутри избы пахло потом и паленой щепой. Прядильщицы сидели, задрав серые рубахи, и пускали веретена от бедра к колену и обратно. А парней было мало. Они глядели на расписные доски и задранные рубахи и пускали слюни.

Даттам выбрал себе двух девиц и велел им идти с ним, а Бредшо замешкался.

Когда он вышел из избы с девицей, было уже темно: по небу бежали рваные, мелкие облака, и на полях в вечереющем воздухе крутились маленькие вихри, – говорили, что в каждом вихре крутятся души погибших или замученных, и что если бросить в середину вихря нож, то раздастся крик, а нож окрасится красным. В последние годы все больше вихрей носилось по этим местам.

Парни стояли у избы притихшие и злые, глядя исподлобья на господ, и хуже всех глядел на Бредшо высокий парень в синей рубахе: видимо, жених девушки.

На пороге избы Бредшо встретился Шавия:

– Это правда, что Даттам возьмет с вас пятьдесят процентов за провоз золота в империю?

Как уже было сказано, между Ванвейленом и Даттамом был намечен поручительский договор, согласно которому один купец доверял другому купцу везти его имущество, а прибыль делили пополам. Таким образом юридически золото в империю ввозил Даттам.

– Трудно сказать, – признался Бредшо. – Я еще не подписал договора, а других способов нет.

– Отчего же нет? – возразил Шавия. – Даттам повезет в империю серебро из здешних копей. Предложите Даттаму следующее: вы продаете ему золото – за серебро и одновременно заключаете контракт на последующую продажу серебра за золото, уже в империи. Для Даттама эта сделка все равно выгодна из-за комиссионных, а монополии на ввоз серебра в империю у храма нет.

Помолчал и добавил:

– Только не говорите Даттаму, что это мое предложение.

На следующее утро Даттам и Бредшо завтракали в избе, и Даттам выговорил Бредшо, что тот дал девице целых два ишевика. Бредшо отвечал, что это потому, что она оказалась девушкой.

– А-а, ну это другое дело, – протянул Даттам и закричал хозяйке, чтобы та закрыла въюшку.

– А вы, господин Даттам, вы еще не раздумали брать нас с собой в империю?

– Не раздумал, – сказал Даттам, – но все упирается в ваше, Сайлас, упрямство. Вы не хотите подписывать доверительный договор, а я не могу пустить в империю другое золото, кроме как принадлежащее храму.

– Очень хорошо, – сказал Бредшо. – Я хочу сделать так: мы подпишем договор, что я продаю вам золото взамен серебра из здешних копей, а потом мы подпишем форвардную сделку на продажу вами золота за серебро, уже на территории империи.

Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 135