Третий не лишний - Малиновская Елена Михайловна

Я взяла в руки одну туфельку. Зачем-то примерила ее к ноге. По размеру точно моя.

…Перестук каблуков по темным извилистым коридорам замка, где царит вечный сумрак. Шелест шелкового платья, когда я спешу из кабинета отца…

Я согнулась в сухом рвотном позыве. В глазницы словно вонзилась раскаленная игла. Виски заломило такой болью, что меня чуть не вывернуло наизнанку — благо что поужинать мы еще не успели, а времени с обеда миновало прилично.

— Сейчас, сейчас, милая…

Из-за гулкого пульса, набатом отдававшегося в моих ушах, я едва слышала взволнованный голос знахарки. Кто-то подхватил меня под руку. Наверное, очнулась Нея, вряд ли бы у Мары хватило сил поднять меня с пола. Я послушно позволила уложить себя на топчан. От боли я ничего не видела перед собой.

— Отдохни, милая…

Пахнуло горьким запахом полыни. Мара ловко разжала мои зубы, сцепленные намертво.

Я едва не подавилась, когда она влила мне прямо в горло какого-то едкого отвара. Закашлялась, но все-таки сделала несколько глотков, ощущая, как от снадобья унимается боль. Она не ушла полностью, лишь притаилась на дне глазниц.

— Слишком рано я тебе платье показала, — услышала я последнюю фразу знахарки, в которой прозвучало нескрываемое огорчение. — Обождать надо было еще.

И я заснула.

Я стояла в незнакомом месте. Тьма струилась вокруг меня, подобно воде. Спокойной, холодной воде, в которую так и тянуло опустить пылающую внутренним огнем голову.

— Я терпелив.

Этот голос был мне уже знаком. Он вползал в мои уши, подобно шипению ядовитой змеи, которая уже приготовилась к смертоносному броску. Но, удивительное дело, я не ощущала опасности. Напротив, в тоне того, кто скрывался во мраке, чувствовалась радость. Так, наверное, говорят с расплакавшимся ребенком. Ласково, мягко, лишь бы не усугубить неосторожным словом почти улегшуюся истерику.

— Я так долго ждал, так долго искал тебя.

Что-то невесомо погладило меня по волосам. Но, когда я обернулась — за спиной никого не было, как будто мне просто почудилось прикосновение.

— Где ты? — Вопрос прозвучал неожиданно настойчиво и властно. — Дай мне хотя бы одну подсказку! Я ведь чувствую, что ты в беде. Я приду. Я спасу тебя, чего бы мне это ни стоило. Где мне искать?

«Где ты»…

Я едва не рассмеялась от этого вопроса. Только в моем смехе не было веселья, одна горечь. Если бы я знала ответ! Заброшенная глухая деревня посреди утопающего в снегах леса. Покосившаяся от времен лачуга знахарки. Вот и все, что я знаю о том месте, где очутилась.

За несколько зимних месяцев, что я провела здесь, Мара ни разу не выпускала меня за пределы своего двора, очерченного кое-где повалившимся забором. Да я и сама не особенно стремилась к этому. Дырявая изношенная обувь как-то не располагала к долгим прогулкам. Нет, Мара не боялась, что на меня нападут или причинят какой-либо вред. Деревня состояла всего из пары десятков домов, где все прекрасно знали о загадочной гостье, потерявшей память. Как я давно убедилась, та же Нея совершенно не умела держать язык за зубами. Просто знахарка опасалась, что силы в самый неожиданный момент оставят меня или же я вновь потеряю сознание от невыносимой головной боли. Благо если она хватится сразу, заметив мое отсутствие. А если я пролежу на снегу час-другой, пока знахарка не поймет, что меня нет слишком долго? На таком морозе это ничем хорошим не завершится.

— Ты потеряла память.

Это не прозвучало как вопрос — скорее, как утверждение. Но я на всякий случай кивнула. И лишь потом задумалась, почему загадочный собеседник с такой легкостью читает мои мысли. Впрочем, это ведь сон. Во сне возможны любые чудеса.

— Это многое объясняет.

Мой невидимый собеседник продолжал говорить ровно и спокойно. Но мне почему-то стало не просто не по себе, а очень и очень страшно.

— Я разберусь с этим, — пообещал таинственный мужчина. — А затем приду за тобой.

По спине пробежал ледяной холодок. Я с огромным удовольствием рванула бы куда подальше. Однако куда убежать из собственного сна?..

Но ткань загадочного небытия, так пугающе похожего на реальность, уже начала расползаться. И я пришла в себя.

Резко распахнула глаза и с немалым удовольствием лицезрела жалкую обстановку знакомой лачуги.

По всей видимости, я пробыла без сознания достаточно долго, потому что теперь за маленьким окошком, затянутым тусклой слюдой, было темно. Около топчана едва мерцала почти догоревшая лучина. А прямо на полу сладко прикорнула Нея, руки и голову положив на мое одеяло.

Я ласково погладила девушку по голове, невольно тронутая такой заботой. Видимо, она не ушла домой, оставалась рядом со мной в ожидании, когда я приду в себя. И случайно задремала.

— Очнулась? — раздался кряхтящий голос знахарки из самого дальнего и темного угла избы, где совсем рядом с печкой были грудой навалены шкуры всевозможных животных, выполняющих роль ее постели.

Помнится, когда я более-менее пришла в себя, то все пыталась уступить Маре свой топчан. Все-таки негоже моей благодетельнице в столь преклонных годах спать на полу. Но Мара даже думать мне об этом запретила. Мол, ее старым костям будет полезно полежать на твердом. К тому же здесь ее будет греть раскаленный бок печи. Знахарка и слушать не хотела никаких моих возражений, поэтому скрепя сердце мне пришлось уступить.

— Я так благодарна вам, — тихо проговорила я. — Очень благодарна! За все, что вы и Нея делаете для меня. Если только когда-нибудь я смогу отблагодарить вас…

— Я хочу умереть, — перебил меня неожиданно твердый голос знахарки. — Понятия не имею, где блуждает твоя душа во сне. Но знаю, тот, с кем ты встречаешься там, за гранью реальности, может это устроить.

Я нахмурилась. Мара хочет умереть? Почему она думает, что только с моей помощью можно устроить это?

— Я много грешила в этой жизни, — негромко призналась Мара, словно прочитав мои мысли. — Очень много. Помнишь, я говорила, что у меня было много женихов? Одно время меня называли «невестой мертвецов». Потому что все, кто сватался ко мне, вскоре умирали. Нет, не по злой насмешке богов. Я убивала их. Чаще всего — отравляла. Я знаю много трав. Некоторые снадобья действуют сразу, некоторые убивают долго. Это позволяло сделать так, чтобы никто и никогда не заподозрил меня.

— Но почему? — потрясенно спросила я.

Мара убивала? Вот эта сухонькая седая старушка — на самом деле хладнокровная убийца? Не могу в это поверить!

— По разным причинам, — холодно ответила Мара. — Я… Я не любила мужчин. Моим первым был сын кузнеца. Первый парень на деревне. Кулаки железные. Одним ударом быка с ног валил. А красавец какой! Белобрысый, голубоглазый, улыбчивый…

Мара замолчала, должно быть, углубившись в сладкие воспоминания юности.

Я недоуменно хмыкнула. При чем тут сын кузнеца и то, что она убивала мужчин?

— Ночь летнего солнцеворота всегда отмечалась в нашей глухомани широко, — сухо продолжила Мара после короткой паузы. — Юноши гонялись за понравившимися девушками, норовя ткнуть им тлеющей головешкой в волосы. Такая отметина означало одно: осенью жди сватов. И когда Иржик погнался за мной, я не ожидала ничего дурного. Смеясь и дурачась, завела его на берег лесного озера, куда почти не долетали огни костров из деревни. Правда, просчиталась: не женой он хотел меня видеть. Всего лишь надеялся позабавиться. Я ждала, что вот-вот он подпалит мне волосы, а затем мы будем долго целоваться в свете полной луны. Да вот беда — Иржик сразу выкинул головешку в озеро. А затем, не дожидаясь, пока я задам какой-либо вопрос, взял меня силком. Разорвал сарафан, повалил на мягкую, влажную от росы землю. И долго пыхтел, елозя на мне. Мне было больно. И больно даже не от того, что наглец тыкал и тыкал в меня своим отростком, пока по моим бедрам не побежало его белесое семя, смывая кровь. А от того, что я так сильно ошиблась. Потом он ушел, а я скинула с себя лохмотья, в которые превратился мой сарафан. И отправилась голышом в озеро. Я заплыла так далеко, как только хватило моих сил. И искренне надеялась утонуть в эту прекрасную звездную ночь. Но затем меня вдруг разобрала злость. Как так? Я, не сделавшая ничего дурного, — умру?! А он, надругавшийся надо мной, — останется жить?! И наверняка ему никто ничего не скажет. Вряд ли кто-нибудь видел, как он убегал за мной. Ночь и отблески факелов скрыли все. Но я не могла примириться с таким. Нет, я не желала погибать в угоду похотливому уроду, который бы даже не почувствовал своей вины в произошедшем! И в ту ночь, глядя на мириады звезд над моей головой, я поклялась, что не умру, пока жив на свете тот, кто свое собственное удовольствие ставит превыше всего прочего.