Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа

— Живи, пожалуйста!

Целого мира не жалко — лишь бы вернуть жизнь, от которой она когда-то так сильно хотела избавиться.

Целого мира не хватит. В этом Рокот прав, будь он тысячу раз проклят.

Стел зажмурился. Он сам привёл Рани в эту точку: день за днём, ошибка за ошибкой. Перед глазами поплыли картинки. Ветвилась сеть путей и событий, неумолимо сужаясь к этому страшному дню — и никак не вырваться, не сбежать. Стел шёл к пропасти и вёл Рани за собой.

Пруд, холодный ветер, кованый мост, пустая клетка для лебедей — и камень на шее, безумный блеск глаз, горлом хрип и рыдания ещё чужой девочки с улицы, самоубийцы.

Платье в горчичный цветочек, широкое, с чужого плеча, алые щёки, слова невпопад, неловкие взгляды. Стел тогда решился ей доверять, чтобы получить доверие в ответ. Чтобы дотронуться до её души, до её тепла. Чтобы она вновь захотела жить.

Дальше поход и страх оставить Рани одну. Как вырывалась она, как не хотела идти с рыцарями! Нужно было отпустить — тогда, в Пограничном, нужно было отпустить! С чего он взял, что лучше знает, где она выживет, где погибнет? С чего он взял, что сможет её уберечь? Уберёг? Уберёг?!

Она зачем-то осталась, смирилась и даже подпустила ближе. Стел тогда не понял, о чём на самом деле кричали эти взгляды, болезненный смех:

«Я влюбляюсь, кажется, и я боюсь влюбиться, ведь тебе это не нужно?»

Если бы он понял сразу! То что? Изменилось бы что-то? Изменилось бы! Разве он позволил бы ей отдалиться настолько, что какие-то вшивые оруженосцы посмели её бить и шантажировать? Разве отпустил бы от себя? Она от него, оказывается, пряталась! От него! Она ради него терпела, лишь бы не сближаться, не влюбляться, не становиться лишней и ненужной в его жизни. И вылила это всё позапрошлой ночью — обожгла обоих перегретым теплом, а что получила в ответ? «Пахнет абрикосами» получила в ответ! И вернулась в лагерь, ради Стела. Опять ради Стела!

Почему он не помешал? Не остановил.

Он пытался её вернуть. Рани упрямилась — прочно вбила себе в голову, что должна во что бы то ни стало выкрасть ключи, ни в какую не хотела уходить. Вот тогда нужно было хватать её в охапку и забирать из лагеря. Пусть бы она рвалась, кусалась и плакала — зато сейчас была бы жива! Нужно было спрятать её в палатке, под ивой, и не пускать ни на какую стройку. Но Рокот и заявил, что Рани остаётся в лагере, чтобы Стел точно не сбежал и был наутро в деревне. И Стел покорно её бросил, ушёл. Ушёл!

Как он мог?

Как он мог сидеть у костра, до слёз и песка в глазах пялиться в пламя и ничего не делать? Не спал и всё изводил себя, как там Рани? Что с ней? Где её держит Рокот? В голову лезла всякая чушь. А нужно было просто вернуться в лагерь и забрать её — во что бы то ни стало забрать!

Сколько раз можно было пойти другой дорогой! Свернуть, сбежать, да хоть в ту же Каменку уехать. Всё боялся, что потом не сможет попасть домой, не примут в школе магии. Так и не сможет теперь попасть! И в школе не примут.

Вот только Рани умирает. И этого уже не отменить.

Ничего не поздно, пока человек жив.

Но когда человек умирает — поздно.

Стел ударил кулаком по земле — в стороны разлетелась пыль и сухие листья. Мелкие камни и шишки подо мхом продрали костяшки пальцев. Горлом рванулся хрип и захлебнулся кашлем.

— Никогда не плачьте об ушедших, — раздался тихий, но звонкий голос.

Вздрогнув, Стел медленно поднял глаза.

Темноволосая ведунья смотрела сверху вниз. Подол багряной юбки касался забрызганных сапог Рани.

— Я и не плачу, — глухо прохрипел он, и во рту стало солоно — по щекам и губам, оказывается, текли слёзы.

Стел наспех вытер лицо оставшимся рукавом.

— Она убила Стрелка, — обронила ведунья и небрежно повела плечом.

Стрелок — тот парень из приворота, понял Стел.

Был тем парнем.

— Да, — выдавил он. — Но Рокот управлял её телом. Как и телом Белянки.

— Рокот? — она кошачьей спиной выгнула бровь и презрительно взглянула на Рани.

Так, должно быть, смотрят на убийц.

— Рокот, — Стел кивнул и на всякий случай повторил: — Это сделал Рокот. Ни Рани, ни Белянка не виноваты.

Ведунья закрыла глаза и вдохнула. Очень глубоко и очень медленно вдохнула.

— Я почуяла, — призналась она. — Почуяла, будто ворожит кто. Потому и пришла за ответами.

— Я всё рассказал, — Стел коротко пожал плечами и вновь посмотрел на Рани.

Небывалая для леса тишина забила уши и грудь. Смолкли шорохи, скрипы, щебет птиц — и только ветви перестукивали на ветру, в бесконечно далёких от земли вершинах. Гулко и страшно перестукивали ветви.

Наконец ведунья нарушила затяжное молчание.

— Не могу им простить. Ни Белке, ни этой твоей… Рани, — выплюнула она. — Почему ты не помешал?

— Не смог, — Стел закрыл глаза.

Не смог. Не смог.

Да даже не попытался!

— Я любила его всю жизнь, — едва слышно пробормотала она.

— Мне жаль.

Она долго молчала, а потом отвернулась и сказала в сторону, будто не к нему обращалась:

— Я хотела сказать тебе спасибо, что спас меня тогда. Мне… было трудно, но… так было нужно.

Её плечи мелко дрожали от приглушённых рыданий.

— Никогда не плачьте об ушедших, — повторил её слова Стел.

Она обернулась и встретилась с ним выплаканными глазами. Глазами маленькой девочки, которая проснулась от кошмара и вдруг поняла, что осталась совсем одна. Умытая слезами, без краски на лице, она растерянно ёжилась на ветру, как рыцарь, оставшийся без брони. Её губы шевельнулись, будто она хотела что-то сказать, но не стала.

Где-то в поднебесье заканючила невидимая кукушка. Ведунья вскинула пальцы, отгоняя дурное, запрокинула голову. Листья тенями рисовали узор на её лице, и она, одновременно постаревшая и юная, притихла, слилась с Лесом и стала почти невидна.

— Как тебя зовут? — спросил Стел.

— Ласка, — она попыталась улыбнуться.

— Ласка, — кивнул Стел. — Я даже не знал, как тебя зовут.

— Да какое мы для тебя имеем значение, — вяло фыркнула она.

— Большее, чем ты думаешь, — настала его очередь отворачиваться, смотреть слепыми глазами на Рани и не видеть.

— Почему ты здесь? — наконец сообразила Ласка. — Почему не с другими чужаками?

— Я теперь сам по себе.

Стел присел на корточки и положил ладонь на огненный лоб Рани.

— Ты любишь её? — Ласка опустилась рядом с ним на колени.

Зажмурившись, Стел тяжело выдохнул и покачал головой.

— Не знаю, — услышал он собственный сдавленный шёпот, будто со стороны.

— Любишь, — в тон ему прошептала Ласка.

— Я смог только облегчить ей боль, остановить кровотечение, но я не могу спасти её. — Стел покачивался из стороны в сторону и не убирал руки с горячечного лба.

— Она уйдёт на запад до заката, она уже шагнула за грань. И спасти её — вернуть из-за грани — можно, но это всё равно, что оживить сейчас Стрелка. Быть может, круг силы из трёх ведуний и смог бы.

— Но этого делать нельзя, — кивнул Стел.

— Нельзя.

— Помоги мне, — он наконец убрал руку со лба Рани.

— Я же только что сказала, что...

— Я сделаю носилки — помоги мне донести её до плота, я не смогу один, а оставаться здесь тоже нельзя.

— До плота? Где твой шалаш?

— У излучины реки, на том берегу, под огромной ивой.

— Я знаю это место, — несколько раз задумчиво кивнула Ласка, покусывая губу.

Она замолчала. Потом поднялась, насухо вытерла лицо тыльными сторонами ладоней и поставила руки на пояс:

— Чего сидишь? Делай носилки.

До заката Рани не умерла.

Стел переправился к иве, устроил её на мягкую лежанку из сухой травы, хвои, одеял и плащей, развёл костёр. При мыслях о еде подступала дурнота, но Стел всё же вскипятил котелок воды, заварил трав от жара, развёл в кашицу золу и лекарский порошок, обработал рану — смысла мало, но нужно же было делать хоть что-то?

Рани не приходила в себя — отвар остыл, костёр подёрнулся пеплом, угас. Подбросив пару веток из вчерашних запасов, Стел сел на землю, у изголовья, положил левую руку на лоб Рани, а правую — на здоровое плечо. Ни мазь по лучшим рецептам городских магов, ни травки лесной ведуньи не помогли: всё так же горела кожа, боль душным ореолом всё так же висела вокруг.