Набег - Григорьева Ольга

— Выйди на двор. Сестра пришла.

Воткнув иглу в повешенную на стену тряпицу, Марго вышла на двор.

Было уже поздно, солнце уползало за стену, обливая стены монастыря слабым красноватым сиянием. Элиса в нарядном платке стояла посреди двора, озиралась по сторонам, теребила в руках небольшой сверток. Заметив Марго, она повеселела, шагнула навстречу.

— Вот, — протянула она сверток сестре. — Мать послала.

— Спасибо, — сказала Марго.

Сверток был легким, от него исходил запах свежей выпечки. Марго показалось, что сестра похудела и стала ниже ростом.

— Как ты? — спросила Элиса.

— Хорошо. — Марго не знала, о чем говорить. Переминалась с ноги на ногу, рассматривала носки своих сапог. Тех самых, которые когда-то сунула ей с собой мать.

— Новый господин не обижает? — допытывалась сестра.

— Нет.

На одном сапоге, чуть сбоку от шва, засох комочек светлой серой грязи. Марго сковырнула его каблуком другого сапожка, растерла в пыль, сравнивая с землей.

— А как вы там? — наконец глупо спросила она.

Сестра обрадовалась.

— Хорошо. Очень хорошо! Господин граф уехал, работы в крепости стало меньше…

— Все ли здоровы? — помогла ей Марго.

— Все. Все, Божьей милостью! — Сестра кинула взгляд на крест, венчающий крышу монастырской часовни, перекрестилась.

На ней была новая рубашка и материна юбка, немного ушитая по бокам. В том узелке, который мать дала Марго с собой, отводя ее к новому господину, тоже была рубашка. Три дня Марго рыдала по ночам, зарываясь в нее лицом, а на четвертый выбросила в огонь…

— Ладно, — сказала Марго. — Пойду я.

— Что, уже? — удивилась Элиса.

Марго пожала плечами:

— Дел много.

Она проводила сестру до ворот, даже вышла за ней следом. Постояла, глядя, как обтянутая нарядной тканью спина Элисы скрывается за холмом. Потом присела у стены на корточки, развязала сверток. Внутри лежало несколько лепешек, платок из синей пестряди и завернутая в тряпочку монетка.

Марго отложила в сторону платок, отломила кусок лепешки. Сунула ее в рот, прижала к груди тряпочку и заплакала.

Она сидела, скорчившись под монастырским забором, маленькая, жалкая, жевала сухую лепешку и плакала. Слезы застилали ей глаза, поэтому она не сразу увидела викинга. А когда увидела, было уже поздно — он возвышался прямо над ней. Снизу он казался совсем огромным, его плечи закрывали заходящее солнце, тень скрывала лицо, оставляя на виду лишь змеи косиц и блестящие влажные глаза. Он был похож на неведомого языческого бога, которых, конечно же, не было, — ведь Бог был один. Но он все равно походил на другого, незнакомого Марго, бога…

— Я не сказала… — Сама не зная почему, вдруг стала объяснять ему Марго. Поперхнулась лепешкой, закашлялась, пробормотала сквозь кашель: — Я… Вот, она мне…

Викинг молчал.

Марго никак не могла растолковать ему, что ей больно из-за собственной жестокости, из-за неумения сказать сестре, как она любит ее и мать, как скучает, как хочет хоть раз обнять их, почувствовать рядом тепло родного тела…

Трясущимися руками она протянула викингу тряпицу:

— Вот, мне мама…

Упоминание о матери сдавило сердце. Монета вывалилась, покатилась викингу под ноги. Он наклонился, поднял ее. Потом, ни слова не говоря, сел рядом с Марго. Облокотился на согнутые колени, уставился в темнеющие поля. Всхлипывая, девочка ощущала сбоку его горячее плечо.

Они сидели молча, бок о бок, пока Марго не перестала плакать.

Стало совсем темно, в вечерней тишине разнеслось громыхание колотушки, — собираясь запирать ворота, привратник предупреждал об этом всю округу.

— Иногда тяжело сказать о своей любви, — по-прежнему глядя куда-то в темноту, глухо вымолвил викинг. — Но тяжелее, если больше некого любить.

От слез щеки Марго опухли и горели. Она попробовала представить, что мать, Элиса, отец, все, кого она любила, вдруг исчезли. Что больше некому собрать для нее сверток с лепешками и монеткой в тряпице, и некому принести ей этот сверток, а ей больше не о ком думать, когда становится совсем одиноко… Марго решила, что викинг прав, — это намного хуже.

— Можешь любить меня, — стараясь не смотреть на викинга, предложила она.

— Возьми… — сказал он и положил ей на колени подобранную монетку.

На другой день к Бьерну пришел Ардагар.

Марго чистила котел на дворе, когда увидела, как он быстрыми шагами направляется к их дому. Бросив котел, Марго нырнула внутрь, разглядела в сумраке викинга, предупредила:

— Господин Ардагар идет!

— Криклива ты слишком… — Ардагар отодвинул ее с приступки, вошел в избу. Вид у него был довольный. Подобрав полы длинного одеяния, он прошел внутрь дома. Марго услужливо подтащила к гостю чурбачок, привычно попятилась в угол.

С утра Бьерн был не в духе. Он ничего не говорил, но Марго ощущала его недовольство. Ей казалось, что викинга рассердил вчерашний разговор, и девочка старалась загладить свою непонятную вину. Встав чуть свет, она вымела весь дом, вытрясла на дворе половые плетенки, сварила кашу из сладкой репки. Бьерн ее стараний не замечал, глядел в огонь, хмурился. Гостю он тоже не обрадовался.

— Король и епископ Рейнсский благословляют миссию к Хорику, — начал Ардагар, и Марго поняла, что он снова будет уговаривать викинга пойти в земли данов. — Посланец привез дары для конунга и деньги на поход. Я купил выносливых лошадей и нанял воинов для сопровождения…

Бьерн молча покачал головой, словно не одобрял речи Ардагара. Тот заелозил задом по неустойчивому чурбачку. Чурбачок пошатнулся, чуть не упал.

— Ты волен поступать по своему разумению, — восстановив равновесие, вновь заговорил Ардагар. — Но я могу хорошо заплатить тебе, если ты согласишься пойти с нами…

Не дождавшись ответа, он протянул руку, коснулся обнаженного плеча викинга. Тот резко отшатнулся. Черные косицы взметнулись, рассыпались по его спине и плечам, темные глаза обожгли Ардагара холодом. Гость поспешно отдернул руку, не зная, куда ее деть, спрятал в складки одежды.

— Послушай, сын Горма. — Лицо Ардагара блестело от пота, маленькие глаза хитро щурились. — Ты можешь убить меня за такие слова, но все-таки я скажу тебе правду…

Он волновался. Марго видела бисеринки пота, украсившие кожу над его верхней губой и сжатую в кулак руку под одеждой. Но голос Ардагара оставался по-прежнему тихим и вкрадчивым:

— Ансгарий говорит о Божьем промысле, но я полагаю, что, как бы он ни старался, ты не примешь крещение и не встанешь за ним на крестном ходе. В тебе кровь твоих языческих богов, ты потомок Ингилингов, и у тебя свой путь. Молиться и жить в отшельничестве — удел монахов, пестовать утрату — удел женщин, ходить в походы — удел морского ярла. Или ты думаешь, что сможешь всю оставшуюся жизнь просидеть тут, как мышь в норе? Нет, не сможешь. И ты знаешь об этом. Иначе не хранил бы под постелью свой клевец…

Викинг быстро повернул голову, всмотрелся в темноту, где затаилась Марго. К щекам девочки прилила кровь, сердце бешено заколотилось, — ведь это она рассказала монахам о клевце. Тогда она не знала, что странный топор с острым железным клювом вместо обушка называется "клевец". Просто однажды, перебирая постель Бьерна, Марго наткнулась на крепкую деревянную рукоять с костяными вставками в дереве. Рукоять была украшена резьбой, у навершия ее оплетали кожаные ремни, а посередке дерево стерлось и стало совсем гладким. Марго потянула рукоять к себе и вытащила диковинный топор. Когда она разглядела блестящее лезвие с зазубринами по краю, ей стало страшно, совсем как тогда, когда она впервые увидела раненого Бьерна. Испугавшись, Марго быстро засунула топор обратно, меж двух толстых шкур, на которых спал викинг. О находке она рассказала Матфею и Симону. Больше никому…

— Правда-правда, никому-никому… — корчась под пристальным взглядом викинга, Марго перекрестилась, поднесла сложенные пальцы к губам, закусила ногти.

Бьерн отвернулся. Потянулся к очагу, покопался в углях короткой обгорелой палкой. Он был без рубахи, его спина перекатывалась буграми мышц, от лопатки вверх под волосы уходил красный выпуклый шрам.