Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина

— Она не хочет пить твое…

— Она не понимает, что только так восстановит силы. Пей!

Вот кричать на нее не стоило.

Крик Гражина не любит. И упрямство ее тихое от крика лишь крепнет. А силы… сил у ней и без того немало, хватит, чтобы кружку оттолкнуть. Темное варево пролилось, впиталось в постель, и вонь сделалась невыносимою. И ощущала ее не только Гражина. Вон маменька нос зажала и поспешила окошко распахнуть.

А за окном ночь глубокая.

И выходит, что Гражина в постели провела несколько часов.

— Уберите это, — велела она строгим тоном. И сама удивилась, что умеет этак разговаривать. — Я не буду пить твое… зелье.

— Без зелий ты не сможешь.

Геральд, как ни странно, не рассердился. Кружку убрал. Поморщился.

— Запах, конечно, не самый приятный, но поверь, сырая кровь — лучший способ восстановить силы.

Кровь?

Он пытался напоить Гражину кровью?

Она зажала рот ладонью, чувствуя, что ее вот-вот вырвет.

— Всего-навсего куриная, — Геральд не оправдывался, но ставил в известность. — Тебе надо привыкать.

Гражина не желает привыкать.

И видеть его… и что он сделал, чтобы ей помочь?

Ничего.

Не мог?

Или скорее… почему-то сейчас мысли были ясны. Мама едва не умерла? Ему была выгодна эта смерть. Гражина осталась бы одна, а тут любящий родственник…

— Уйди, — попросила она.

Только Геральд не послушал. Он вернулся на козетку, покрутил книгу и демонстративно уронил ее на пол.

— Вы обе должны понять, что все изменилось, — Геральд забросил ногу на крученый подлокотник. — Она колдовка…

— Тебя попросили уйти, — матушка выглядела бледной, как после болезни.

— …и колдовкой останется. Причем очень сильной колдовкой, которая без должного обучения опасна и для себя, и для окружающих. Ты же, Гражина, не хочешь кого-нибудь убить?

И улыбочка эта… такая, как его зелье…

…лжец и притворщик.

Верить ему нельзя, но… он прав, если Гражина и вправду колдовка, то…

— …кстати, ты уже убила…

— Кого?

— Ту женщину, которая прокляла твою матушку. При везении, исключительно ее…

Нет.

Это тоже ложь… или правда? И пусть не так давно Гражина искренне желала панне Белялинской смерти, то сейчас сердце болезненно сжалось. Она ведь… она просто хотела снять проклятье с матушки…

— Проклятье нельзя просто взять и снять, — Геральд скрестил руки на груди. — Точнее можно, конечно, но для этого помимо грубой силы необходимы знания, которых у тебя, дорогая моя кузина, просто нет. Ты развалила его грубо, а потому оно обязано было вернуться к человеку, его создавшему… и полагаю, бедолага к этакому повороту готов не был.

Геральд зажмурился, сделавшись донельзя похожим на кухаркиного кота, скотину крупную, наглую и уверенную, что и кухарка, и сам этот дом существуют единственно за ради его, кошачьего, удовольствия.

— У полиции возникнут вопросы, я так полагаю.

— А я полагаю, что с полицией мы сами разберемся, — спокойно ответила матушка и, присевши, взяла Гражину за руку. — Прости, деточка… я и вправду надеялась, что семейное проклятье тебя отпустит, но…

— Это дар…

— Таких даров и врагам не пожелаешь, — матушка погладила руку. — Полиции не бойся. Снятие проклятья преступлением не считается, как и все, что за оным снятием последует. Если Белялинска дошла до такого, то… боги ей судьями.

Матушка коснулась лба.

— Этого тоже не больно-то слушай. У него свой интерес. Небось, уже примеряется, как бы силу твою использовать…

— Во благо семьи…

— Горазды петь… благо, благо… а на самом деле привязаны к камню своему, сидят, что собаки на цепи… трясутся над каждой каплей силы. Я потому и ушла, что…

— Сбежали и что? Растратили уникальный дар попусту. Я же вижу, выгорели почти дотла… к слову, если вы вернетесь, вам тоже придется…

— Вон пошел, — жестко произнесла матушка. — Молод еще мною командовать. Ишь ты… распустили тебя…

Как ни странно, Геральд послушался.

Встал.

И вышел. И лишь у самой двери, не оборачиваясь, будто говорил не с Гражиной, бросил:

— Вашей матери недолго осталось…

Маменька лишь вздохнула.

И когда дверь закрылась, обняла Гражину, а та уткнулась носом в теплую маменькину шею, от которой пахло восточными духами — прежде Гражина терпеть-то их не могла — и еще самую малость потом. Хотелось плакать.

И скулить.

И забраться под одеяло, свернуться клубочком и лежать, лежать, ждать, когда же маменька мириться придет, принесет пряник расписной и молоко в старой глиняной кружке.

— Ничего, деточка… ничего не бойся… мы справимся… и помни, никому из них ты ничего не должна…

Гражина только всхлипнула.

…утро.

Себастьян не сразу сообразил, где находится и что за женщина на ухо сопит.

Во сне старший следователь выглядела милой и почти беззащитной. Морщинки разгладились. Улыбается вот, видать, снится что-то хорошее. Руку Себастьянову обняла, пузырики пускает.

Прелесть.

Прямо будить неохота.

Да и…

…голова была ясной и, наверное, именно недосып сказался, если Себастьян только сейчас осознал, что и вправду они не с того начали.

— Мухи отделить от котлет…

— Что? — Катарина все-таки проснулась и сразу.

Взгляд у нее был ясный, осознанный. И руку вот выпустила. Даже одеяльцем прикрыла, откатилась подальше с видом независимым, мол, если и трогали-с, то исключительно неосознанно. Осознанно бы никогда-с…

— После такого, — Себастьян не удержался, — вы просто обязаны выйти за меня замуж!

— Почему это?

А вот складочка эта меж бровей ей не идет.

— Как же? Заманили. Соблазнили. Изволили нагло спать. Что с моей репутацией станется?

— Да ну тебя, — она отмахнулась и села, одеяло, впрочем, подтянула, скрываясь в его пуховых складках. — Что ты там про котлеты говорил?

— Что с мухами котлеты не люблю. С одной стороны, конечно, тоже мясо, но с другой мясо мясу рознь…

Ее хотелось дразнить.

И смотреть, как она пытается понять, шутит он или всерьез. Лицо у нее живое, и все мысли — как на ладони, в том числе острое желание отвесить ему подзатыльник.

— В этой истории слишком много всего намешано, — Себастьян на всякий случай отодвинулся, а то мало ли, вдруг да не справится коллега с желанием. — Смотри, с одной стороны есть эти твои девушки…

— Не мои.

— Не твои, абсолютно посторонние девушки, которым очень не повезло попасться этому ублюдку. Есть Кричковец. И теперь другой ученик. Так?

Она кивнула.

А волосы с одной стороны всклочены, с другой — примяты. И на затылке вовсе дыбом стоят. Но удивительное дело, вид при том у Катарины совершенно домашний. И о прическе своей она не беспокоится.

Не спешит к зеркалу.

Или в ванную комнату, чтобы там, запершись, навести должны лоск, нацепить очередную маску, без которых, кажется, женщина в обществе появляться невместно.

— И с другой стороны есть наш живописец с отрезанной головой. Сестра Порфирия… Белялинские. Так?

Она вновь кивнула и запустила пятерню в волосы.

Потянула.

Вздохнула.

— Они вроде бы и при деле, но в то же время в стороне… тут явно прослеживаются совсем иные мотивы. И я вот подумал, а может, так оно и есть? Может, к тому же Порфирию у него исключительно меркантильный интерес… одно ведь другому не мешает, верно?

Катарина вновь кивнула и губу прикусила.

Задумалась.

И в тишине воцарившейся было слышно, как вьется, кружит сонная муха под потолком. Бьется о круг абажура…

Себастьян подтянул к себе подушку с вензелем.

— До определенного момента он действовал по своему плану… бабочки, женщины… трупы… потом в игру вступила ты. И он решил, что так даже интересней. Позволил тебе взять Кричковца.

— Я разрешения не спрашивала.

— Нет, — согласился Себастьян. С ней соглашаться было легко. — Но смотри, он контролировал своего ученика, так?

…на ее щеке отпечаталась подушка…