Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина

Тогда я и увидел тебя, Джейн, в одном из переулков, выводящих на площадь. Ты пряталась в сумраке, точно на границе, где камень, сквозь который проросла медвяная трава, сменялся голым серым — тем, что встретил нас, когда нам только отдали эти улицы и здания. Я узнал тебя по наряду Той Стороны, по бледности. Это не мог быть кто-то, кроме Жанны, и это меня позабавило.

Я знал, что лучше убить тебя, ведь неизвестно, зачем ты пришла. Но то был день Созидателей, а в праздник Лиса и Койота мы не проливаем кровь. И еще… твои глаза: пламя жило в них, а лицо не хранило отпечатка враждебной брезгливости. Ты не выслеживала, ты наблюдала, с любопытством и удивлением. И наверняка боялась, что кто-то из нас…

— Здравствуй, дитя.

…Заметит тебя? Молнией — настигнет? Зажмет рот, увлечет дальше в темноту?

Я не поднял тревоги — просто, едва запели вновь, покинул Круг. Наше время прошло; остаток ночи у костров всегда танцуют лишь молодые: посвященные и те, кого ритуалы ждут в следующий сезон. Советники же до утра пьют вино, курят трубки, говорят и предаются любовным утехам — делают все, что делали и поколения предков. В празднике Созидания давно нет созидательного, нового начала. Не было. Прежде.

Я помню: ты поначалу не вырывалась, а замерла, вжавшись в стену. Смотрела снизу вверх; под ладонью я чувствовал быстрое дыхание. Ты испугалась, но старалась скрыть это, пока не заметила сверкающий глазницами череп в моих волосах. Видимо, тогда ты окончательно осознала, кто перед тобой, снова взглянула мне в лицо, и я повторил приветствие тише, вкрадчивее. Только тогда ты рванулась, впилась в мое запястье и ударила меня ногой.

— Неподобающе для гостя на чужом празднике. И неразумно для врага, у которого есть… — револьвер был в кобуре у тебя на поясе, и свободной рукой я вытащил его, — это.

Оружие блеснуло, когда я приставил его к твоему лбу. Ты вздрогнула в первый миг и тут же сдавленно, но едко усмехнулась. Выражение внимательных, чужеземно зеленых глаз не изменилось; сухие, злые, они глядели на меня, а не на дуло.

— Патроны кончились. Верно?

Я догадывался: ты не закричишь. Подозревал: ты наивно надеешься справиться со мной, я же один. Знал: скоро ты поймешь, что ошибаешься. И… просто убрал ладонь с твоего рта. Мне захотелось услышать ответ.

— Патронов нет. Они все нашли твоих людей.

Голос оказался сильнее, чем представлялось, но все равно — детский. Ты провела пальцем по губам, смахивая мое прикосновение. Нижняя была полнее верхней, с заметной трещиной посередине.

— Неподобающе… — Ты почти передразнила и добавила: — Для хозяина праздника, куда пришла гостья. Отпусти меня.

Ты глядела исподлобья. Тяжелые пряди упали на плечо, когда ты лукаво и вызывающе склонила голову. Ты нападала, хотя была загнана в угол. Так храбро ведут себя только хищные животные. И дикие народы вроде моего.

— Я не приглашал тебя в священный день. Впрочем, сомневаюсь, что пригласил бы и в другой.

— Потому я и пришла сама.

Наглая и любопытная, чета своему народу. Я вспомнил, как, подбираясь к селению, горожане, особенно дети вроде тебя, наблюдали за нашей обыденной жизнью, словно мы были зверями в балагане. Чужаки не совались близко, потому вождь запрещал прогонять их. Он вообще был мягкосердечен, наш прежний вождь Рысь с Малой Горы: сторонился бледнолицых, но не держал на них зла, в то время как я был полной с ним противоположностью в обоих этих вопросах. Именно это знаменовало все мои последующие поступки и его смерть.

— Вы… краснокожие. Индейцы, верно?

Я усмехнулся и вернул револьвер в кобуру.

— Оба прозвания дали вы, оба пусты. Вы ничего о нас не ведали, но вам нужно было нас обозначить, как любых неразумных тварей. Ведь вы записываете в книги каждую блоху и былинку и зовете это знанием?

Помнишь, как ты опустила глаза? Как потом опять глянула в упор и кивнула, но не мне, а скорее себе? Помнишь, что ты ответила?

— Ошибаешься. Достойным врагам тоже дают имена, но не всегда красивые и правдивые. Так… как мне звать вас?

Неожиданно для себя я рассмеялся от удивления, рассмеялся под твоим серьезным взором, но не обманулся, ни на миг. Ты ведь дурила меня. Изворачивалась, пытаясь сберечь жизнь, не более. Я смеялся недолго, и ты сжалась, едва смех стих.

— Как звать? Твое дело, девочка, и я бы не тратил на это времени. Потому что в следующий раз я брошу топор тебе в голову и попаду, прежде чем ты откроешь рот. Этим, — я уперся ладонью в кладку подле твоего виска, и ты не выдержала, вскрикнула, отшатнулась, — я избавлю от будущих бед и свой народ, и тех, к кому ты примкнула. А сейчас убирайся, пока не настало завтра и я не получил права тебя убить.

Я шагнул назад и отвернулся. Беги путем, которым явилась, беги, дочь чужого племени. Во мне не кипела досада от того, что ночь — не для крови. Я еще не видел в тебе врага, Джейн, только тень мира, изгнавшего нас, такую же жалкую, как сам тот мир. И…

— А я обманула тебя.

…И я верил, что тень жалка, пока не услышал щелчок и не почувствовал дуло револьвера меж лопаток. Ты шагнула за мной, ты глядела тяжело, не мигая, и вот теперь в глазах были слезы. Но рука — тонкая, бледная, обнаженная по локоть — не дрожала.

— Стой.

Лишить тебя игрушки, взорвав ее? Глупо ломать хорошее оружие. А может, лишить тебя руки? Я недолго думал. Очень медленно я сжал кулак, и ладонь обжег холодом кусочек металла.

— Нет. — Я плавно развернулся. Дуло уперлось в грудь. — Не обманула.

Я поднял и раскрыл ладонь; там поблескивала пыль последнего патрона. Дуновение — она рассыпалась на камни. Я отряхнул пальцы и уперся в стену уже обеими руками, по обе стороны твоей головы. Тщетно щелкнул пустой револьверный барабан.

— Я не так глуп. Не стоило меня злить.

Ты не шелохнулась, даже когда я склонился ниже и свет мертвых вороньих глазниц упал на твой лоб. Ты кусала губы, но в твоем взоре, полном слез, не было страха. Я чувствовал это, чувствовал и не понимал. О чем ты думала, готовясь умереть?

— Почему? — Почти всхлип сквозь стиснутые зубы.

— Что — почему? Почему Вождь не терпит дерзостей?

Ты с горечью покачала головой и убрала наконец бесполезное оружие.

— Ты сказал, что от меня будут беды повстанцам. Откуда тебе это известно? Ты провидец?

Голос звенел. И хотя я не отказался бы позабавиться, сказав, что твоя судьба написана на небе или птичьих внутренностях, я не поступил так. Я вдруг понял, что знаю этот взгляд, помню: так смотрел юный Эйриш. Смотрел, когда, еще мирно сидя с ним у костра, я говорил: «Правильный, но недобровольный выбор несет порой больше бед, чем ошибочный, но сделанный по зову сердца».

— Нет, — тихо ответил я. — Не провидец, но такова жизнь. Всегда легче уповать на другого: на божество ли, на человека, неважно. Когда твои друзья поймут, что ты ничто и не от твоего лика зависит исход боя, они не обрадуются.

— Да. Они ослеплены. И это меня страшит.

Ты вдруг закрыла глаза, прислоняясь затылком к стене. Будто забыла обо всем, будто куда-то исчезла, и все исчезло для самой тебя, даже я, держащий в руках твою жизнь.

— Думаешь, что пугаешь меня? — шепот едва звучал. — Не больше, чем другие, вождь.

Не больше…

Я помню, как вглядывался в твои тонкие правильные черты. Ты уже тогда была именно такой бледнолицей, на каких в давние годы юноши яна обращали тоскливые взоры, если случалось столкнуться. Ваши женщины были запретны по воле вождя, но я знаю, скольких они влекли, ведь именно ко мне несчастные приходили за наговором от «пламени сердца». Самого меня не привлекала красота таких, как ты, даже когда привлекало еще хоть что-то. И все же в ту ночь я отчего-то глядел на тебя, безотчетно прося не открывать глаз.

— Почему тогда ты возвращаешься к ним?

— Я видела слишком много. И не могу оставить все как есть.

Наши взгляды встретились, и мне вдруг мучительно захотелось открыть тебе правду: об Эйрише, о моей похороненной надежде, об отраве. Но то было мимолетно. Ты не поверила бы мне, Джейн, словам предстояло прозвучать многим позже. Я не смог предсказать даже этого. Мне в моей ожесточенной слепоте виделось, что они не прозвучат никогда.