Семь минут до весны (СИ) - Демина Карина

Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160

— Случилось. Ребенок умирает.

Рыжие брови приподнялись, выражая, должно быть, удивление. А и вправду, откуда в этом яблоневом предсмертном раю ребенку взяться? И Райдо велел:

— Идем.

Малышка уже не спала.

Она лежала тихонько в той же корзине, и Райдо подумалось, что следовало бы найти для нее иное, более подходящее для младенца, пристанище.

И пеленки, чтобы белые и с кружевом, навроде тех, в которые племянников кутали… и распашонки, чепчики, всякую иную детскую мелочь.

— Не выживет, — сказал доктор, развернув рубашку. И брался за нее двумя пальцами, точно ему было противно прикасаться или к этой рубашке, или к младенцу.

Руку отнял, пальцы платочком вытер.

— Что? — Райдо показалось, что он ослышался.

Как не выживет?

Он ведь молоком напоил… и еще напоит, но не сразу, чтобы ей плохо не стало… и завернул вот в рубашку, а еще полотенцами накрыл… и быть может, Дайна отыщет одеяльце… или что там еще надо, чтобы детенышу было тепло.

— Не выживет, — спокойно, равнодушно даже повторил доктор, складывая свой платочек. И в этот момент он выглядел предельно сосредоточенным, словно бы в мире не было занятия важней, чем этот треклятый платочек, каковой следовало сложить непременно треугольничком. — Крайняя степень истощения. Я вообще удивлен, что ребенок жив…

Он наклонился, поднял кофр, поставив его рядом с корзиной, и Райдо стиснул кулаки, до того неприятным, неправильным показалось этакое соседство.

В кофре, в сафьяновом футляре хранятся инструменты, хищная сталь, которая причиняет боль, едва ли не большую, чем разрыв-цветы. Есть там и склянки с едкими дезинфицирующими растворами, и заветная бутыль опиумного забвения, которое ему настоятельно рекомендуют.

Ее-то доктор и извлек.

— Единственное, что в моих силах, — сказал он, зубами вытащив пробку, — это облегчить ее страдания…

Страдающей малышка не выглядела.

Лежала себе тихонько, шевелила губенками, и по щеке сползала нить беловатой слюны… и Райдо вспомнил, что детей надо класть на бок, чтобы они, если срыгнут, не подавились.

— Несколько капель и она уснет…

— Идите в жопу, — Райдо провел пальцем по макушке.

Надо будет искупать ее, а то не дело это, чтобы ребенок грязным был. Только он не очень хорошо помнит, как это делается. Вроде бы травы нужны, а какие именно?

И если этих трав он не найдет, то можно ли без них?

И воду еще локтем проверяют, потому что пальцем — неправильно, правда, в чем неправильность, Райдо не знает.

— Простите? — доктор замер со склянкой в одной руке и с ложечкой, которую с готовностью подала Дайна, в другой.

И Дайна замерла, приоткрыв рот, должно быть, от возмущения.

Нат, который молчаливым призраком устроился на пороге — а переодеться не удосужился, — беззвучно хохотал.

— В жопу иди, — охотно повторил Райдо и малышку из корзины вытащил.

Умрет.

Ничего. Ему тоже говорили, что он умрет. Еще тогда, на поле… и потом, в госпитале королевском, где полосовали, вытаскивая зеленые побеги разрыв-цветка. В королевском-то госпитале никто не стремился быть тактичным, здраво полагая, что пользы от такта нет. И тамошний врач, седенький, сухонький, весь какой-то мелкий, но лишенный суетливости, честно заявил, глядя Райдо в глаза, что шансов у него нет.

Два месяца дал.

А Райдо уже четыре протянул.

И зима скоро… зиму он точно переживет, и значит, нахрен всех докторов с их прогнозами.

— Простите, — доктор оскорбленно поджал губы, и щеки его обвисли, и сам он сделался похожим на толстого карпа, каковых приносили на матушкину кухню живыми, замотавши во влажные полотенца. Карпы лежали на леднике, разевали пасти, и губы их толстые были точь-в-точь такими же кривыми, некрасивыми.

А глаза — стеклянными.

Правда, свои доктор прячет за очочками, круглыми, на проволочных дужках.

— Позвольте узнать, сколько вы сегодня выпили? — его голос звенел от гнева, но ведь духу высказаться в лицо не хватит.

— Много, — честно ответил Райдо.

И малышку прижал к плечу.

Становилось легче. Парадоксально, то, что сидело внутри него, никуда не исчезло. И боль не исчезла. И разрыв-цветок, который продолжал расти, проталкивая под кожей тонкие плети побегов. Райдо чувствовал их, но больше это не казалось таким уж важным.

Не настолько важным, чтобы напиться.

— Вы не отдаете себе отчета в том, что происходит.

— Охренеть.

— Вот именно, — доктор резким движением вбил пробку в бутыль. — Как вы изволили выразиться, охренеть… меня вытаскивают среди ночи из постели, угрожают…

Бутыль исчезла в кофре, который захлопнулся с резким щелчком.

— Тащат под дождем за пару миль, а когда я пытаюсь исполнить свой долг, то посылают в…

— В жопу, — подсказал Райдо, не из желания позлить этого, доведенного до края, человека, но исключительно для точности изложения.

— Именно, — доктор выпрямился. — Вы пьяны и неадекватны. А ребенок… он уже мертв, даже если выглядит живым.

— Посмотрим.

Тельце под ладонью Райдо было очень даже живым.

— О да… ваше упрямство… оно, быть может, помогает держаться вам, но дайте себе труда подумать, как это самое упрямство спасет вот ее… — доктор вытянул дрожащий палец, — от крайней степени истощения… или от переохлаждения… от бронхита, пневмонии…

Каждое слово он сопровождал тычком, благо, не в младенца, но в ладонь Райдо.

— Как-нибудь.

— Как-нибудь… это пресловутое как-нибудь… вы продлеваете ее агонию…

Он вдруг резко выдохнул и сник, разом растеряв и гнев, и возмущение.

— Поймите, я не желаю ей зла. Я просто понимаю, что… шансов нет. Как бы вам этого ни хотелось, но нет… и в конце концов, что вам за дело до этого ребенка?

Странный вопрос.

А человек смотрит поверх своих очочков дурацких и ждет ответа, точно откровения.

— Это мой ребенок, — Райдо погладил малышку.

Надо будет имя придумать. Правда, матушка в жизни не доверила бы ему столь ответственное дело, как выбор имени, но матушки здесь нет. А ребенок есть.

Безымянный.

Нет, может статься, что альва его уже назвала, но… когда она еще заговорит. И заговорит ли вообще.

— Ваш?! — рыжие брови доктора поползли вверх, и на лбу этом появились складочки.

Веснушчатые.

— Мой, — уверенно заявил Райдо. — Я его нашел.

Кажется, его все-таки сочли ненормальным.

И плевать.

Доктор снял очки и долго, как-то очень старательно полировал стеклышки все тем же платочком, который недавно столь аккуратно складывал.

Без очков он выглядел жалким.

И несчастным.

И подслеповато щурился, смотрел куда-то за спину… Райдо обернулся. Надо же, альва объявилась, стоит, вцепившись обеими руками в косяк, и скалится… угрожает.

Кому?

— Молоко лучше давать козье. Если с животом начнутся нелады, то к молоку добавлять отвар льняного семени. Я оставлю… и укропную воду, по нескольку капель… рыбий жир опять же… главное, кормить понемногу, но часто… и днем, и ночью…

Он говорил быстро, запинаясь.

И на альву не смотрел. Очень старательно не смотрел.

И выходил из комнаты, пятясь.

И стеклышки все тер и тер, тер и тер… едва на Ната, устроившегося за порогом, не наступил. А заметив, шарахнулся в сторону, наткнулся на Райдо и взвизгнул тоненько, прижался к стене.

Очочки нацепил.

Вздохнул.

И пошел, к стене прижимаясь, заслоняясь кофром своим…

— Эй, доктор, — Райдо проводил его до лестницы. — Звать-то ее как?

— Ийлэ…

Красивое имя. Альвийское.

— Ничего, — пообещал Райдо малышке шепотом. — У тебя будет не хуже…

Глава 3

Утро.

Дождь прекратился. И солнце, подобравшись с востока, плеснуло светом. Белые пятна на паркете. Ийлэ трогает их ладонью.

Теплые.

Дерево ласковое, старое.

Надо же, а ей казалось, что дом сгорит дотла.

Ошиблась.

Живой, почти как прежде. И паркет вот не пострадал, а обои переклеили и явно наспех, потому выбрали дешевые из плотной рыхлой бумаги… белое поле, зеленые птицы скачут по зеленым же веткам, и кажется, будто ветки эти, изгибаясь причудливым образом, норовят птиц поймать.

Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160