Рождение богини (СИ) - Сергеева Александра

— Так он же не против Тиханы, а против духа, в нее вошедшего, бунтует, — не понял его выучень, хрупая народившимся за ночь настом под огромными ступнями.

— Для простого люда история с духом будет непонятна, — возразил Ягур, перекатываясь на бок. — Они о духах знают лишь понаслышке, и судить здраво не могут. А Тихана — иное дело. Она живая, своя. Дикой иль жестокой не стала — как в ней зло какое заподозрить? Недимир — мужик как раз шибко здравый, на слово не верящий даже паверам. Он в своем Роду зряшных злодейств не попустит. Рассудит, будто загубив эту бабу по одному лишь наговору, он дурной пример породит. Мол, таким побытом паверы и любого другого приговорят по слову своему. А этим власть заберут над народом такую, коей вожди ничего противопоставить не смогут. Наши охотники подспудно и доныне себя чувствуют воями, хотя и не воюют. Оттого и власти над собой не попустят. Ибо паверы — суть хранители душ человечьих, а они есть защита жизни самого Рода. Стало быть, выше них никто стоять не должен.

— А коли случится худшее? — пыхтел Благой. — Коль и впрямь зло и разор тот дух все же принесет? Допреж не лютовал? Так может без тела-то и не мог. А как в тело войдет, так и… того.

— Так он для этого твоего «того» образы прошлого навевал? Для этого напомнил о небесных великанах? — досадливо зафыркал Ягур на выученя. — Насмешничал над падением Белого народа? Угрожал чем? Ты хоть малую толику от всего этого почуял в тех образах?

— Нет, — озадаченно признал Благой. — Даже наоборот: меня вроде, как обнадежили в чем. Он еще сколько-то молчал, сопя при каждом шаге, а потом все ж рискнул спросить:

— А ты, отец? Тебе как показалось?

— То-то и оно, и я то обещание уловил, — со вздохом признался Ягур. — Больше скажу: поверил. К добру ли, ко злу — кто его ведает? Но душа моя покойна. Не то, чтобы я верил, будто небесные великаны вернутся в свой разоренный град. Видать, заповедано им такое. Но, может, они, как иначе устроят и придут, а, Благой? А вдруг это не дух непонятный, а кто из великанов проник так-то в мир Яви? И весточку нам послал через те образы. Дескать, тут я, вернулся. И вскоре обретет Белый народ прежние силы. Не пойдет в распыл, не исчезнет с земли.

— Так и будет! — не выдержал Благой, останавливаясь и утирая с лица пот пригоршней снега. — Еще узришь, отец. Душа-то и впрямь никакой черноты не чует. И даже, наоборот, радостно ей. И нетерпение в ней одно ворохается по-доброму.

— Поживем, увидим, — недовольно проворчал старый павер, охолаживая выученя. — А нынче просто затаимся, — продолжил он бурчать себе под нос, покачиваясь в волокушах. — И станем за Ягатмой присматривать: как бы чего не выкинул дурачок испуганный. При нужде окоротим — я первый не постесняюсь. Нынче нам ошибиться никак — может боком выйти. Поди-ка попробуй обидеть такого гостя, так он вмиг от своего народа отречется. А коли за ним и другие последуют? А ежели, скажем, они какой другой народ вздумают под свою руку взять? По всему раскладу гаданий выходит, будто паверам конец. Только вот самим паверам, или их служению, каковое на сей день приходится? Глядишь, и новое служение образуется, каковое просто прежним, давно позабытым окажется.

Вслушиваясь в рассуждения наставника, Благой довольно ухмылялся, ловя в них отзвук собственных мечтаний и ожиданий. Мерил ногами заснеженную землю так истово, словно не в селище родное возвращался, а в сам великий град, где заждались его небесные великаны. И коли смог бы он сейчас подслушать думки молодого павера медведей, что шагал где-то далеко к дому, то порадовался бы. Ягдей мыслил также, разбежавшись в своих мечтаниях еще шибче. Осмелев в них, ибо в нынешнем походе к Таратме ощутил он явственную поддержку самого Ягура. И снисходительное одобрение Ягорина, коего уважал. А стало быть, и новыми силами напитался для терпеливого ожидания чего-то столь значительного, что дух захватывало.

Глава 2

Сестра

— Смотри!

Драговит завернул голову к берегу и сощурился — закатное солнце расстаралось от души. Жарило вовсе уж не по-весеннему, хотя на дворе еще только дайлет — первый весенний месяц. Если так дальше пойдет, то земля оттает куда, как скоро. Гораздо быстрей, чем в прошлую весну — рассеянно отметил охотник, вглядываясь в силуэт младшего брата. Рагвит, вроде, и стоял-то спокойно, с подобающим посвященному охотнику достоинством, а все одно казалось: еще чуток и запрыгает от нетерпения. Растревожился брат, пока бежал, знать есть от чего.

— Началось? — невозмутимо уточнил Палюд, вытаскивая из лунки завидную рыбину.

— Матери срок, — хмуро процедил Драговит, не глядя на побратима. — Думали, еще тыждень обождет — до срока как раз дней девять. Бабы намедни трепались: не переживет.

— И в ее лета рожали, — пожал плечами Палюд, высвобождая из раззявленной рыбьей пасти красными задубевшими пальцами крючок. — Да и Ягатма наш великий кудесник. Ни у кого такого искусника в бабских делах нет, ни выше по Великой реке, ни ниже.

— Он не поможет, — буркнул Драговит. — Сказал, мол, придет пора, так меня не зовите.

— Не завирайся! — вскинулся Палюд. — Ягатма отцу друг. Хранитель священных уз с духами-родовичами. Он за каждую душу ответ перед ними держит. Перед всей Пресветлой Правью. Ему отказать в таком…, как собственной рукой да себе же по горлу.

— Он отказал, — закончил сворачивать снасть Драговит под отповедь маловера.

Не суетно, но быстро собирал в кожаный мешок рыбу. Стащил верхнюю потрепанную кожаную рубаху, что на рыбалку натягивал поверх парки. Скрутил, сунул в мешок поверх добычи и, кивнув напослед, потопал к берегу. Утоптанная тропа почти сравнялась с подтаявшим снегом — кое-где и лед проступил. Весна возвещала свой приход, а сердце такой стужей сковало, что и ей красавице не рад. Хранитель веры, говорящий с духами — их павер Ягатма не принял дар и не пожелал помочь матери с поздними родами. И вовсе не потому, что нет в нем веры в благополучном исходе. Нет. Все гораздо страшней и беспросветней: Ягатма не желал впускать в Срединный мир Яви душу, заключенную в теле младенца, что у матери под сердцем. Что уж там ему духи напророчили — молчал, как покойник. Только хмурился, да все с глаз норовил улизнуть хвост росомахи! Землеройка плешивая! Как он лаялся, когда Драговит пытался его поприжать и допытаться до сути, а ведь тот в своем праве. Не мальчишка — взрослый охотник, пусть за спиной всего восемнадцать весен. Он нынче глава семьи. Под его кровом еще два охотника подросли да посвящение приняли, а это что-то да значит! Как их старый Деснил поучал: народ Белых людей — он держится силами всех Родов. А Роду основой каждая семья и каждый человек в той семье. Старый вождь уступил место молодому да сильному. Но за мудрым советом или судом по-прежнему к нему бегали. Вождь Недимир — отец Палюда — родичей в том приветствовал. И сам не гнушался поучений старика. Дескать, пока жив старинушка, поспешай учиться у него. А то, неравно, наладится мудрец помирать, так обеднеем.

Рагвит нагнулся, протянул руку, подхватил мешок, дождался, пока старший брат одолеет обледеневший береговой откос. Вырубленные в земле ступени еще не обнажились, а ледяные неудержимо оплывали под лучами солнышка. Поспешая к дому на шаг позади старшого, юный охотник шепотом обсказал все, что произошло после его ухода на промысел. Ему было наказано оставаться при матери и шагу на сторону не делать. Занятие для охотника, прямо сказать, не ахти какое. Бабское заделье, но куда деваться? Одна у них — трех братовьев — оставалась опора в жизни многие лета. Одна поддержка: матушка Тихана. Положенную вдове долю с охоты в дом приносили исправно даже после посвящения старшего сына. Куда сопляку в одиночку прокормить четыре рта? И подруги ее заботой не оставляли, помогая снарядить троих молодцов, тянущихся прочь из еще несношенной одежи. Но и при всем том лиха она хватила — не дай кому другому. И сыновья о том помнили, крепко помнили. Оттого-то и почтение Драговита к паверу само собой издохло. От злобы нутряной, от обиды незаслуженной. Если уж и есть кто в Роду Рыси тише да ласковей его матери, так разве что малое дитя. Какое зло может принести в мир ее плод? Кто осмелится заявить в лицо ему или братьям, будто они есть зло? Или не то же чрево их породило?