Странствие (СИ) - "Алексис Канте"

— Из пятисот кораблей осталось шестнадцать, наступил лютый голод, пришли болезни, добровольцы стали отдавать свою кровь, а потом и тело, чтобы остальные люди выжили, — перечислил Ив с содроганием.

— Да! Ужасное плавание! Конь отощал, но каким-то чудом жил. Матасагарис верят — в коня тогда вселился бог!

Темнело. Ив слабо различал лицо лорда, и странно было слушать его голос, перекрывающий стук копыт.

— Король Элирикон приказал не трогать коня, но мальчик сам заколол его, и король роздал плоть коня на все корабли великого флота! Эээ... на те что от него остались. Так благородный конь спас людей от голодной смерти!

— Этим восхитился Странствующий Бог, спустился к людям и указал флоту путь к суше, — закончил повествование Ив Маурирта.

— Верно, — опять подтвердил Харрадис. — А сейчас присмотритесь вперед, мой принц. Что вы видите далеко в ночи?

Слабые оранжевые всполохи. Мерцание... Мерцание, определенно не похожее на окружение Неумолимой Госпожи, появляющееся над горизонтом.

— Огни.

— Лагерь кула, — уверенно сказал лорд Харрадис. — Мы приехали к Старому Замку. — Эй! — крикнул он в темноту. — Разбирай дорогу, Салвус. Хонт, Маррик зажгите факелы и подсобите ему. Всем беречь лошадей, а то Безжалостная расцвела, и она не преминет строить нам козни!

Глава 3. Океан Явления

Платье Богини подернулось серым цветом, ее темное время заканчивалось, а мерцающая свита на небесах разбегалась и угасала. Моросил дождь. Гонат собирался дождаться полного рассвета, но Улу Одноухий уже вытянул сеть, торопливо обшарил ее и отыскал всего-то пару ошметков грязных водорослей. Улу — хлипкий, промокший насквозь, ростом Гонату до подбородка, хотя он и сам невысок, с худосочными ручонками и небольшой головой. Поникшие веки Одноухого приоткрылись, будто створки пугливого моллюска и тут же упали обратно, а Гонат, казалось, ощутил разочарование напарника.

«Тонка делает тонка и тонка пожирает тонка», — вспомнил Гонат старую пословицу. Улу выглядел жалобно, но он ни разу не обольщался — если через пару дней не добыть еды, то дохлый и вроде бы смирный тонка легко перегрызет ему глотку. Ночью при правлении Богини, или днем, когда Гонат прикорнет на корме от усталости. Одноухий расправится с ним именем Прожорливого, Морской Матери, духов Чадящих кустов и других причудливых идолов этого уродливого народца. Тонка не брезговали собратьями, не то что людьми.

Улу хитер и нетерпелив, как и любой тонка. Он забросил сеть до окончания темноты, когда буря поутихла, а стрелы Неумолимой Богини, донимавшие их грохотом и страхом, перестали разграничивать голодную хлябь и небесную твердь. Гонат и помолиться не успел, встречая дарованный Странником день, как Одноухий прервал скорую ловлю и теперь уныло стоял, словно пришибленный.

«Прислал мне бог болотного рыболова», — подумал о тонка Гонат.

Их лодку трепало по заливу Молоки почти декаду — с самого выхода в море. За сорок с лишком лет рыбацкой жизни Гонат перевидал немало ураганов. Нынешний оказался сильнейшим, ион боялся, что лодку унесло далеко в океан. В позапрошлую ночь за борт старой, видавшей виды куроги, смыло Тургуда: племянник мнил себя силачом и захотел сбросить рухнувшую мачту в море, чтобы поднять борта, да не удержался и выпал вместе с бревном. Скорбеть о родственнике у Гоната не получалось, ведь он тоже распрощался с жизнью и клял тот день, когда решил уважить Тургуда и порыбачить по старинке. Не пристало младшему члену Гильдии ходить по морю в куроге, как простому рыболову, — однако ж Гонату придется высказать недовольство Тургуду в вечном путешествии по ветвям Вселенского Древа.

Давным-давно, в незапамятные времена, когда люди начинали обживать жуткие земли тонка, в заливе обитало так много сельди, трески и тунца, что во время нереста молоку черпали ведрами, а корабли не могли ходить из-за скопища рыбы. Гонат верил в чудные сказания древности и сожалел, что не живет во время явления Странствующего Бога, — теперь, в его век, рыба ушла. Нынче рыбу ловят фуражные баркасы Гильдии, забираясь все дальше в неведомый океан и пропадая там от случая к случаю. К скудной земле прибавилось скудное море...

— Рыбы нет. Украл Прожорливый, — сообщил Улу. И разразился отрывистым слезным криком о сраме оставшейся на болотах женушки, ее измене с каким-то мелким царьком и их незавидной, никчемной жизни.

— Еще словим... — буркнул в ответ Гонат.

Про никчемную жизнь он мог бы поспорить. Они с женой часто недоедали, однако не померли, как некоторые соседи по Плотскому переулку. Хорошо еще, что он дал плату своему давнему собутыльнику Эвмену с Южного порта, и тот, наконец, изловчился и устроил его простым матросом на баркас. Там Гонат получал малую часть улова. А если рыба не шла, Гильдия помогала младшим членам не умереть с голоду.

Дождь накрапывал реже, а ветер слабее раздувал седые волосы Гоната. Наступило доброе утро: Неумолимая Богиня проплакала и умерла, так и не схватив свои очередные игрушки. Гоната после ночных мытарств клонило в сон. Ему не помогал свежий запах моря и сырой осени. За малым не уснув, он собрался, потер бородой о плечо, перестал держаться за обломок мачты и заставил себя выпрямиться. Затем осторожно пересел на среднюю банку — лицом на корму. Лысая голова Одноухого казалась единственным островком в бескрайней глади моря.

— Не раскачивай лодку, — приказал Гонат. — Нам потребуется собрать воду.

Тонка кивнул. Он уселся на обушке, старательно засовывая в рот водоросль, чавкая и жуя. Гонат, немного подумав, протянул ладонь и последовал его примеру. Морская трава отдавала прелым соленым привкусом, ускользая от поредевших зубов, как заблудившийся слизняк. Последнюю еду он пробовал три дня назад, а может раньше, и урчание в животе стихло. Какая разница… Лишь Странствующий Бог знает, сколько им еще плыть по морю.

В отличие от тонка, по рассказу Тургуда вышедшему в океан впервые, Гонат не особо беспокоился о еде. В спокойной воде они попробуют наловить рыбы или нацедить криль. А если богу не до того, чтобы накормить их парочку, то лучше смириться и ожидать кончину.

Ох… До голодной смерти еще поди доживи, это ведь не она, а жажда заставляет моряков умирать.

Гонат встал на колени и зачерпнул пригоршню воды с лужиц на днище. Увы, вода отдавала солью. Гонат нашел кусок тыквенной корки и принялся наполнять небольшую глиняную бутыль, потом обратил внимание на сети и остатки паруса.

На возню с водой ушло пол-утра. Ослабевшие напарники подолгу выжимали тряпки. Они разделись, намереваясь собрать воду с одежды. Гонату стало неловко — он пытался не смотреть на скверное туловище тонка. Шла молва, что у себя, в лесах и болотах, тонка ходят нагими и при случае оборачиваются в зверей. Рыбаки набрали две бутыли драгоценной воды, когда Улу Одноухий вконец выбился из сил. Он улегся прямо в грязь и быстро заснул. Во сне тонка скулил и сучил ногами — ну вылитый пес.

Гонат еще сумел отыскать смолу. Какое-то время он нудно высматривал протечки в днище, по бортам под кожаной обшивой и паковал их. Дождь давно кончился, волнение на море стихло, а когда Палящее Око выглянуло из-за туч, ему стало невмоготу. Со скорбной мыслью, что курога пропадет в угодьях Странника, Гонат провалился в сон.

Как будто через мгновение его что-то мелко затрясло. Чудовище из стылой пасти! Куда оно тащит его?! К себе — на край мира, в клыкастую пасть, туда где небо переливается зеленым сиянием?! В леденящий ад на расправу! Он задергался, перехватил чужую руку и сжал ее так, что Одноухий взвизгнул от боли. Гонат нащупал короткий моряцкий нож, спрятанный за пазухой, но все-таки очнулся ото сна и расслышал цоканье тонка.

— Земля! Старый дуралей! Земля! — захлебывался Улу криком. — Там темное пятно! Я вижу его! Вижу! — он растопырил кривые пальцы, показывая куда-то вбок. Гонат попытался встать, но не рассчитал сил и рухнул обратно. У него затекли ноги, а также сильно ныла спина. Опираясь на поломанный ящик для рыбы, он тяжело приподнял зад и кряхтя сел на носовой настил. Волны лениво покачивали лодку, не замечая его потуги.