Мир Чаши. Дочь алхимика - Крамер Филипп

А еще ей отчего-то казалось, что она могла бы вскрыть эти печати и, при нужде, усмирить полиграмму. Ощущение было крайне странным: к алхимии она никогда не имела ни малейшего касательства, кроме использования отцовских фонарей, когда ей случалось засиживаться дома над книгой.

— Чем глубже в горы, тем больше гноумов… — пробормотала она и вышла прочь, погасив фонарь.

Наутро Жозефина поняла ужасное: платья для выхода в город у нее не было. Скромное платье для выезда в окрестности храма на разные практикумы и еще более скромное одеяние воспитанницы для первого появления в свете явно не подходили. Следует понимать, что ей не были важны вещи как таковые; она не падала в обморок, подобно некоторым модницам, если приходилось надевать платье, которое она уже носила всего лишь на прошлой неделе — о нет, здравый смысл и воспитанная в храме Даны привычка к скромности и достаточности позволяли ей довольствоваться малым без всякого ущерба. Но тот же здравый смысл и знание людей внятно говорили, что юная наследница рода при выезде в город по делам должна иметь соответствующий вид, особенно учитывая, что в последние дни имя ее рода у многих на слуху. Это несомненно облегчит отправление оных дел и, кроме того, убережет от лишних пересудов и еще более лишнего внимания. Посему Жозефина, вызвав Большую Аду, изложила той просьбу привезти ей готовое платье — не слишком скромное, но и не броское, приличествующее юной наследнице, только-только перенявшей права главы рода, и подобный же костюм для верховой езды; и к этому соответствующие туфли и сапоги.

— Только, пожалуйста, такое, чтобы в этом можно было не только стоять и сидеть, но и нормально ходить и быстро вскакивать в седло и спешиваться.

Обмерив госпожу, служанка удалилась. Чтобы занять образовавшееся время, Жозефина навела порядок в кабинете; разыскав подходящей длины прочный шнур, повесила себе на шею перстень, опустив его так, чтобы он не был заметен даже в самом смелом декольте; и, наконец, полистала взятый из отцовской лаборатории «Краткий список эльфийских древностей». Среди диадем, колец и клинков общим числом четырнадцать девушка с глубочайшим удивлением увидела пятнадцатую древность — храм, и не просто храм, а Храм (как-как?.. нет, правда?..) Танцующих Кроликов. Это настолько шло вразрез с представлениями об эльфах, которых здесь чаще звали Первыми (долгоживущие, прекрасные мастера, бойцы и маги, несколько отстраненные и всегда сдержанные), что Жозефина даже не сразу услышала стук в дверь.

— Вот смотрите, — защебетала служаночка, разворачивая наряды и явно смущаясь, — я взяла платье, как вы просили — очень приличное и удобное, я померила похожее. Еще одно вот, уже для званых вечеров, с плечами открытыми, только вы не пугайтесь, там шалька к нему идет, закутаться можно. Ну и костюм верховой, женский, но тоже приличный очень, без кружев и всякого такого. И к нему еще рубашка, простая, с пуговичкой…

— Благодарю, Ада. Принеси еще, пожалуйста, траурную ленту. — Скорбь о матери, чья жизнь оборвалась так рано, так глупо, да еще и с такой продуманной жестокостью, ощущалась как незаживающая рана в сердце, крест-накрест по старому шраму, оставленному гибелью отца. Жозефина вспоминала мать и в молитве, и наедине с собой, но показывать эту рану она не могла — слишком многое требовало ее внимания и слишком опасно было проявлять слабость. Слугам же ее показывать просто не следовало — добивать они, разумеется, не будут, но и помочь вряд ли смогут: господа для них слишком далеки и неприкосновенны, иногда даже — священны; как помочь богу?..

— Ой, сейчас… — и Ада, шелестнув юбками, умчалась прочь. К ее возвращению — весьма и весьма быстрому — Жозефина уже переоделась в верховой костюм и как раз примеряла сапоги, отлично облегшие ногу и севшие как влитые. Плотный серый лен костюма, тонкий батист ворота и манжет белой рубашки, темная кожа сапог в едином ансамбле придавали Жозефине более взрослый и достаточно серьезный вид, а траурная лента — еще и горькое достоинство. С достоинством, обычным у потомственной нобле, обладающей благородной душой и воспитанной в скромности, но не низкопоклонстве, все и так было в порядке.

По рекомендации и с помощью Ады собрав волосы вместо привычной прически из отброшенных с лица и сколотых на затылке прядей в «шишку» над шеей, девушка поняла, что есть еще одна трудность: сопровождение. Все-таки храмовая жизнь отнюдь не способствует знанию светских законов…

— Желаете поехать верхом или в карете?.. Хотя, судя по вашему внешнему виду, верхом; простите, госпожа, не подумал сразу. Если вы просто едете по делам, да еще с утра, хватит Жана в цветах рода. Можете нанять себе сопровождающих в Гильдии наемников, многие так делают, чтобы не содержать охрану дома, — терпеливо наставлял юную госпожу Мартин. Та благодарно кивала, запоминая.

Во дворе ее уже ждал Серж — отоспавшийся после вчерашнего выплеска и наконец-то выглядящий как старый верный конюх — немолодой, но крепкий и работящий мужик, а не как бледная тень слабого подобия себя. Он держал под уздцы двух кобыл — молочно-белую и мышасто-серую, а рядом стоял сияющий, как начищенный медный котелок, конюшонок Жан. Стараясь блюсти достоинство исполнителя важного поручения, но все равно отчаянно пританцовывая, он подошел к Жозефине.

— Я знаю, я так уже делал, прежнюю госпожу сопровождал! — выпалил он. — Я и город знаю, куда надо, туда и отведу, вот!

Она улыбнулась и повернулась к Сержу.

— Вам вот беленькую, матушка ваша ее очень любила. Смирная она, послушная, — приговорил он, передавая поводья из руки в руку, — а этому сорванцу — серую, — и сразу выдал госпоже кусочек сахару. Она подошла к симпатичной, не слишком крупной и не особенно молодой, но все еще резвой и очень понятливой кобыле, и та, пофыркивая, обнюхала ее мягким розовым носом, ткнулась лбом в плечо, и только после этого вежливо схрупала предложенный ей сахар. Конюх одобрительно хлопнул лошадку по крупу и придержал стремя.

Жозефина легко взлетела в седло — ей всегда нравилась верховая езда, и в храме ее отлично преподавали. Жан ловко и без лишних церемоний — как-никак, а он с этими конями каждый день общается, свой совсем, — влез на серую, и всадники поехали со двора под прощальный взмах руки Сержа и улыбку Мартина, так и искрящуюся в глазах.

Стольный город Альвэнда, как и многие другие, располагался тремя кольцами: Холм, где стоял королевский дворец, он же крепость, последний оплот обороны; там жили богатейшие и влиятельнейшие нобле. Следующее кольцо, называемое Речной слободой, или попросту Приречьем, пусть и менее зажиточное, было, по мнению многих, более уютным — здесь расположились поместья нобле попроще и дворы зажиточных ремесленных мастерских. Последнее же кольцо, Заречье, приютило крестьян побогаче и ремесленников победнее. Откровенную бедноту в городе старались изжить так или иначе — открывая ночлежки, давая ренту на земли или работу за еду и пару медяков в неделю, позволяющую отмыться, наскрести на новое платье и устроиться куда-нибудь в более приличное место — хоть тем же подмастерьем или батраком; особо безнадежных, для кого нищенство было скорее образом жизни или даже профессией, могли и в тюрьму отправить на луну-другую или вовсе из города выгнать. Так или иначе, а дальше Заречья подобные не лезли, небезосновательно полагая, что черствый хлеб на свободе лучше, чем овсяная каша в каменном мешке.

Неимоверно гордый оказанным доверием новой госпожи, Жан заставлял своего скакуна красиво изгибать шею и всю дорогу безудержно болтал, рассказывая о городе вообще и Приречье в частности, при этом умудряясь сохранять полный достоинства вид.

— …а вот там в лавке самые лучшие сладости, меня дядька Мартин иногда туда посылал к столу разного взять и разрешал на медяк леденцов купить! Во, мы уже приехали почти, во-о-он по той улице немножко дотрюхать…

Они подъехали к зданию, очень напоминавшему купеческую лавку. Оно выделялось каменным фасадом и темно-красной черепичной крышей; слегка «отступившее» от улицы, оно имело немалое пространство перед собой, где расположилась не только коновязь, но даже и место для карет — роскошь, доступная далеко не каждому заведению.