Дом последней надежды - Демина Карина

— У нашего соседа спроси… — Я прикусила язык, едва не добавив, что, мол, надо, спрашивая, упомянуть, как тело матушки покойной, хорошо ли лежит, не мешает…

Смех заставил вздрогнуть.

А повозка остановилась.

— Дальше не пойдет. — Возница приоткрыл глаза и ладонь протянул. Не ко мне, к тьерингу, тот и сунул в эту ладонь монету. Золотую? Расточительный какой.

— Дождешься, и вторую дам, — пообещал он. А я сделала поправку: не расточительный, а предусмотрительный. В этой глуши вторую повозку я вряд ли найду, а ждать возница не намерен.

Ишь как на храм косится.

И монету сжимает.

Золотой — это не просто много, это безумно много… столько он и в месяц не зарабатывает. Храм же близко.

Темен.

И тень от него легла на дорогу, придавив.

Нехорошее место. Осел это чувствует и пятится, а человек держит его под уздцы и вздыхает: жадность борется со страхом и побеждает.

А мне подают руку.

И я понимаю, что пешком обратно точно не дойду. Местная обувь, может, и придает походке должное изящество, но вот удобством не отличается.

— Значит, школу?

Девочка-оннасю вылезает из повозки, но я машу рукой: пусть остается. Заодно и корзину большую покараулит, с едой.

— Почему нет? Наши дети вместе учатся… у разных мастеров. Сперва один, потом другой о своем деле сказывает, а заодно уж приглядывается, кому его история интересна. И кто на что горазд. После уже и выбирают… кто-то в корабелы идет, кто-то в резчики, кто-то с морем говорить учится или сети плести…

…а вот купцы из мелких, те могут интерес почуять, потому как обученная женщина стоит всяко дороже. Если уж учить станут не только чтению с письмом, но и иным полезным умениям…

Среди черных камней стали попадаться белые.

Я сперва и не поняла, что это не камни вовсе, а кости.

Черепа.

Махонькие, звериные, пожалуй… и вот та белая искра — ребро… хребет ниточкой, будто ползла ящерка, да и застыла, жизни лишившись. Но странное дело, я не испытываю страха, напротив, меня вдруг наполняет и переполняет чувство покоя.

Будто я вернулась… нет, не домой.

Дом там, я помню.

Я не собираюсь остаться здесь, где на черных безлистных ветвях трепещут белые ленты. Их много. Иные старые, утратившие белизну. Другие — новые, яркие.

Длинные и короткие.

Повязанные высоко, едва не у самой вершины, и почти у земли. За каждой ленточкой есть имя, и я могу прочесть, если пожелаю.

Я не желаю.

Я иду.

Я касаюсь темных, словно обожженных ворот…

…для многих это будет шанс, наша школа… дом-убежище…

…и почему лишь для девочек?

В этом мире хватает молодых женщин, которым некуда идти, но…

Ворота скрипят. Одобряют.

Она, стоящая на грани миров молчаливым стражем, тоже женского рода, как и сестра ее, солнцеподобная Аматэрасу. И сочувствует… наверное.

С богами никогда не скажешь точно. Главное, я никого не смогу сделать счастливой, но хотя бы крохотную возможность изменить жизнь… пару жизней… это уже много. Разве нет?

Ленты шевелятся.

И огонь в потемневших чашах приседает, будто кланяется.

Здравствуй.

Здесь пусто.

Ни жрецов, ни кошек. Храм стоит, открытый ветрам, но я знаю, что пустота эта обманчива. Здесь каждый видит то, чего желает его душа. И выходит, мне не хватает одиночества.

Или…

Зеркал здесь нет, тех, привычных мне в прошлой жизни. Вернее, они существуют где-то там, во дворце Наместника, и стоят запредельно дорого. Но чаши с водой успешно заменяют их.

Или вот полированная медь.

Я оказываюсь вдруг в храме. Здесь светло, хотя стоило бы предположить, что рожденная подземным миром Дзигокудаё не выносит света… предрассудки.

Свет проникает сквозь узкие окна и рисует на пологе пыли узоры. Он ложится на белые плиты, на тонкие, словно спицы, колонны, и я не могу отделаться от ощущения, что попала внутрь сказочного зверя.

Дракона?

Быть может.

От него остались кости и еще память, воплощенная в рисунках.

Кто рисует тушью по камню?

Тот, кому есть что рассказать. И почерк меняется. Я иду вдоль стены, читая просьбы чужих людей, только каждое прочитанное слово тотчас забывается. Правильно, ведь эти послания предназначены не мне. Для меня — зеркала.

Загляни та, которая называет себя Иоко.

Кого ты видишь?

Себя.

Я смотрю на медные лица.

И бронзовые.

Серебряные.

Даже каменные, что удивительно, но удивляться сил нет. Эти особенно белы, и здесь сквозь ставшие уже привычными черты лица проступают иные. Вот мой нос… тот прежний, немного широковатый, приплюснутый. Помнится, одно время я всерьез раздумывала, не сделать ли мне операцию. К счастью, так и не нашла времени…

Губы Иоко, но привычка поджимать их — моя. И морщинки, что возникли то ли на фарфоровом блюде, в котором плескалась вода, то ли на лбу, — тоже мои. Там, в моем мире, я постоянно хмурилась.

Много думала.

И так не научилась быть счастливой.

В этом ли дело? Нет… если бы всем несчастным давали второй шанс… мне повезло? Почему? Глупый вопрос. Потому что… мироздание знает лучше. И если я здесь, то надо выбросить из головы всякие глупости и заняться делом.

Лавку открыть.

Отпустить Шину. Я вижу, как она постепенно отдаляется, и понимаю, что никогда-то мы не были близки. Ни с кем не были, но Шину зависела от меня куда меньше, чем другие.

И она не верит.

Она помнит слабость мою и никчемность. Разорение. И голод. Шину в отличие от прочих доводилось голодать…

Я тронула воду пальцем, и по лицу моему пошли круги. Впрочем, отражение вскоре выровнялось, а по краям чаши побежали огоньки. Красиво…

Именно Шину я собиралась назначить своим доверенным лицом. И распорядительницей дома. Ею вполне может быть и замужняя женщина. А Шину знает цену деньгам. У нее опыт. И привычки правильные. И… и отражение хмурится. Значит, ошибка?

Она не станет возиться с другими.

Почему только здесь я поняла это с кристальной ясностью? Храм все-таки… и дух богини рядом. А Шину… нет, она не плохая. И не хорошая. Просто женщина с непростой судьбой, привыкшая заботиться о себе.

Как я…

Та прежняя я тоже терпеть не могла слабых. Ей казалось, что слабость — это что-то вроде болезни, причем заразной. И стоит посочувствовать кому-то, как всенепременно ее подхватишь.

Я выживала слабых.

Доводила до слез, до истерик, до срывов. И увольняла со спокойной душой. В бизнесе нет места тонкой душевной организации. Мне казалось, что я права. А теперь…

Расплата?

Наказание?

И мой личный ад? Но… нет, в аду души мучаются, а я не чувствую себя несчастной. Напротив, жизнь моя обрела смысл. Раньше, там, дома, его не было. Точнее, мне казалось, что смысл имелся… заключить контракт, обойти конкурентов, сорвать очередной куш… провести переговоры и доказать всем вокруг, что я не утратила хватки.

Железная женщина.

Я воспринимала это за комплимент, особенно потом, после развода. Я заставила себя стать еще более железной, чтобы ни у кого и тени сомнения не возникло, что мне доступны простые человеческие эмоции…

Вода вздрогнула.

И снова.

Дождь?

Слезы.

Я не плачу. Там, дома, я запретила себе плакать, а здесь… Иоко вечно лила слезы, если не внешне, потому как слезы злили и матушку, и мужа, то в душе. Она была именно тем типом человека, который я от души презирала: балованная с одной стороны и с другой — совершенно беспомощная.

И вот я…

Мы…

Здесь. Я коснулась воды, стирая слезу на призрачной щеке.

Для кого это шанс? Для обеих… ее душа ушла, так мне сказал дракон. И я ему поверила, ведь драконы мудры, но… вдруг да не совсем ушла? Вдруг то, что осталось, вовсе не память тела и эхо разума, как я себе представляла, а нечто гораздо большее? Мне стоит попросить прощения.

За что?

Ни за что. Просто так. Я… я постараюсь сделать так, чтобы ты, если вдруг обернешься, выпадешь из круга перерождений, увидела, что все это не зря…