Империя мертвецов - Ито Кэйкаку

Линии, торчащие из беспощадно разодранной башни, были совершенно реальны. Эта груда развалин теперь казалась покинутым гнездом, из которого разлетелись птенцы.

Я отчаялся привести мысли в порядок и вместо этого подошел к Ван Хельсингу. Когда на страницы книги перед ним упала моя тень, он поднял глаза.

У меня было столько вопросов, но начал я с самого банального.

– Что это было?

Профессор, нацепив маску безразличия, ответил с горькой усмешкой:

– Многие, кажется, считают меня вампирологом и бог весть кем еще! Конечно, небезосновательно…

Тут он все-таки засмеялся.

– Да почем мне знать?

– Что за знак вы перед собой чертили?

– А, вы про Знак Древних? Просто подобие оберега. Когда работаешь с суеверным народом, про такие вещи знать обязательно. Кстати, не помогло. Кто бы мог подумать!

Ну не знаю, пока мы все корчились на полу, профессор устоял на ногах.

– Полагаю, меня арестуют?

Лицо Ван Хельсинга приняло неожиданно серьезное выражение, он задумался.

– От ответа перед законом не уйти… впрочем, что-то мне подсказывает, в нашем своде не предусмотрено наказания за подобные стихийные бедствия. И к тому же вы слишком много узнали. Думаю, отбоя не будет от государств и организаций, которые захотят привлечь вас на свою сторону… ну, или лишить жизни. Будьте готовы, что вас оставят под государственным надзором. Не говоря уж о том, – ответил он, обернулся и взглянул сначала на Белую башню, а потом, несколько брезгливо, на таран «Наутилуса», – что если даже Тауэр в таком состоянии, то что же сейчас творится в других местах?

Затем профессор перевел взгляд на толпу зевак, которых пытались удерживать стражи. Не сомневаюсь, что среди них затесались журналисты.

– Ну и ну, – процедил он мне, приветливо улыбаясь машущей толпе. – В общем, это тоже часть работы.

Пожалуй, мог не объяснять. Ван Хельсинг подобрал трость, сложил на рукояти ладони и уперся в них подбородком.

– Что придумать? «Чарльз Бэббидж» разрушен, толпа увидела «Наутилус». Не представляю, сколько людей полетит со службы. Словом, мы кончили там же, где начали. Хотя, пожалуй, и к лучшему.

Я кивнул, и он заметил:

– В общем, ждите, пока с вами свяжутся из «Юниверсал Экспортс». Думаю, даже М на какое-то время будет парализован. Кажется, мы прошли ту грань, где ты еще можешь подать рапорт и умыть руки.

Я несколько раз открыл и закрыл рот, подбирая следующий вопрос, а Ван Хельсинг взглянул на меня искоса и продекламировал:

– «Там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле» [69].

Видимо, на моем лице отразилось недоумение, поскольку он пояснил:

– Вы были прекрасным студентом, но плохо адаптируетесь к ситуации. Уж не знаю, что вам наплел То Самое, но неужели вы все еще верите в эти бредни про микробов? – Его глаза сверкнули.

– Он предоставил убедительные доказательства.

– Да неужели? – фыркнул профессор. – Уж не наблюдали ли вы этих бактерий лично?

– Камень – это вполне осязаемая форма. Камень материален и тверд. Это был экстракт бактерий… то есть Икс.

– Что еще за «икс»?

– То Самое предложил так их называть, если нас смущает слово «микробы».

На лице профессора отразился скепсис, а я, моргнув, продолжил:

– Чем бы на самом деле ни были Икс, почему бы не назвать бактериями нечто невидимое, что влияет на зараженный им мозг человека?

Ван Хельсинг усмехнулся:

– А, так каждый волен ставить на место Икс, что захочет? Я бы выбрал более очевидное наименование. «Говорящие бактерии»? Я думаю, это понятие можно выразить куда лаконичнее.

Я задумался. Профессор принялся стучать тростью по камням. Раз, два… Когда счет дошел до десяти, ему надоело, и он опустил плечи и покачал головой.

– Ну и ну, посмотрел бы я сейчас в глаза вашему наставнику! – лучезарно улыбнулся он. – Все намного проще! Я бы так и назвал этот феномен – «язык». Слова заразны и на сознание тоже воздействуют.

– Язык нематериален.

– В самом деле? – обернулся на Белую башню Ван Хельсинг. – Мне кажется, перед нами стоит воплощенная информация.

– Слова не понимают друг друга.

Профессор, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, спросил:

– Вы это у них лично уточняли?

Ван Хельсинг не стал дожидаться, пока я найдусь с возражением, встал, отряхнулся от пыли и поправил лацканы сюртука. Водрузил, аккуратно примерившись, на голову цилиндр. Постукивая тростью по земле, он оглянулся.

– Кстати, вот это… – поднял он «Книгу Дзиан», – тоже своего рода овеществленное слово. Как и любая книга. И еще любопытная деталь. «Франкенштейн» значит «камень из земли франков». Либо «камень франков». Вы полагаете, в самом деле существовал некий Виктор Франкенштейн, который создал Чудовище? Вы не задумывались, что он, как и все исторические личности, более-менее плод материализовавшейся информации? В конце концов, То Самое сотворил не Виктор, а его записи. Но если книга уже существует, то разве обязана существовать рука, что ее написала?

Я растерялся, а профессор зажмурил один глаз и пробормотал:

– Ну, пора зевак разгонять.

Я провожал его недоуменным взглядом, и тут Ван Хельсинг обернулся:

– У вас достаточно времени на размышления. Не торопитесь с выводами!

Я кивнул, и профессор легко поклонился в ответ. Больше он на меня не смотрел, а прошел прямо к толпе и, активно размахивая «Книгой Дзиан» и тростью, принялся что-то объяснять. В завтрашних газетах его, вне всякого сомнения, окрестят охотником на монстров. А в качестве иллюстрации, возможно, напечатают, как он тычет тростью в лицо прохожим.

– Вот и все? – спросил перебинтованный Барнаби, невесть когда оказавшийся у меня за спиной.

– Зато мы дома, – ответил я, размышляя, что же именно осталось позади.

Афганистан, Япония, Штаты. Я обогнул весь мир, но путешествие казалось каким-то нереальным. Душа не поспела за его скоростью и только теперь наконец меня нагнала, но, получается, все это время она так и витала где-то в Англии. Вот как мне все отчетливее казалось. По мере того как я отдалялся от родины, пейзажи вокруг становились фантастичнее, но теперь, когда я замкнул кольцо, самые странные фантазии стали реальностью. Так же, как растворяется в дымке мир книги, стоит только закрыть последнюю страницу, так и воспоминания о путешествии уже выцветали и стремительно теряли телесность.

– Что будешь делать?

– Ну, – склонил голову Барнаби, – опекать тебя было, конечно, очень весело, но, похоже, долго я на этой работе не продержусь. Я человек везучий, но тут никакого везения не хватит. У каждого своя доля.

Неожиданно мудро. На всякий случай я уточнил:

– Уолсингем от тебя не отстанет.

Вояка пожал плечами.

– А когда отставал? Правда, не думаю, что они меня засадят за бумажную работу. Поэтому не объясняй мне правду. Ну, если есть тут какая-то «правда». Думаю, мне лучше не лезть.

– И правда… Да и куда с твоим умом?

– Ты мне льстишь, – осклабился Барнаби. Не знаю, поверят ли в Уолсингеме, что он ничего не понял, но это вполне вероятно. Я сомневаюсь, что хоть кто-то до конца разберется, что произошло. Понятия не имею, как Ван Хельсинг собирается отчитываться перед М.

К тому же Барнаби такой дебошир, что спокойнее оставить его на воле.

Он протянул мне руку. Я внимательно посмотрел на пустую, всю израненную ладонь этого гиганта, пытаясь понять, что он хотел этим сказать. И тут наконец догадался, что она протянута для рукопожатия. Я сдуру на него ответил. Капитан тряхнул мне руку и, пока я потирал плечо, впервые с нашей встречи отдал мне честь.

– Ну, бывай! – кинул он через плечо, махнул на прощание и ушел.

– Пятница.

Мертвец с перевязанными плечами поднял голову. Его взгляд плавал, он не смотрел мне в глаза. Мы путешествовали больше года, но он ни капли не изменился. В голове прибавилось знаний, но на лбу не появилось ни одной морщины.