Тень среди лета - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер"

– Хешай-кво! – громко окликнул Ота. Его голос прозвучал гулко среди каменных стен. – Отоприте!

Довольно долго никто изнури не отзывался, но потом полоска света вокруг ставней потемнела, щеколда тяжело звякнула и дверь, скрипя, отворилась. На пороге возникла приземистая темная фигура Хешая-кво. Его халат был мятым, волосы – всклокоченными, широкий рот неодобрительно кривился.

– Ты что тут забыл?

– Надо поговорить, – сказал Ота.

– Нам не о чем разговаривать, – отрезал поэт и шагнул назад, толкая дверь. – Ступай прочь.

Ота навалился на дверь со своей стороны – сначала поддал плечом, потом уперся спиной и ногами. Поэт с удивленным «ох» упал навзничь.

В доме было тесно, грязно и убого. Деревянная раскладушка стояла почти вплотную к очагу, пол усеивали пустые бутылки. С просевших потолочных балок на стены сползали потеки плесени. Пахло болотной гнилью. Ота закрыл за собой дверь.

– Ч-чего тебе надо? – промямлил поэт, бледнея от страха.

– Надо поговорить, – повторил Ота. – Бессемянный сказал мне, где вы скрываетесь. Он послал меня вас убить.

– Убить? – переспросил Хешай и вдруг хмыкнул. Его страх как будто улетучился. Казалось, ему даже смешно. – Убить меня. Боги…

Качая головой, он протопал к раскладушке и уселся на нее так, что холст затрещал. Ота встал между очагом и дверью, готовясь перехватить Хешая по пути, если тот бросится бежать. Хешай и не пытался.

– Стало быть, явился меня прикончить? Ну что же. Парень ты крепкий, а я старый, жирный и почти пьяный, поэтому много хлопот не доставлю.

– Бессемянный сказал, что вы были бы рады умереть, – произнес Ота. – Хотя, по мне, это он хватил. В любом случае я ему не марионетка.

Поэт хмуро посмотрел на него, щуря красные глаза от яркого пламени. Ота ступил вперед, сел, поджав ноги, как в школе, и сотворил жест обращения к учителю.

– Вы ведь знаете, что происходит. Насчет Амат Кяан и ее выступления перед хаем. Вы должны знать, что за этим последует.

Медленно, словно нехотя, Хешай принял утвердительную позу.

– Бессемянный надеялся, что я убью вас и предотвращу этот кошмар. Я не убийца, – сказал Ота. – Только ставки… цена, которую заплатят невинные… и Маати… слишком высока. Я не могу этого позволить.

– Понимаю, – произнес Хешай. Потом он надолго замолк – только пламя потрескивало в тишине. Наконец поэт задумчиво потянулся куда-то вниз и поднял недопитую бутылку. Ота смотрел, как он пьет, слышал, как булькает в глотке. Вскоре раздалось:

– И как же ты намерен выйти из положения?

– Освободите андата, – сказал Ота. – Я пришел просить, чтобы вы дали Бессемянному волю.

– Вот так просто?

– Да.

– Не могу.

– А по-моему, можете.

– Я не сказал, что это невозможно. Боги, чего уж проще. Надо было бы только… – Он развел пальцы в жесте освобождения. – Однако мне это не под силу – вот что я хотел сказать. Сожалею, парень. Знаю, с твоей стороны все кажется просто, но это не так. Я поэт Сарайкета, а этого не отменишь, даже если очень устал. Даже если тебя разрывает изнутри. Даже если гибнут дети. Суди сам: если бы тебе пришлось выбирать – спасти город или подержать в руке горящую головню, ты бы потерпел. Если ты, конечно, приличный человек.

– А каким вы будете человеком, если позволите хаю мстить невинным людям?

– Я буду поэтом, – ответил Хешай с печальной улыбкой. – Тебе, молодому, не понять. Я держал эту головню, когда тебя еще на свете не было. И бросить не могу – потому что не могу. Слишком тесно со всем этим повязан. Если остановлюсь хоть на миг, то стану никем и ничем.

– Мне кажется, вы ошибаетесь.

– Да. Да, я вижу, что тебе так кажется, но твое мнение здесь ничего не решает. Хотя ты ведь это предвидел, так?

Оте и до того было тягостно, а теперь будто камень в желудок упал. Он принял позу подтверждения. Поэт наклонился вперед и накрыл его руку своей широкой лапищей.

– Ты ведь знал, что я не соглашусь, – сказал он.

– Я надеялся…

– Но должен был попробовать, – одобрительно закончил Хешай. – Это говорит в твою пользу. Ты должен был попробовать. Не вини себя. Я не нашел в себе сил это прекратить – после стольких-то лет самого живого участия. Выпьешь?

Ота принял бутылку, глотнул и отдал. Вино оказалось крепким, с примесью чего-то еще, что оставляло травяной привкус в гортани. В животе разлилось тепло. Хешай, видя его удивление, рассмеялся.

– Забыл предупредить. Вино непростое – к телячьим потрохам его не подают, но мне нравится. Оно меня усыпляет. А почему – прости за нескромный вопрос – наш общий знакомый решил, что ты пойдешь для него на убийство?

Слово за слово, Ота рассказал ему свою историю – свою тайну и Вилсинову, кто сбросил на Лиат черепицу и почему Маати обречен на страдания. Хешай внимательно слушал, время от времени кивая и задавая вопросы для пояснений. Когда всплыла тайна происхождения Оты, поэт только округлил глаза, но ни словом не отозвался. Он дважды протягивал бутылку, и Ота пил с ним вместе. Удивительно было облекать все в слова, слышать из собственных уст еще только наполовину обдуманные мысли, историю его судьбы, чужих судеб, рассказ о справедливости и предательстве, верности и переменах, которые море творит с человеком. Вино, страх, боль и тяжесть в груди Оты превратили старика поэта в его поверенного, исповедника, друга – пусть на один миг.

Ночная свеча прогорела почти до половины, когда Ота подытожил признание – свои мысли и промахи, тайны и неудачи. Об одном он пока не был готов упомянуть – о корабле, где на последнее серебро заказал два места, чтобы отплыть на юг перед рассветом. О маленьком кораблике с Запада, решившемся на зимний торговый рейд в край, где море не покрывается льдом. О корабле для убийцы в бегах и его подручного. Эту тайну он придержал.

– Тяжело, – вымолвил поэт. – Тяжело. Маати – славный мальчуган. Несмотря на все. Просто еще молодой.

– Прошу вас, Хешай-кво, – сказал Ота. – Остановите это.

– Я не властен. И к тому же, если даже я позволю чудовищу ускользнуть, твоя знакомая владелица дома утех наверняка потрясет всех своим рассказом. Следующий андат, которого пришлет дай-кво, может оказаться не лучше. Или наш хай попросит помощи у других правителей, чтобы выступить от имени всех летних городов. Если меня убить, Маати спасется и твоя тайна останется при тебе, но Лиат… Гальты…

– Я думал об этом.

– В любом случае я уже стар для таких игр. Менять имена, меняться самому, примерять жизни, как халаты – занятие молодых. В моем возу слишком много прожитых лет, а с таким грузом сильно заносит на поворотах. Кстати, как бы ты стал это делать?

– Что делать?

– Меня убивать.

– Бессемянный советовал придти перед рассветом, – сказал Ота. – Говорил, если взять шнур и затянуть туго на шее, вы не вскрикнете.

Хешай хмыкнул, на этот раз мрачно. Допил вино, оставив у изгиба горлышка гущу из черных листьев, потом пошарил под кушеткой, извлек новую бутыль, рывком откупорил и бросил пробку в огонь.

– Он слишком хорошего обо мне мнения, – произнес поэт. – Учитывая, сколько я выпиваю, уже к трем четвертям свечи меня можно будет кантовать, как ящик камней.

Ота нахмурился, и в тот же миг его будто холодной водой обдало, едва он понял весь смысл сказанного. Он так ужаснулся, что свело внутренности, но ни слова не выронил. Поэт смотрел в огонь. Слабое, гаснущее пламя бросало отсветы на его печальные крупные черты. Оте вдруг захотелось обнять его или встряхнуть, но этот порыв скоро оставил его, как волна, которая, нахлынув, уходит обратно в море. Когда старый поэт поднял глаза, Ота увидел в них отражение собственной тьмы.

– Я всегда делал так, как мне велели, мой мальчик. А в награду получал совсем не то, чего ждал. Ты не убийца. Я поэт. Чтобы всех спасти, одному из нас надо измениться.

– Мне пора, – сказал Ота, поднимаясь на ноги.

Хешай-кво принял позу прощания, по-родственному теплую.

Ота ответил тем же. По щекам поэта и по его собственным текли слезы.