Память гарпии (СИ) - Таргулян Ксения Оганесовна

Девушка закусила губу, мучаясь внезапным чувством вины. Андрей открыл крышку подарка.

— Чашка, — сказал он так горько, как будто уже видел десятилетия одиноких вечеров с этой чашкой и бутылками коньяка на столе. — Красивая, — он поднял взгляд на Риту, делая непонятным, к кому относилось последнее слово — к ней или к подарку.

Девушка стояла в дверях, не в силах выполнить свою угрозу и уйти.

Андрей пригласил ее внутрь. Они начали с чая, но быстро перешли пылким объятиям и поцелуям.

— …Ты же знаешь, я разведусь, если ты только попросишь.

— Не надо.

— Но почему? Я… хочу только тебя, — она зажмурилась, и все мембраны воспоминания болезненно натянулись.

Андрей взял ее за плечи и отстранил от себя.

— Почему ты делаешь это? — спросил он с холодным упреком. — Хотела бросить меня, а теперь такие признания? И как я могу связать с тобой жизнь?

Она готова была разрыдаться, но он поднялся с кресла, заставляя встать и ее, сидевшую у него на коленях. Скрестив руки, принялся ходить туда-сюда по кабинету.

«Гениально, — насмешливо подумал Орфин, наблюдая за этим парнем и проникаясь к нему мрачной солидарностью. Против Риты они явно играли на одной стороне.

— Он устраивал тебе скандалы, когда ты спала с законным муженьком? — спросил он со смешком.

«Он? — опешила Рита, вернее, ее бесплотный голос. — Так ты не узнаешь…»

— Так сложно усвоить, что я благополучно забыл Бытое?

Напряженное молчание Риты странно взволновало его, наводя на тревожное предположение.

— Хочешь сказать, что этот щегол — это?..

«Ты».

Орфин расхохотался.

— Погоди, серьезно? И все твои влажные мыслишки…

«Замолчи!»

— …обо мне? Хах! Что ж, приятно знать, что я был хорош!

«Нашел чем гордиться!»

— И правда. Соблазнить такую дурёху должно быть раз плюнуть.

Всё это было очень смешно, но только если не копать глубже.

— Итак, на чем мы остановились… — он огляделся, ища взглядом кровавую мембрану — путь в следующую камеру.

«Нет, пожалуйста! Убирайся! Оставь меня в покое наконец!»

— О, я еще не отыгрался.

«Что я должна сказать, чтоб ты ушел? Я… — голос ее мыслей горестно дрожал, — была влюблена в тебя по уши. Я последняя дура. Я не достойна тебя».

Он хмыкнул.

«Пожалуйста, Орфин, уйди! Что ещё ты хочешь услышать?! Что я всегда была чудовищем?»

— Да уймись ты, хватит умолять. Я ж тебя не мучаю прямо сейчас.

«Зачем еще ты здесь…»

Повинуясь странному томлению, он впустил в себя крупицу ее боли, позволил себе немного сочувствия. Эта горечь ощущалась правильной, как терпкость дорогого вина.

— Не хочешь, чтоб я продолжал, тогда сама покажи что-нибудь особенное.

До него донесся уголек ее паники.

«Как?..»

— Значит, не можешь? — он приблизился к новой мембране и провел по ней пальцами.

«Стой!.. не надо».

— Я жду. Удиви меня, и я оставлю тебя в покое.

Камера памяти дрогнула, смазывая образы и звуки, пуская ворох помех, как на старой пленке. Но смениться воспоминание не могло. Пленникам не удавалось выбраться из этой тюрьмы.

И всё же Орфин честно ждал, оставляя Рите шанс. Сцена с чашкой повторялась снова и снова, всякий раз с небольшими изменениями. И чем больше Орфин наблюдал за этим Андреем, тем менее приятно становилось ассоциировать себя с ним. Первая симпатия протухала, как мясо на жаре. Краткое самолюбование сменилось смутной брезгливостью и виной. Пытаясь отделаться от них, Орфин усомнился: а впрямь ли это он?

— Довольно, — бросил он Рите.

Используя прежний метод, он прошел через несколько мембран, бегло просматривая воспоминания.

"Когда-нибудь я и к этому привыкну, — сообщила Рита с горькой злостью. — Может, мне даже станет лестно, что ты тратишь время на мой личный ад".

— Времени у меня теперь… как бы не захлебнуться.

Наконец он отыскал доказательство. Эта камера памяти была наполнена ощущением могущества и вседозволенности, полета и ветра в крыльях. Он разглядел мужчину, которого Тис тащила в когтях и затем бросила на коряжистую почву у входа в Чертоги. Его лицо было старше, отмеченное печалью и страхом — но без сомнений это был тот же человек.

— Вот, значит, как. Я разбил тебе сердце, и ты решила прикончить половину некропилага? Хорошенькая месть, и, главное, по адресу!

«Всё было не так…»

— Неужели.

«Орфин, как ты не видишь? Ты повторяешь мои ошибки!»

— Потому что ты меня на это обрекла!

Камера памяти содрогнулась от ее боли.

«Я так хотела хоть немного загладить вину…»

Одна из мембран натянулась и разошлась сама собой без удара Орфина, словно приглашая войти. Ей всё-таки удалось перехватить управление? Освоиться в лабиринте собственных воспоминаний и оседлать ветра ассоциаций? Что ж, это достойно. Он поднял влажную алую вуаль и нырнул под нее.

Воспоминание оказалось самым свежим и детальным из всех. И оно было пропитано мучительным стыдом. Рита сидела в загробной лодке и лила слезы. Орфин не хотел пускать в себя эти чувства, но они резонировали с его собственными. Слишком долго он сам носил под сердцем вину.

— Я вот чего не понимаю, — проронил он, когда эпизод памяти померк. — Как из той сентиментальной профурсетки возникла гарпия? Можешь мне это объяснить?

«Всё менялось постепенно. Я верила Асфодели в начале. Но когда увидела, как она обходится с тенями, которых я привела… Я ведь не сразу стала таскать души в когтях. Когда она отправила меня за первым призраком — я подружилась с ним. Он пошел со мной по доброй воле. И то, как он смотрел…»

Мир вокруг них резко изменился, перенося в воспоминание, о котором говорила Рита. Глаза призрака, чье тело неумолимо превращалось в костяную корягу, пылали обидой и ненавистью.

«Я не хотела продолжать. Сопротивлялась и спорила с ней. Но она всякий раз заставляла. И в итоге… я просто перестала хоть что-то чувствовать. Все вокруг погибали. Мне стало плевать».

— Это не оправдывает твои зверства. Ты убивала куда больше, чем приказывала Асфодель. Ты получала удовольствие! Ты рассказываешь про безразличие, а я спросил про садизм.

«Наверное… это было во мне всегда. Как только пропало сочувствие, мне стало приятно мучить других. Ты здесь психолог, вот и объясни».

— Я здесь палач, — возразил он с горечью и ощутил пустоту.

Она не спорила, но и не умасливала его больше.

Воспоминание погрузилось в темноту и сменилось дождливой аллеей и разбитыми коленями. Рита бежала к станции электричек, но опоздала и теперь брела, пытаясь отдышаться, совсем одна, без куртки. Орфин ощутил холод капель и ночную свежесть парка. И вопреки всему ему вдруг захотелось укрыть Риту и хоть немного утешить ее. Он потянулся к ней и возник рядом — побрел нога в ногу, склонив голову, нахохлив плечи.

— Выходит, никаких проклятий? — задумчиво подытожил он. — Стать фамильяром — как напиться: получаешь волшебное оправдание для любых выходок. Но на самом деле есть только мы, наши эмоции и наши решения.

Рита не ответила, просто шагала справа от него. Дождь оседал росой в волосах. Орфин чувствовал душу этой женщины ближе, чем когда-либо, и это наполняло его щемящей тоской.

— И что же ты решишь? — спросила она смиренно после долгого молчания.

— А какой смысл? Асфодель сделает из меня, что ей угодно.

— Но ты же сам себе противоречишь. И говоришь моими словами — перекладываешь всё на хозяйку.

Он поджал губы и хмыкнул, мысленно соглашаясь: «Резонно».

— Ты права, Асфодель ни при чем. Я всегда был ублюдком.

— Неправда, — неожиданно пылко возразила Рита. — Ты был ранимым и заботливым…

— Или хотел, чтоб ты меня таким видела?

— Ты же ничего не помнишь. Откуда такие идеи?

— Мне достаточно было посмотреть на этого парня.

— Может, ты просто хочешь видеть в людях худшее?

— Серьезно? — возмутился Орфин. — Да он же верёвки из тебя вил!