Одержимый волшебством. Черный Трон - Желязны Роджер Джозеф

— Не думаю, но позвольте мне… Нет.

— А могли бы вы послать ему весточку. Я хочу убедить его, что я существую, Энни существует, что он не сумасшедший.

— Я мог бы попробовать, но не знаю во что это выльется.

— Попробуйте.

Он тяжело осел и внезапно упал на спину, сложив руки на груди.

— Все, — объявил он медленно.

— Удалось?

— Да.

— Не могли бы вы сказать, какую форму это приняло?

— Нет. Дайте мне отдохнуть…

Я проделал все в обратном порядке: с помощью пассов забрал энергию, которой я его наделил. Дробный стук раздался снова со стен и с потолка, стул поехал ко мне, потом упал. Вальдемар испустил необычайно жалобный стон, глаза его закрылись, и крышка захлопнулась сама собой.

Я убрал свечи и пошел готовиться к путешествию.

Сон Эдгара Алана По был потревожен. Он проснулся рано и безуспешно попытался вспомнить, что он видел во сне. Наконец, он встал и оделся. Небо на востоке постепенно стало бледнеть. Он открыл входную дверь и вышел, чтобы посмотреть восход.

Во дворе он увидел крохотный сверкающий замок. Он сделал шаг вперед, и замок исчез. Когда он подошел к месту, где стоял замок, там была лишь горка песка.

Игра света, наверное…

Часть VI

Она шла босиком по берегу моря. Ночь была тихая и беззвездная. Однако, море само по себе слабо отсвечивало, и ей было достаточно этой маленькой иллюминации. Она шла кругами, то подходя к воде, то удаляясь от нее. Она не могла вспомнить, почему она так делала, но точно знала, что это важно. И она продолжала.

В одном месте черная кошка пробежала милю, в другом — яма образовывалась в центре ее круга. Вокруг нее теперь плясали языки пламени, а среди них — блестящее лезвие. Она продолжала идти. Почему она делала это? Это важно — вот почему. О, да.

Человек лежал ничком возле ямы. Да. Надо, чтобы он заглянул внутрь. Правильно. Хорошо. Убрать языки пламени. Да. Он зашевелился?

Она пошла быстрее. А что он видит? Ужас. Конечно. Он видит, что…

Она пронзительно вскрикнула, и море поднялось, захлестывая пламя, человека, яму…

Она широко раскинула руки, и материя пространства была разорвана. Она ступила в образовавшийся проход.

От постоянного вздрагивания повозки я открыл глаза. Из темного угла сиденья напротив меня смотрела черная кошка. Наверное, десять секунд я наблюдал за ней, пока не пришел в себя и не понял, что это был парик Петерса, который свалился с головы, когда тот задремал.

Я протер глаза, сел и поискал бутылку с водой. Потянул одеяло с колен повыше, чтобы прикрыть и грудь. Отпил воды, потом еще.

Добрую половину ноября мы уже ехали в повозках, нанятых нами со сменой лошадей. Пиренеи были ужасны, Наварра — унылой. Не успел я изучить основы французского, как пришлось начинать сначала с испанским. У Петерса опять было преимущество передо мной — результат пребывания в Мексике, — но как он объяснил: «Это все уличный испанский, Эдди. Ни один уважающий себя caballero не захочет услышать это при народе. И поверь мне, все они себя уважают.»

— При народе, — добавил он.

Передо мной были сожженные поля, сгоревшие дома, деревянные кресты. Неоспоримые признаки войны окружали нас. Мы часто вынуждены были останавливаться, испытывали другие трудности, но своевременные указания Вальдемара и запас золотой монеты помогали продвижению вперед. Для меня, как для солдата, в этом было что-то привлекательное и, вместе с тем, ужасающее.

Испанский вошел в нашу жизнь новым словом, обозначавшим военные действия, с помощью которого они продолжали противостоять французам — guerrilla. Оно означало огонь и стрельбу перебежками, засады, короткие атаки в тылу противника. Испанцы отказывались участвовать и выдерживать крупные сражения, и это, как в прежние века, сейчас работало против Франции. Это дорого обходилось французам, выматывало и истощало их.

Я отвернулся от навевающего уныние пейзажа. Спустя некоторое время повозка неожиданно дернулась и пошла быстрее. Я услышал назойливое «Кар-р!» откуда-то сверху, где лежал багаж, и Грин порхнул вниз к парику Петерса. Очевидно, птица устала от опеки Дупина и, воспользовавшись нашим последним визитом, покинула его дом, появившись на канатах «Эйдолон» со стороны набережной и приветствуя меня бодрым «Vingt frames pour la nuit, monsieur», когда я поднимался наверх после интервью с Вальдемаром.

Грин, очевидно, хотел привлечь наше внимание, потому что он не одобрял быстрой езды. Он всегда так поступал, когда Эмерсон хватал вожжи и пускал лошадей рысью. Извозчик не был склонен вступать в переговоры с обезьяной, и, обычно, за этим следовало то, что звали Лиги успокоить лошадей с помощью месмеризма. Потом Петерс отбирал у обезьяны вожжи и ругал его для порядка.

— Эй, ну, Грин! Отдай же! — услышал я, как он вдруг закричал, затем последовало трепетание птицы, запутавшейся в парике. При этом Лиги подвинулась ко мне, деликатно зевнула и сказала:

— Что, опять?

Я кивнул.

Повозку подбрасывало и шатало из стороны в сторону. Петерс пощекотал птицу под клювом одним из своих, вовсе не подходящих для этого, толстых пальцев и состроил ужасную гримасу, которая любого заставила бы улыбнуться.

— Гринуся хороший, — сказал он. — Отдай же это дяде Петерсу.

Грин увидел, что лучше подчиниться, и Петерс немедленно водрузил парик на себя, не заботясь о том, как он сидит. Лиги встала, оперлась на внутреннюю стенку повозки, откинула тяжелый полог, перегнувшись, высунулась из окна и стала делать пассы. Мы тут же замедлили ход.

— Следует хорошенько поддать пару раз Эмерсон, — пробормотал я.

Лиги, обернувшись, подмигнула мне, потом еще больше высунулась в окно. Я поддержал ее за талию. Через полминуты она дала мне знак помочь ей, и вернулась на свое сиденье.

— Моя очередь, — сказал Петерс, вставая.

— Нет необходимости, — ответила она. — Он передал управление извозчику.

— Это на него не похоже, — заметил Петерс.

Она пожала плечами.

— Возможно, l'ennui, — предположила она.

— О, наверно, — сказал Петерс и занял свое место. Вскоре он снова стал заигрывать с Грином.

— Ну, скажи «прекрати!» — упрашивал он. — То, чему учил тебя в Париже господин. Ну же! Дай нам услышать тебя!

— Амонтильядо! — прокричало темное создание. И еще раз: — Амонтильядо! За этим последовал приступ безудержного, почти человеческого, смеха и звук пробки, вынимаемой из бутылки, последнее повторялось несколько раз с нарастающим ускорением.

— Думаю это какой-нибудь крепкий напиток, — заметил Петерс, искоса взглянув на меня. — Не так ли?

— A-у, — ответил я, мысли мои были заняты другим.

Я думал, что буду делать, когда мы приедем в Толедо. Вальдемар не знал наверняка, что Ван Кемпелен находится там, но это был верный путь, по которому мне надлежало идти, чтобы достичь конечной цели — освобождения Энни.

— Прекрати, — спокойно сказал Петерс.

— Амонтильядо, — настаивал Грин.

За день до прибытия в Толедо мы услышали стук, который доносился сверху. В это время Эмерсон спал, свернувшись калачиком в ногах у Петерса (это часто с ним случалось в последние дни благодаря помощи потусторонних сил). Мы решили, что это возничий дает нам сигнал. Петерс выглянул и спросил, в чем дело, но тот отрицательно покачал головой.

Стук раздался снова, Лиги повернулась ко мне и стала внимательно смотреть:

— Ведь вы не занимаетесь месмеризмом, не так ли? — спросила она.

— Я? Нет. И уже давно, — ответил я.

— Я чувствую что-то странное, — сказала она тогда. Потом она стала выглядывать из окна, наблюдая за возничим. Повозка замедлила ход.

— Что это? — спросил я.

— Что-то необычное, — сказала она.

Мы сделали остановку под большим деревом. Она приказала, чтобы винный контейнер с Вальдемаром отвязали и опустили на землю. Потом она посоветовала возничему вместе с помощником отдохнуть где-нибудь за холмом. Петерс предпочел присоединиться к ним. В этот момент странное предчувствие овладело мной, так как я вновь услышал тот же стук. На этот раз звуки доносились из гроба.