Ларец - Чудинова Елена В.

– Извольте, сударь, – отец Модест обязательно передал карту. – Вы интересуетесь познавательности ради или с сугубою целью?

– О, еще с какою целью! – воскликнул проезжий. – Позвольте, уж кстати, представиться. Леонтий Силыч Михайлов, личный дворянин. Действительный член Императорской Академии Наук.

– Филипп Антонович Росков, дворянин из Бретани.

– Модест священник Преображенский, а сей недоросль племянник мой Роман.

– Душевно рад составить знакомство. – Проезжий раскланялся. Нелли не умела различать у взрослых возраста, когда были они старше Ореста или Филиппа. Вроде бы Михайлов глядел одних лет с отцом Модестом, но, может, и старше. Был он невысок ростом и мелок чертами лица, однако ж приятен. Главными составляющими его приятства были заурядные серо-зеленые глаза, сами по себе небольшие, но то и дело начинавшие лучиться таким доброжелательством, что тут же делавшиеся огромными, а также хрипловатый сей ласковый голос. Пегонькой паричок его, застегнутый пряжкою, казался коротковат и торчал назади кверху забавным хвостиком. Щеки казались выбритыми довольно небрежно, как у человека, не слишком о наружности тщеславного. Получивши карту, Михайлов тут же уткнулся в нее.

– Восхитительно! Но постойте, сие путь исключительно зимний?

– Ни в коей мере, сударь, что Вас смутило?

– Тут нету селений, – Михайлов ткнул пальцем в карту, – кто ж переправит летом через сей приток Тобола?

– Тут броды, – отец Модест улыбнулся.

– Все в Вас изобличает опытного путешественника, Ваше Преподобие. Однако ж Вы едете в партикулярном платьи. Видимо, не по епархиальной необходимости?

– На сей раз – по обстоятельствам семейным, – отец Модест улыбнулся Нелли одним уголком губ. Нелли прикрыла книжкою смешливую гримасу. Что же, они вить и впрямь с отцом Модестом родня, хоть и через сказочного царевича Георгия. Так что в известном смысле странствие их впрямь можно было объяснить семейными обстоятельствами.

– Великая до Вас просьба позволить скопировать сей маршрут. – Михайлов убедительно прижал ладонь к сердцу. – Не прошусь в спутники, но также имею следование до Барнаула и хотел бы сберечь время. Я, видите ли, господа, натуралист, и еду дале Барнаула с целями ботаническими. Ласкаюсь увидеть круговерть цветения от пробуждения Натуры после зимнего сна до осеннего увядания.

– Выражаясь аллегорически, Вы – служитель богини Флоры, – любезно вставил Роскоф.

– Самой прелестной из богинь!

– Но не рано ль Вы пустились в путь? – отец Модест поднял бровь. – Даже и без моего маршрута Вы застанете свою богиню спящей под белоснежными покрывалами. Теперь вить середина декабря.

– Ах, сударь, Вы не знаете правил жизни любителей диких мест! – Михайлов рассмеялся. – Я еду впервые в те края. Путь мой на Алтай. В Барнауле надлежит мне обосноваться, дабы иметь место для регулярных возвращений. Там же должно подготовить все для неповрежденного хранения собранных растений, а возможно, и жуков с бабочками. Без спешки надобно также сыскать надежных, знающих проводников и подрядиться с ними. Так что хлопот мне довольно.

– Копируйте, сударь, мне отнюдь не жаль, но должен предупредить, что сия дорога трудная. Наше щастие, что зима, летом можно утонуть в непролазной грязи.

– Всесердечно благодарен, а трудностей дорожных я не страшусь! – Михайлов проворно вытащил из плоской твердой сумы, висевшей у него на боку, собственную карту и грифелек-карандаш. – Надолго я вас не задержу, господа, а в свой черед готов поделиться превосходнейшими рединками от гнуса, коих у меня в возке преизрядный запас.

– Неужто для Алтая сей запас сделан? – отец Модест расхохотался.

– Для мест таежных, коих в тех горах немало, – удивился Леонтий Силыч.

– Алтай – особая страна, – лицо отца Модеста как-то странно просветлело. – Гнуса в тамошних лесах нету, ни комаров, ни мошки.

– И даже в хвойных? – Михайлов, несомненно, опасался розыгрыша.

– В черни? Нет, и хвойные леса чисты, к тому ж елей растет мало, все больше пихты.

– Похоже, мне пощасливилось беседовать с тамошним уроженцем.

– О нет, просто на Алтае довелось мне немало бывать. Вы станете щасливы в своем путешествии, сударь, ибо растительность тамошняя необычна и прекрасна. Много полезного находят в ней местные целители, – отец Модест покосился на Парашу, уворачивавшую в полотно трактирные пироги. – Язычники-ойроты напоят Вас отваром из бадан-травы, который непременно надлежит пить с молоком. Ни с чем не сравним изысканный аромат сего бледно-розового цветом напитка, бодрит же он не хуже привычного Вам чаю. Округлые листы его напоминают формою простой подорожник, но притом бруснично-красны, когда созреют. Но красных листов ойроты не берут, надобно, чтобы лист почернел кореньем в земле.

– Подумать робею, что мне предстоит первому описать сии чудеса. Правда ли, что реки Алтайские несудоходны?

– Сущая правда, сударь. Даже столь широкие реки, каковою является Катунь. Они мелки и так быстры, что Вы едва ли сможете зайти в воду по пояс. Дно же не зарастает ни илом, ни водорослями из-за стремительности водной, даже песку на нем Вы не увидите, один лишь шлифованный струями камень.

Никогда еще Нелли не видала отца Модеста в таком странном настроении: он походил на человека, еще не пробудившегося ото сна, но торопящегося пересказать дивное сновидение, покуда оно держится в памяти.

Михайлов завершил уже черкать свою карту.

– Положительно, только остаток приличия препятствует мне проситься в компанию, – он с поклоном передал карту отца Модеста владельцу. – Но надеюсь все же на беседы, когда дорога вновь нас столкнет.

– Вы преувеличиваете ценность моих сведений, ибо скоро узрите все сии красоты собственными глазами, – улыбнулся отец Модест. – Однако ж нам пора.

– Экой странной человек, – заметила Нелли, прыгая в седло: день был солнечен и скучать в возке не хотелось. Тем боле, что совсем тепло.

– Я и не знала, что среди господ бывают травники, – Параша медлила захлопнуться дверкою.

– Сей не травник в твоем понимании, Прасковия. Он не лечит, но описывает травы для книг, следовательно, для него нету различия между теми травами, что ты особо собираешь, и теми, которые для тебя бесполезный сорняк. А вот досадно то, – отец Модест нахмурился, – что Нелли не послушалась меня еще в Твери. Теперь сей ученый муж будет попадаться нам по дороге, и уж переменять маски поздно.

Нелли была только рада. «Надобно купить тебе женское платье, – говорил отец Модест. – Так меньше нас запомнят дорогой. Посуди сама, зачем троим мужчинам, то есть тебе да нам с Филиппом, прислуга-девчонка?» – «Ну так пусть Парашка и оденется опять барышней», – отбивалась Нелли. «Хорошенькое дело, барышня без служанки! Нет, так уж лучше всего мальчик-слуга при двух мужчинах, да барышня с девочкой. Не упрямься, маленькая Нелли». Нелли и не упрямилась, но тянула покупку как могла. А теперь и не понадобится, и очень хорошо.

Нелли выпрямилась в седле и полетела галопом. Хорош, ах, как хорош мужской наряд, и лицо уже привыкло к дорожному ветру. А ветер играет гривою Нарда и напрасно пытается забраться в бобровую шубу.

– А ну наперегонки? – выкрикнула румяная Катя, придерживая треуголку.

– Вот надумали, лошадей в пути палить! – Роскоф сам с трудом сдерживал то ли коня, то ли себя. – Коли это и есть русский мороз, то мне он по душе!

– Ежели считать сие морозом, то соотечественникам Вашим бывшим не стоит зимою воевать с Россией! – расхохоталась Нелли.

– Что за глупая мысль! – рассердился Роскоф. – У Франции нет с Россиею границ, и делить нам нечего. Уж больно смело надо вообразить, что родится в Прекрасной Франции маниак вроде Александра Македонского да положит завоевать все на своем пути. Величье Империи – не в войнах с цивилизованными соседями, но в умножении колоний.

– Не сердитесь, Филипп, девочка просто неудачно пошутила, – подскакал отец Модест, который также был весел. – Знаю, Вам мерзка даже сама мысль о том, что новая родина может воевать со старой. Но верно и отец Ваш исходил из того, что такое едва ли возможно. Александры же Македонские, на великое щастье рода людского, рождаются редко. Едва ли следующий будет непременно француз.