Сплетающий души - Берг Кэрол

И как только мой внутренний голос договорил последние слова, волна изнеможения захлестнула меня с головой, словно из моей плоти выдернули кости и отбросили прочь. Ноющие руки упали вниз, и прочерченная лунными лучами тьма медленно закружилась вокруг моей головы. Паоло спрыгнул со стола и поддержал меня за плечи прежде, чем я свалился с бочонка. Из дальнего леса донеслось ясное уханье совы, разбившее выжидательную тишину — тишину неудачи, подумалось мне. Госпожа не шевелилась.

Но в следующее мгновение она глубоко вздохнула, а большие карие глаза, которые четыре месяца отражали только бездонную пустоту, моргнули и сосредоточились на мне. Она улыбнулась, а когда взгляд скользнул дальше, к тому, кто стоял у меня за спиной, ее лицо озарилось искренней нежностью.

Но едва я вздохнул и начал проваливаться в счастливое забытье, улыбка померкла. Скорбь и ужас завладели ее взглядом.

— О дорогой мой, что же ты наделал?

Я надеялся насладиться сном, полным удовлетворения от свершенных дел и выигранных битв, но потрясенное лицо госпожи обернуло меня в покрывало тревоги, и лишь страшные видения сопутствовали мне во сне.

Тихий, скребущийся звук замер на миг, потом возобновился снова, то у самой моей головы, то вдали. Время от времени он прерывался ритмичным постукиванием, потом хлопаньем, и щекочущая струя воздуха проносилась над моим лицом. Ах, воробьи, постоянные обитатели башни, такие ручные, что замри ты достаточно надолго, и они совьют гнездо у тебя в волосах.

Ноющие кости умоляли меня не двигаться. Только одеяло отделяло меня от пола, и кто-то набросил мне на плечи плащ в студеные предутренние часы, после того как меня одолел сон. Теперь же стоял теплый день, солнечные лучи падали почти вертикально. Я уже чувствовал себя куском сырого мяса, которое проволокли по улицам голодные псы, а если я еще задержусь под теплым плащом, то начну вонять, как это самое мясо, — то есть еще хуже, чем сейчас. Я отбросил плащ и поднялся на ноги.

Госпожа спала на моем тощем тюфяке, ее рыже-каштановые волосы свободно разметались, щеки цвели живым румянцем. Сверху был накинут плащ. И Паоло в таком же глубоком сне свернулся на голом полу возле лестницы, словно верный пес, охраняющий вход. Я отчего-то ожидал, что мальчика не окажется здесь, когда я проснусь.

Сняв пустое ведро с крюка на стене, я обогнул спящего юношу и прокрался на цыпочках вниз, где на опушке стоял бочонок с дождевой водой с ковшиком на боку. Вода оказалась прохладной и сладкой. Затем, презрев все законы скромности, я разделся донага и вылил на себя три полных ведра. Отчего-то вода на спине казалась холоднее, чем во рту, однако подогревать ее заклинанием возле башни П'Клор я всегда считал неуместным. Так что я проглотил взвизг и подхватил грязную рубашку, чтобы вытереться ею досуха.

По окончании испытания, вполне освеженный, я облачился во влажную рубашку и брюки, поклявшись сжечь их при первой же возможности вместе с бельем, которое и сама Вазрина не заставила бы меня надеть снова. Затем я снова наполнил ведро и отнес его наверх, к своим спутникам, намереваясь сообразить завтрак из скудного содержимого моей сумки.

На рабочем столе рядом с ней лежал свернутый лист бумаги, взятый из моих собственных скромных запасов и надписанный: «Госпоже». Странно. Я сомневался, что во сне меня одолела тяга к сочинительству или что госпожа сочла бы целесообразным писать самой себе послания. И насколько мне было известно, Паоло грамотой не владел.

— Что так озадачило вас этим утром, мастер… Вен'Дар, я полагаю?

Я едва из кожи не выпрыгнул при звуке этого тихого голоса.

— О сударыня, как же я рад — рад до глубины души — наконец-то встретиться с вами. — Я поклонился, протягивая к ней ладони. — И вы совершенно правы, именно он я и есть.

— Моя благодарность бесконечна, мастер, — ответила она любезностью на любезность, поднявшись с постели, когда я подал ей руку.

Она улыбалась искренне и с добротой, но разум ее был далек от всех этих условностей, а внимание поглощал юноша, неподвижно лежащий на полу у лестницы. Она склонилась над ним, положив руку ему на спину, словно чтобы убедиться в том, что он дышит. Прошло немало времени, прежде чем она поднялась и подошла к окну, чтобы взглянуть на наше зеленое пристанище. Она сложила руки на груди, в задумчивости прижала к губам большой палец. Ее взгляд то и дело возвращался к мальчику.

Мне не хотелось нарушать ее раздумья, но вечности в запасе у нас не было.

— Прошу вас, сударыня, разделите со мной завтрак: вяленая рыба, немного сухарей и фрукты. Вам надо подкрепиться. А что до моей маленькой загадки — только вы можете ее разрешить. — Я протянул ей послание. — Меня озадачило не содержание — не в моих привычках читать чужие письма без приглашения, — а автор. Послание было написано прошлой ночью, здесь, в башне, поскольку я узнаю бумагу, а чернила еще свежие. Но гостей мы не принимали, а это значит, что, исключая вас и меня, написать это мог только юный Паоло. Но я был уверен, что мальчик неграмотен.

Она повертела в пальцах листок, но так и не развернула его.

— Паоло не умеет читать и писать, — произнесла она тихо. — Вам придется объяснить мне, как стало возможным, что он сделал это.

— Я не уверен… Могу ли я спросить, что происходило прошлой ночью после того, как я столь нелюбезно заснул?

— Я тоже очень устала; все было похоже на сон. Он уложил вас на одеяло, накрыл плащом, а потом подвел меня к постели. Следующее, что я помню, — это то, как я проснулась, когда уже было светло. — Она бросила письмо на стол. — Это невозможно. Невозможно. Не хочу в это верить.

Ее горячность, казалось, имела мало общего с тем, что Паоло оказался способен писать.

— Возможно, в самом послании содержится ответ на ваши вопросы.

Я озаботился тем, чтобы согреть заклинанием чашку воды и отмерить ромашки и таволги из скромных запасов кожаной сумки. Потом предложил госпоже чай с кусочком древнего чернослива, о который, я надеялся, она все же не сломает зубы. Но она снова взяла письмо и принялась теребить его. Чего она боялась? В конце концов, еще раз взглянув на спящего мальчика, она развернула листок.

Хотя это была всего одна густо исписанная страничка, госпожа Сериана изучала ее около получаса, если не больше, а потом молча протянула мне. Я отставил чашку в сторону и взял письмо.