Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина

Они все сегодня кричали, что мстят твоим именем. Стреляли из оружия, которое ты так отважно не давала им, но которое как-то попало в их руки. Ты бы не допустила этого, никогда бы не допустила, хотя по Форту гуляют иные речи, и о тебе говорят с еще большей ненавистью, чем раньше. Я не могу этого пресечь. Я все еще лгу своим людям, Джейн, как ты лгала своим. Мы затянули ложь. Как надолго…

Я обвожу последний символ и закрываю глаза. Под веки пробивается зеленый свет, но я не готов, не могу подняться. Губы даже не шепчут молитв. Цепляясь за осыпающееся время, как тонущая в яме крыса, я считаю и с каждым счетом проваливаюсь глубже.

-pay- [38]

Это началось не сразу, не в бескровную ночь Созидания. Тогда я только увидел в тебе достойного врага, признал ту, кто не отступится. Ты, странная юная бледнолицая, стала частью моего мира, но так же как другие, могла рассыпаться прахом в любой миг. В моем мире не было ничего вечного. Как и во всех мирах.

И все же что-то переменилось.

Та, кто умеет слышать. Та, кого я спас по неясной прихоти. Та, кто взамен вернул мне дух празднества. Ведь он угас: как бы мы ни берегли его, трудно чтить священных лис и койотов в мире попугаев и ягуаров. Трудно не только юным; порой и я тоскливо удивлялся, как мой дар — дар Той Стороны, дар времен, когда вера находила союзника в матери-реке, благородных горах, лесу, — не покинул меня? Кто поддерживает его здесь? Кто нас оберегает?

Старый вождь, Рысь с Малой Горы, не зря боялся уходить. Ослепленный разом тревогой и гордыней, я не ведал, почему он так противится, почему на совете мои разумные речи — о том, что скоро белые уничтожат нас, как прочие племена, — привели не к единогласию, но к братоубийственной резне. Умирая от моей руки, вождь странно предостерег: «Берегись себя, Злое Сердце, берегись своей души». Кости его забрали мох и земля; я, найдя новый дом за Двумя Озерами, забыл предостережение. Я был еще довольно молод. Я не осознал, что, взяв идолов и память, мы не сумеем взять самих богов, только их тени. И даже тени покинут нас.

Лишь когда Форт стал нашим, а светочи пали, я понял, как вождь был прав. Казалось, мы славно жили, но на самом деле все, что я обрел, таяло: молодость, мир, будущее. И вот уже время, отнятое каменным ножом, дает мне меньше сил, и вот земли осыпаются в космос, и вот повторяется история, вывернувшись наизнанку: мы ныне захватчики, а приютившие нас — дикари. Льется нескончаемая кровь. Мы отнимаем чужой дом, как когда-то забрали наш.

Я был обречен, поздно или рано, — обречен. Мои враги — тоже. И тогда пришла ты.

-ux-

Повстанцы ничего не знали о войне — и нападали разобщенной сворой. Они ни во что не верили, кроме лжи о моих зверствах, — и отступали, но всякий раз возвращались, не видя бессмысленности боя. Они не умели договариваться, — и каждый раз мы брали пленных, и тщетно звали примкнуть к нам, и большая часть добровольно ступала за края мира, выплевывая слово «экиланы» сквозь стиснутые зубы.

Ты не повела их, но вокруг тебя объединились враждующие вожаки. Ты не владела колдовством, но принесла веру и удачу. И ты подарила повстанцам последнее, что нужно на войне, — голос, способный просить перемирия. Ведь это ты однажды, в конце кровавого сражения под сенью Исполинов, крикнула мне:

— Злое Сердце! Мы признаем поражение и уступаем землю! Но я хочу говорить с тобой!

Ты впервые обратилась ко мне с ночи Лиса и Койота. Отделилась от понурой, израненной, рычащей толпы и, стряхнув с плеча чью-то руку, гордо пошла ко мне, хотя я пока не отдавал приказа прекратить стрелять. Мы оказались рядом, и я понял: ты выросла, иными стали лик, сложение, поступь. В эту пору девочки племени уже завершают многие ритуалы инициации.

— И что же ты мне скажешь?..

Над нами расползался едкий дым, под ногами дрожала земля. За твоей спиной, скалились звери, шептались воины «зеленого» народа. Они готовы были ринуться, забрать тебя. Я махнул рукой — и на них и на тебя нацелили луки и самострелы.

— Я хочу, — в твоем лице ничего не дрогнуло, — это прекратить. И я хочу, чтобы ты отпустил пленных. Многие прибыли с краев мира, лишь чтобы остановить Исполинов, которых ты опять толкаешь вперед. Люди боятся за свои селения. Ты не вправе их наказывать.

Ты лукавила, я это знал. У тех, кто уходит с краев мира, две дороги: ко мне в Форт и в убежища повстанцев. Те, кто принял сегодня бой, сделали выбор; их ждала казнь, тем более, я многих потерял в схватке. И все же… впервые после завершения битвы я услышал от поверженных что-то, кроме проклятий, и, невольно заинтересованный, спросил:

— А что мы получим взамен, кроме перемирия, в котором не нуждаемся?

— Не нуждаетесь?.. — Все такими же холодными были твои глаза, все так же дрожали нацеленные стрелы. — Посмотри вокруг еще раз, Мэчитехьо. Не обманываешься ли ты?

Рядом лежало много раненых и мертвых. Лучше было унести их, прежде чем «звери» обокрадут и растерзают всех, до кого доберутся. Твою правоту приходилось признать: бой пора прервать, несмотря на то что Исполины сомкнулись за вашими спинами, угрожающе склонили могучие ветви. Древние баобабы злились: несколько деревьев горело; это от них расходился по земле вой, впивающийся в рассудок. Вы вероломно подожгли их, как делали довольно часто, а я должен был спасти, иначе больше они не откликнутся на зов. Странные существа привыкли видеть во мне целителя и ждали помощи. Я это ощущал.

— Что ж. — Я окриком заставляя воинов опустить оружие, простер ладонь вперед, и два Исполина отступили, открыв проем в могучей стене стволов. — Я отпущу вас. И поговорю о пленных с одним из ваших вождей. Не здесь, в замке Форта. Кто пойдет со мной?

Худой повстанец с темно-зелеными волосами и цветками черной орхидеи выступил из твоих рядов. Он был очень бледен, а шагнул вперед так резко, что воины снова вскинули самострелы. Они знали носящего имя Меткий Выстрел — твоего молодого, но оттого не менее опасного наставника.

— Нет, Вайю. — Ты обернулась. — Уводи всех. Останусь я. Он меня не тронет.

— Я обещал тебе это?

Мне в радость было увидеть, как Меткий Выстрел вздрогнет, как вскинет собственное оружие — самострел, давно украденный у нас, со стрелами уже не каменными, а деревянными. Ты, вразумив его качанием головы, снова испытующе посмотрела мне в глаза.

— Ты убиваешь только в поединке, а наш окончен. Ты не возьмешь на себя бесчестную смерть, когда я прошу мира. — Ты обвела взором повстанцев, возвысила голос: — Я вернусь живой! И не одна! Уходите смело!

Некоторые одобрительно рассмеялись. Я решил простить твою дерзкую самонадеянность, как простил когда-то нацеленный в спину револьвер. В конце концов, смерть — всего лишь один удар молнии; слова — речной поток, ведущий в неизвестность. Молния всегда знает, когда обрушиться с неба. Не стоит ее торопить.

— Что ж, узнаем, насколько ты предвидишь судьбу, Жанна.

…Ты не дала повстанцам спорить; они убрались, оглядываясь и скалясь. А ты осталась: в кольце моих людей, но отделенная от них мертвым кругом, ты смотрела, как я взмываю в воздух, как приближаюсь к деревьям, как обрушиваю на те, что горят, воду с неба. Сгустки зеленых туч подчинились взмаху рук, окутали покалеченные кроны. Когда дымка истаяла, на ветвях распустилась молодая листва, и земля наконец перестала стонать. Я опустился против тебя, и воины отшатнулись дальше. Они ждали; все ждали, что сейчас, когда ты одна и беззащитна, я пролью твою кровь. Но я лишь спросил:

— Предпочтешь идти или лететь?

— Я не мешок с овсом. Забыл?..

За миг до этого ответа в твоем прямом взгляде все же был страх. Я улыбнулся.

-pul-

Меня слишком удивило само то, что ты заговорила, еще больше, — что отважилась остаться. Уже на пути в Форт, пока ветер обвевал лицо, а внизу снова, уже от шагов, дрожала земля, я решил уступить. В конце концов, был ли смысл в казни полусотни «зеленых» и десятка «звериных»? Был ли смысл вновь обрушивать тела в холодный космос? Не потому ли он злится, не потому ли пожирает края мира в ответ? Я думал об этом, глядя вниз, где шла ты, белая и чужая среди черных одежд и раскрашенных масок. Думал, когда опустился у древних ступеней, и башни бросили на нас рассеянную тень. Думал, равнодушно любопытствуя: