Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера

— Там так плохо? — хрипло спрашивает она. — Нет, я знаю, что плохо, но… Настолько? Полный кошмар?

— Хочешь, я покажу? — Генрих протягивает вперед ладонь. — Вместо всех объяснений.

Джули закусывает губу, сомневаясь, но потом — все-таки тянется вперед, двумя пальцами касается руки Генриха.

Он протягивает к ней всего одну нить от того клубка боли, что копошится в его груди. Тончайшую — потому что на самом деле это оружие предназначено не для такого использования, это очевидно.

И это слишком жестоко, на самом деле…

Тело Джули будто прошивает молнией. Судорожный вскрик вырывается из груди побитой и искушенной демоницы. И сама она оказывается на камне, на коленях, пытаясь расцарапать его ногтями.

— Прости, — тихо выдыхает Генрих, — иначе мне было просто не объяснить. Это можно только испытать и понять, что Гнев Небес — не сравним абсолютно ни с чем.

Джули требуется несколько минут, чтобы собраться с силами, перестать хватать ртом воздух и встать с колен.

— Ничего, — с трудом ворочая языком выдыхает она, — я сама хотела понять.

— Такое лучше не понимать, — Генрих пожимает плечами, — но я понимаю. И поэтому предупреждаю сразу — от меня ты можешь не ждать жалости, Джул. И искусить меня тебе не удастся. Это дерьмо внутри меня сильнее любого голода. И хуже него.

— Я не хотела тебя искушать, — Джули встряхивает своей рыжей гривой, — я была честна сегодня. Я правда надеюсь, что у меня получится. У нас получится! У нас ведь может быть второй шанс, правда?

Она шагает к Генриху, прижимаясь к нему всем телом, обвивая тонкими руками его шею.

И первое, что в нем срабатывает — инстинкт собственника. Голодного демона, что не один год предавался похоти именно с этой самкой. Тот, что не привык сдерживать свое желание. Хочу — значит будет, и плевать с кем.

Генрих с жестоким удовольствием, с сильнейшей ненавистью к самому себе позволяет клубку энергии, окутывающему сердце, на пару секунд перестать быть таким плотным и тысячей импульсов боли разойтись по всему телу, прижигая все греховное, что вскипело в крови.

А после — медленно, без лишней спешки стиснуть ладони на плечах Джул и отодвинуть её от себя.

— Нас не будет, Джул, — категорично и через боль выдыхает он, — это исключено.

— Брось, — мягкие пальцы девушки пробегаются по его руке к локтю, — сколько мы вместе были? Двадцать лет? Это крепкий союз. После тебя я больше не заводила ни с кем стаи. Охотилась одна. И ты ведь ради меня тогда вышел к Триумвирату. Я была ранена, ты хотел выиграть мне время для побега.

— Это в прошлом, Джул, — Генрих качает головой, — я сейчас далеко не то исчадие ада, которое ты помнишь. И я не один.

— Да, — Джули задумчиво кивает, — та девочка… Тебя задело её ранение. Вы вместе. Ты все-таки отомстил Миллеру, отбив его девочку?

— Дело не в этом, Джул.

— Ей ведь не обязательно знать о нас, — Джули снова тянется к Генриху, приходится сделать шаг назад, — я могу быть твоей второй, ведь тебя мне достанется больше. Той малышки ведь вряд ли хватает, чтобы утолять твои аппетиты, милый?

— Ты ничего о ней не знаешь, — сквозь зубы шепчет Генрих.

— Но знаю о тебе, — Джули коротко улыбается, — знаю, что только твоя верность слову обеспечивала твою верность мне. Потому что твоему демону и одной суккубы было мало. А она ведь не суккуба?

В какой-то момент Генриху отчаянно хочется её придушить. Потому что на самом деле Джули не ошибается. Похоть — одна из сторон демонического голода, с каждым новым шагом во тьму захлестывала все сильнее. И всякий раз когда демон не охотился — он, вероятнее всего, предавался похоти. Иногда — спал. Случалось такое.

Там, на кресте все подобные помыслы прижигались как явление, но Генрих уже не был на кресте. И так же как и голод, это кипело в его крови. И отдуваться приходилось той, что совершенно не представляла, что такое — озабоченный демон. И она даже не догадывалась, что ему все равно было её мало.

А сейчас её ведь совсем не будет. Неделю-две-месяц, сколько там потребуется, чтобы Агата восстановилась?

И все это время Генриху предстоит оставаться с собой наедине. В этих условиях предложение Джули было прекрасным, своевременным и удобным.

И вопиюще предательским.

Еще одна волна боли прокатывается от сердца до пальцев ног, проникая в каждую клеточку тела Генриха.

А изнутри Гнев Небес прожигает даже сильнее, чем на распятии снаружи. До мелкой дрожи в мышцах. До ноющей слабости и легкой тошноты.

— Для чего ты просила помилования, Джул? — медленно, проговаривая каждое слово, интересуется Генрих. — Неужто только для того, чтобы спать со мной? Правда?

Она выдерживает его взгляд несколько секунд, потом опускает ресницы и мелко трясет головой.

— Нет? Чудно. А то я уж думал, что зря отмазывал тебя перед святошами, — Генрих раздраженно встряхивает головой, — мы больше не вернемся к этому вопросу. Ты раз и навсегда услышишь слово “Нет”, что я тебе скажу. Нас не будет.

— Я ведь хочу тебе помочь, понимаешь, Генри? — тихо шепчет Джули. — Хочешь, будем вместе, только пока она не восстановится. Яд Реджи сильный — ждать придется долго. Как ты собираешься с этим справляться?

— Я не знаю, — честно отвечает Генрих, — но знаю точно, что мои гнилые потроха принадлежат моей птичке. Она поверила в меня, она сняла меня с креста, она мне доверилась, позволила быть с ней. И предавать её только для того, чтобы мне было попроще… Нет, Джул, я не собираюсь.

— Господи, Генри, — Джули округляет глаза, — да ты по уши в неё влюблен, ты понимаешь?

Это не требовало никаких пояснений.

Он понимал.

Он понимал это еще в ту секунду, когда шел добровольно сдаваться Триумвирату, лишь бы не подвергать больше риску светлую душу Агаты Виндроуз.

А уж сейчас…

— Ты пришел ко мне сломленным и испепеленным, — тихо произносит Джули, обхватывая себя руками, — все что было в тебе — огонь твоей ненависти и жажда мести. Я так ненавидела и Миллера, и Сессиль, и ту грязную дрянь — твою смертную жену. Всех, кто сломили тебя, помогли хорошему в тебе умереть и исчезнуть. Но таким как сейчас я тебя никогда не видела. Не знала. Эта малышка… Она настолько хороша?

Впервые за этот проклятущий день по губам Генриха проходится действительно теплая улыбка.

— Настоящее чудо, Джул. Настоящее чудо!