По зову полной Луны (СИ) - Ковалёв Максим

Словом, ремонтные работы продвигались, но гораздо медленнее, чем предполагалось, и грозили растянуться ещё на два, а то и все три дня. Древень, зараза, дел наворотил.

— Да, долго ещё. — Лопух, прикрывая ладонью глаза от солнца, разглядывал, что делается на поднимающихся вдоль повреждённой поверхности Стены лесах. — Это ж надо, весь выходной насмарку!

— Не ной. — Ноги гудели от усталости, и Юлиан присел на валяющийся поблизости массивный обломок старой кладки, выбитый дубиной великана. В горле саднило, то ли от пыли, то ли от входящей в силу простуды. Сам он смотрел не на строителей, а в противоположную сторону — в пустоши. — Считай, что Догвиль ничего не забыл, и это нам с тобой наказание за самовольное оставление постов.

— Сам считай, если хочешь, а я счёту мало обучен.

— Да? А кто сдачу в пивнушке быстрее всех пересчитывает?

— Ну, это другое.

Солнце перевалило за полдень, и тень от Стены вытягивалась всё сильнее. Дружно стучали топоры, поскрипывала лебёдка. От прошедшего обеда остались лишь смутные воспоминания, хотелось пить и ничего больше не делать. Юлиан принялся изучать рытвины на земле от лап великана. Тут же среди свеженарубленных щепок от строительных лесов валялось несколько обгорелых веток, россыпь жёлтых листьев — осень на пороге, и листва опадает даже с ходящих деревьев, — а также ворох сломанных стрел. Целые бережливый сотник велел собрать и сдать в крепостной арсенал.

Рытвины взрыхлённой земли тянулись на север.

— И чего он приходил, спрашивается? Решил перебраться на другую сторону? Зачем? Что, ему здесь плохо живётся? — размышлял вслух стражник. — Нет, Лопуша, ну разве не интересно было бы узнать, что подвигло великана напасть на нас?

— Опять за старое, — проворчал единственный слушатель.

— Вот был бы я комендантом, так приказал бы тем же горящим маслом запастись и стреломётов наставить. А Стену велел бы не ремонтировать, а напротив, ещё чуток разобрать, чтобы получился небольшой проход.

Юлиан вскочил на искорёженный обломок и стал размахивать руками, словно вживую видел всё то, о чём говорил. Лопух качал головой, но не перебивал.

— Рано или поздно пришёл бы древень. Его бы пропустили, а затем проследили, куда он дальше направится.

— А Стену?

— А что Стену? Дыру бы по-быстрому заложили и всего делов!

Рядом с ними послышались шаги. Лопух, стоящий лицом к мечтателю, вдруг скорчил страшную рожу и вытянулся, будто на смотре. Юлиан хотел спросить, что это на него нашло. Но все вопросы умерли, так и не слетев с языка, когда за его спиной раздался до боли знакомый голос:

— Чрезвычайно увлекательно.

Напрягшись всем телом, Юлиан медленно обернулся. И сам вытянулся в струнку.

Перед ними стоял Догвиль. Как всегда расставив ноги, а руки скрестив на груди. На лице каменная печать. Ветер вяло колыхал чёрный плащ за плечами сотника.

— А нельзя ли услышать столь замечательный план с начала? — Вопрос прозвучал с плохо наигранной учтивостью. — Я грешным делом проходил мимо и ухватил лишь самое окончание.

Если кто-то по его хрипатому голосу вдруг не понял, шутит он или нет, то прищуренные взгляд с сеточкой морщин в уголках глаза, напоминавших при свете дня пару капель расплавленной стали, объяснял тебе всё с предельной ясностью. И от того твоя душа стремилась заползти в пятки или куда подальше.

Молчание в их тесном кружке, повисшее среди разносящегося по округе шума стройки, длилось и длилось, становясь невыносимым. Догвиль ждал ответа.

— Да, собственно, ничего важного мы не обсуждаем, господин-сотник, — выдавил из себя Юлиан. Красноречие оставило его столь же резко, как нахлынуло. И к тому же ужасно захотелось чихнуть.

— Ничего важного? Так какой Бездны вы тут расселись! — взорвался Догвиль, брызжа слюной из перекошенного рта. — В то время как ваши товарищи честно работают, вы, дармоеды, прохлаждаетесь в сторонке! — Он двинулся на них грозной долговязой махиной, и они попятились. — Марш работать, иначе вылетите со службы к чёртовой матери! Отправитесь обратно в своё дремучее захолустье, откуда вас выпустили по божьему недосмотру! Будите до конца жизней коровам хвосты крутить!

— Но как же… мы же… эти мешки и… — пролепетал ошарашенный случившейся несправедливостью Лопух.

Догвиль сделал к ним ещё шаг. Правая рука сжата в кулак, левая знакомым движением потянулась к рукояти меча у пояса.

— Так точно! Уже выполняем! — разом вскрикнули приятели. Спотыкаясь и не оглядываясь, едва ли ни в припрыжку, они кинулись прочь от не на шутку рассвирепевшего командира.

— Кого только в армию не набирают. Ещё на границу посылать додумываются… Штабные крысы. — Праведный гнев с трудом отпускал сотника.

Как только четверо их занятых делом сослуживцев, несущих на плечах длинное бревно (по эту сторону от Стены в ближайшей округе не росло ничего выше ракитника), освободили проход, бездари скрылись в толще угловой башни. Догвиль ещё некоторое время смотрел им в след, потом перевёл взгляд на строительные леса. Возле них полдюжины солдат, руководимых строителем из Бермонда, мешали в широком корыте крепёжный раствор.

— Ты куда столько раствора бухаешь, увалень тугодумный! Половина же расплещется, пока его подымут. — Все стражники, а с ними и городской мужик, хотя его-то подобный окрик никак не должен был касаться, испуганно воззрились на сотника. Догвиль же обращался лишь к тому из них, кто перекладывал лопатой раствор из корыта в меньшую бадейку. — А ну, подошёл ко мне. Бегом!

Через два дня к вечеру Великая Стена залатала-таки полученную прореху. Теперь на фоне прежней обшарпанной кладки красовалась новая ярко-серая заплатка, навеки отметившая место несостоявшегося прорыва.

Как ни странно, Догвиль остался вполне доволен проделанной работой. Сотник ограничился лишь недолгой речью об упадке нравственности и уважения ко всему великому в современной армии, кои следует безжалостно перевоспитывать (здесь Юлиан невольно вскинул бровь), после чего солдаты, а с ними и наёмные строители были отпущены «по домам». Умученные стражники тогда еле дотащились до бани отмываться.

Общее погребение состоялось ещё накануне. На кладбище, что у берёзовой рощи, собрался весь город. После молитвы местного храмовика по стариковски подтянутый комендант в безупречно сидящем на его субтильной фигуре мундире, как и положено, пусть только на эту церемонию, опоясанный мечом, произнёс хорошую речь о «храбрости и доблести». Гарнизон, выстроенный в ровные шеренги, внимая в молчание. Шесть обёрнутых в саваны тел были опущены в шесть вырытых рядком могил и быстро засыпали под пасмурным, того и гляди, готовым вновь разрыдаться небом. Потом женщины возложили на холмики свежей земли цветы.

— Юлик.

— Ум…

— Юлик.

— А? Что случилось?!

— Ничего не случилось. Я спрашиваю: ты спишь?

Возня под одеялом, сердитое ворчание:

— Уснёшь тут. Опять гуляете! Шуму от вас, как… Постой-ка…

Лопух лежал, подложив под щёку ладонь, и смотрел, как на соседней койке вновь завозились. Наконец из-под одеяла высунулась растрёпанная шевелюра.

— Эй, а ты чего не со всеми? Тоже простыл? Так чаю с мёдом выпил бы, вместо своего пива, мне вроде помогает.

— Да нет. — Лопух, не мигая, глядел на приятеля с другой стороны прохода между двумя рядами коек.

— Что тогда? Нам же завтра выходной дали, можем спокойно отсыпаться хоть до обеда.

Остальные семеро их соседей — койка Ворчуна-Серхо стояла аккуратно застланной, ожидая нового «жильца», — укладываться явно не собирались. Столы в центре казармы были сдвинуты, стражники сидели за ними кружком в желтушном свете масляной лампы. Топилась печь, в которой время от времени рьяно шуровали кочергой. Дальние же части барака тонули в сумраке.

Поздний вечер. Время сна и отдыха. Где угодно, только не здесь и не сейчас.

После трёх дней стройки, закончившихся парилкой, стражники надумали немного расслабиться. Непрерывный галдёж, дробное перекатывание игральных костей, смех и стук соударяющихся кружек разбудили б и покойника. Звучали здравицы за «одержанную победу» и «в память о погибших», и то, что рядом кто-то пытался спать, никого не волновало. Правда, выпивохи всё же старались орать в полголоса. Но и здесь главную роль играло не желание учесть интересы меньшинства, а негласное правило, по которому если не буянить и не высовываться на улицу, сотники смотрели на подобные солдатские междусобойчики сквозь пальцы. Командный состав их гарнизона рассуждал так: раз расслабиться подчинённым в такой глуши считай и негде, а душа, как известно, порой просит праздника, то в некоторых вопросах можно проявить лояльность. Парни без особых последствий развеются, а значит, суровые армейские будни перестанут казаться им столь суровыми. «Послаблениями» в казармах всё же старались не злоупотреблять. Наказание за чрезмерную гульбу взималось по полной, с урезанием жалования и, напротив, усилением физических нагрузок для провинившихся. Вернувшийся из лазарета Лапоть как десятник строго следил за исполнением данного договора.