Ян покачал головой:
— С реки. Полудохлый.
— Полудохлые самые опасные, — проворчал Брант, но шагнул в сторону, пропуская их внутрь.
Жилище было наполнено странными предметами — не фабричными, не теми, что одобрены догматиками, а какими-то живыми, почти одушевлёнными. На полке над печью стоял автомат для чистки картофеля, собранный из ржавых шестерёнок и проволоки, — он тикал, словно вёл обратный отсчёт до своего побега. У стены дремала прялка с паровым приводом, от которой тянулись медные трубки к закопчённому котлу. В углу кухни стоял «усовершенствованный» самовар, превращённый в сложный агрегат с манометром и регулятором давления. Его медные бока блестели, как у новенького, хотя этому устройству было никак не меньше сорока лет.
Жена Бранта мельтешила между столом и печью, как заводная кукла. Её руки — быстрые, точные — резали хлеб, помешивали варево в котелке, поправляли чепец на голове, и всё это одновременно.
— Садись, — бросила она Улиссу, даже не взглянув.
Дети — рыжий выводок, от липкого карапуза до долговязого подростка — столпились у печи, любопытно разглядывая гостя. Самый старший, парнишка лет четырнадцати, щелкнул каким-то самодельным устройством, и между его пальцами что-то вспыхнуло.
— Не балуйся, — рявкнул Брант, но в его голосе не было злости. — Покажи гостю уважение.
Парень нехотя сунул устройство за пазуху и протянул Улиссу глиняную кружку.
— Пей.
Сидр был мутным, золотисто-ржавого цвета, с плавающими на дне крупинками чего-то, что Улисс решил не рассматривать. Запах ударил в нос — сладковато-горький, с примесью металла.
— Не сдохнешь — значит, не яд, — усмехнулся Брант, усаживаясь напротив.
Улисс сделал глоток.
Горло тут же сжалось, глаза застила слёзная пелена. На языке разлилось что-то, напоминающее смесь уксуса, раскалённого железа и лесных ягод.
— Ну? — Брант прищурился.
— Как... паровозная смазка, — выдавил Улисс.
Хозяин дома внезапно рассмеялся — хрипло, будто изнутри его раздирал кашель.
Жена Бранта наконец повернулась к Улиссу. Её глаза, цвета болотной тины, скользнули по его перебинтованной руке.
— Вы к нам откуда?
— Из города, — осторожно ответил Улисс.
— Из какого? — Она осторожно поставила миску на стол. — Их много.
— Из того, что летает.
В доме вдруг повисла такая тишина, что стало слышно, как трещат полешки. Даже дети замерли.
Брант медленно поднялся, его тень накрыла Улисса целиком.
— Ты... из Небесного Утёса?
Ян нервно кашлянул:
— Он не из Инквизиции, если ты об этом.
— Я не об этом, — прошипел Брант. Он наклонился так близко, что Улисс почувствовал запах табака.
— А больно было? — встряла неугомонная Лира, не моргнув.
Младшие братья замерли. Самый маленький, пухлый карапуз с перепачканным вареньем ртом, даже прикрыл ладошками глаза — но тайком продолжал жадно наблюдать.
Улисс разжал культю.
— Сначала — нет. Потом — да.
Лира кивнула, как учёный, подтвердивший гипотезу.
— У дяди Тобиаса руку паровым клапаном оторвало. Он говорит, что вначале вообще ничё не почувствовал. — Она вдруг схватила Улисса за запястье (он невольно дёрнулся) и повернула его руку к свету.
— Лира! — рявкнула мать, но девочка лишь буркнула:
— Что? Я же не трогаю!
За окном закричали соседские дети, и Лира тут же забыла о госте — выскользнула из-за стола и помчалась к двери, даже не оглянувшись.
Младшие братья кинулись следом, только самый маленький задержался на пороге. Он посмотрел на Улисса, потом на его руку, и вдруг сказал очень чётко:
— Она врёт. Дядя Тобиас умер.
И убежал, громко шлёпая босыми ногами.
В наступившей тишине жена Бранта неловко поправила фартук, затем неожиданно оживилась:
— А правда, что у вас там в Витражном квартале дамы носят кринолины на паровых каркасах? — её глаза блестели. — Говорят, они могут раскрываться, как зонтики!
— Да, — ответил Улисс. — Но это скорее для воскресной службы. В обычные дни носят облегчённые версии с пружинами.
Жена Бранта задумчиво провела рукой по своему домотканому фартуку.
— Чушь собачья! — проворчал Брант, хлопая кружкой по столу. — Расфуфыренные курицы!
Наступила неловкая тишина. Самовар в углу зашипел, выписывая математически точные завитки.
Ян протянул Улиссу кусок хлеба.
— Ешь. Пока не выгнал.
В наступившей тишине из-за окна донёсся детский визг и топот босых ног по крыльцу: «Я — инквизитор! Лови еретика!» — не игра, жутковатое эхо взрослых кошмаров.
Брант вдруг, кряхтя, поднялся и подошёл к печи. Снял закопчённый глиняный горшок. — На, — пробормотал он, ставя его перед Улиссом. — Малина. Сам собирал. Дай ему ложку побольше.
Жена Бранта улыбнулась, наливая всем чаю. Самовар уютно пыхтел.
Уже ближе к ночи, когда дом затих, Улисс вышел во двор. Небо было чёрным, а звёзды — ослепительно острыми.
Какой длинный день... Как будто не один день, а всё лето прошло. И Улисс, чьё имя и судьба были украдены у древнего героя, с горечью вспомнил, что родился именно сегодня. Ему всегда казалось, что сама судьба подарит эпическую одиссею по лабиринтам жизни. Вместо этого время не плыло — оно спрессовалось в один липкий, статичный момент, в бесконечное «сейчас».
Глава 6. Ильза
Следующие несколько дней Улисс набирался сил, бесцельно шатаясь по деревне. Но было тут одно место, которое никак не давало ему покоя. Крайняя избушка, где тропинка, сминаясь под подошвами, наконец сдавалась и расползалась в мокром, темном поле. Каждый раз, проходя мимо, он чувствовал спиной долгий и бесстыдный взгляд.
Старуха Ильза казалась частью пейзажа — древняя, как сами холмы. Лицо её напоминало высохшую картофелину — всё в буграх и глубоких впадинах, с двумя маленькими глазками. Они блестели с неожиданной остротой, словно два отполированных осколка шрапнели. Седые волосы торчали, будто провода на брошенном телеграфном столбе.
В тот вечер она, как обычно, восседала в механическом кресле-качалке. Чугунный маховик под сиденьем хрипел и скрипел, отсчитывая ровно десять минут укачивания, после чего требовал нового пинка стоптанным башмаком.
