В погоне за солнцем (СИ) - Элер Алиса

   Нет, не так. Что это обличье - настоящее.

   - Отвратительный человек!.. Возмутительное поведение! - восклицала Айори, не замечая ее странного изучающего взгляда.

   Иришь осторожно спросила, стараясь не задеть мать - незнакомую и оттого опасную:

   - Мы уезжаем?

   - Уезжаем! Немедленно! - она развернулась, шурша подолом драгоценного платья, и требовательно постучалась в оконце кареты: - Домой, Джеррен! Немедленно! - и тут только, кажется, очнулась от пьянящего ее гнева.

   От ярости, владевшей ей без остатка, осталась только злые искорки в расплавленном золоте глаз, которые тут же погасли, опасно вспыхнув.

   - Ох... прости, милая, - Айори провела пальцами, затянутыми шелком перчатки, по вновь безупречно прекрасному лицу, стирая усталость. Виновато улыбнувшись, она повторила мягко-вкрадчиво, с сожалением: - Прости. Сама не знаю, что на меня нашло. Как ты?

   Иришь прикусила язык, с которого едва не слетело скупое: "прекрасно!". Леди-правительница вряд ли поверит такому ответу: только разозлится. Как злится всегда, когда кто-то смеет выказывать неповиновение.

   Пауза непозволительно затягивалась. Иришь попыталась изобразить улыбку, усталую и измученную, и слабо сказала:

   - Ужасно. Не могу отойти от пережитого.

   Подумав, что слова звучат слишком сухо и оттого неискренне, Иришь поспешно добавила:

   - Как подумаю, что могла умереть сегодня - сердце замирает.

   Добавила - и вдруг поняла, что не играет.

   Голос, сухой, как тростиночка, надломился - и оборвался. И в теплом дыхании весенней ночи ей вдруг стало зябко.

   - Сумеречная на Беллетайне! - со злостью воскликнула Айори. - Возмутительно!

   Иришь вздрогнула, вырываясь из цепких пут предчувствия, и подняла на нее взгляд.

   Глаза матери недобро полыхнули, а спокойствие, которое она надела на лицо изящной расписной маской, брызнуло осколками разбитого зеркала. И она продолжила, так же раздраженно, негодующе, почти оскорбленно:

   - Недопустимо! Прежде такого не случалось!

   "Случалось, - машинально поправила ее Иришь. - В первые годы после Рассвета, в котором растаял ужас Тысячелетней ночи, и, кажется, в 4075 году, когда вьер Фьорре сплели заговор против дома Темного льда, спровоцировав раскол в Холмах и тем ослабив их".

   Но повторять это вслух она не стала.

   - Как безответственно! - продолжала рассыпаться в обвинениях Айори. - То, что могло случиться с тобой... это преступно! Непростительно! Я ему этого не забуду!

   - Но матушка, - в голосе Иришь звучало удивление, - он ведь спас меня.

   - Тебе вообще ничего не должно было угрожать! Это его ошибка, его вина! Какая безответственность: предаваться веселью, когда от тебя зависят сотни жизней! И как предаваться - танцуя на балу!.. - веер, которым она с ненавистью стукнула о дверцу кареты, жалобно треснул - безнадежно искалеченный, смятый.

   Иришь показалось, что она ослышалась.

   - Но ведь Эрелайн пришел на бал только потому, что ты настояла!

   - Значит, нужно было отказаться!

   - Но тогда бы ты сочла это оскорблением! - воскликнула Иришь.

   Айори замерла - и перевела на нее золотой, дрожащий от переливов пламени взгляд.

   - Ты его защищаешь, - прошептала Айори. - Ты смеешь его защищать! - и обвиняюще продолжил, не найдя больше, чем возразить: - Ненавидела, а теперь защищаешь!

   Иришь вздрогнула от вопроса. Да, ненавидела - раньше. А теперь?

   Боялась? Жалела? Уважала?..

   - Не защищаю. Возражаю.

   Ни один проблеск чувств не прозвучал в ее голосе, не пробежал по лицу предательской тенью, выдавая охватившее ее смятение.

   - Если возражаешь, значит я не права?

   От вкрадчивого, обманчиво-мягкого голоса Айори по открытым плечам Иришь пробежала дрожь.

   Нужно было что-то сказать, как-то сгладить неловкость, но Иришь не знала, как. Отвечать правду - нельзя, молчать - тоже. Уйти от ответа она не сможет, как не сможет увести разговор туда, куда нужно ей. Безнадежно.

   Напряжение, звеневшее перетянутой струной, вдруг оборвалось. Злость, владевшая Айори, отпустила ее, и она улыбнулась почти виновато.

   - Прости, я опять на тебя давлю, - негромко, с сожалением сказала она и потянулась к Иришь.

   Девушке стоило большого усилия не отшатнуться, позволив ей мягко погладить щеку.

   Пальцы Айори не были холодными. Напротив: такими горячими, что кожу неприятно закололо.

   - Вы - самое дороге, что у меня есть, - тихо начала она, не сводя с Иришь нежного взгляда. - И я очень боюсь вас потерять. Поэтому сейчас, когда это едва не случилось, мне так тяжело держать себя в руках.

   Айори порывисто подалась вперед - и обняла ее. Прежде сердце Иришь бы замерло, пропустив удар, а теперь не сбилось с привычного хода.

   Леди-правительница говорила так искренне и проникновенно, что ей невозможно было не поверить - но Иришь не верила. После сегодняшних потрясений она увидела ее как никогда ясно, словно с глаз вдруг сдернули бархатную повязку.

   Сколько еще неприятных прозрений ее ждет?

   Иришь вымученно улыбнулась. Больше всего ей хотелось брезгливо отодвинуться, выпутаться из кольца рук матери. К ее облегчению, она отстранилась сама. Расплела ласковые, удушающе-тяжелые, как аромат роз, объятья и ласково погладила ее по волосам.

   - Уже совсем скоро приедем.

   - "Скоро"? - запоздало насторожилась Иришь. - Мы не в Излом Полуночи?

   - В этом нет смысла. До свадьбы остался всего день. Мы остаемся в Арьеннесе.

   - День? - прошептала Иришь, отказываясь верить услышанному. - Но разве...

   - Разве "что"? - холодно спросила Айори, смотря на нее с прежней жестокостью.

   - Ничего.

   Иришь вновь обессиленно откинулась на спинку сидения. Силы оставили ее.

   Силы - и какая бы то ни было уверенность. Сумятица чувств, едва улегшись, вновь закружила ее, не давая остановиться, подумать и, наконец, решить...

Глава 5

   За окном давно занимался рассвет. В комнате было темно: ни единый, даже самый робкий лучик не пробивался сквозь плотно задернутые шторы. Жарко горел камин, но растопить холод, звенящий в воздухе, морозным дыханием оседающий на волосах и леденящий кровь, не мог - как не могла поющая в его руках скрипка.

   Скрипка плакала и смеялась, всхлипывала и пела под дрожащим смычком: мягко, переливчато, звонко - и резко, порывисто; с надрывом, надломом.

   Плакала и смеялась вместо него.

   ...Пальцы жгло от впивающихся с каждой нотой струн, и боль выливалась отдельной мелодией, вплетаясь в основное звучание трели, повторяясь, дробясь. Эрелайн играл - и не мог остановиться. Губы шептали, беззвучно, молчаливо: "Пой за меня, плач за меня - прошу! Только не молчи! Потому что я - не могу, а молчать больше нет сил".

   Быстрее, быстрее, едва перебирая струны, едва касаясь их в нервозных, резких движениях. Быстрее, в погоне за чем-то недостижимым, неуловимым - и от себя. Со струн срываются диссонансы, скрипка уже не поет, а вскрикивает, не плачет - рыдает, но и это каким-то непостижимым, дьявольским образом складывается в мелодию.

   В дьявольскую мелодию.

   Быстрее, больнее, тоньше, звонче! Пронзительнее до невозможности!

   - Айн? - негромкое, мягкое, успокаивающее - едва слышное.

   Скрипка вскрикивает, раз за разом, как под ударом плети. Вскрикивает, всхлипывает - и плачет навзрыд, захлебываясь, срываясь в диссонансах.

   - Айн! - почти укоризненное. Шаги - тихие, глухие, тонущие в мягком ворсе ковра.

   Музыка срывается в одном бесконечном крике, плаче, вое, терзая душу, разрывая сердце, пробирая - и пробираясь. Быстрее, быстрее! С анданте на аллегро! Злее, отчаяннее, еще больнее!

   - Да отложи эту проклятую скрипку, наконец!

   Скрипка взвизгнула не-созвучием - и оборвала ноту, захлебываясь криком. Лопнувшая струна хлестнула по лицу, обжигая щеку жарким поцелуем.