Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 136
– Моя Николе… Ютта… Я люблю тебя, Ютта…
– Я люблю тебя, Рейнмар, – ответила она, отворачиваясь. – Но это ничего не меняет.
– Не меняет?
– Ты приехал в Силезию исключительно ради меня? – Возвысила она голос. – Ты любишь меня до самой смерти, ты жаждешь соединиться со мной до конца жизни? Если я соглашусь, ты бросишь все, и мы убежим вместе куда-нибудь на край света? Сразу, немедленно, так, как стоим? Два года назад, отдавшись тебе, я была готова. Но ты боялся. Теперь наверняка помехой будет важная миссия, которую ты должен исполнить. Признайся! Я права?
– Права, – признался он, неведомо почему краснея. – Это действительно важная миссия, действительно святая обязанность. То, что я делаю, я делаю и для тебя. Для нас. Моя миссия изменит картину мира, поправит этот мир, сделает его лучше и прекраснее. В таком мире, в истинном царстве Божием, когда оно настанет, мы будем жить, ты и я, жить и любить до конца. Я так хочу этого, Ютта. Я мечтаю об этом.
– Мне почти двадцать лет, – сказала она после долгого молчания. – Моей сестре пятнадцать, на Трех Царей она выходит замуж. Она смотрит на меня свысока и сочла бы сумасшедшей, если б узнала, что я совершенно не завидую ее приближающемуся замужеству, а тем более жениху, который в три раза старше ее, к тому же пьянь и неуч. А может, я действительно ненормальная? Может, отец был прав, отнимая у меня и сжигая книги Хильдегарды из Бингена и Кристины де Писан? Что ж, любимый мой Рейнмар, исполняй свою миссию, бейся за идеалы, ищи Грааль, изменяй и исправляй мир. Ты – мужчина, и мужское дело – драться за мечту, искать Грааль и исправлять мир. А я возвращаюсь в монастырь.
– Ютта!
– Не делай такой изумленной мины. Да, сейчас я нахожусь в монастыре кларисок в Белой Церкви. По собственной воле. Когда надо будет решать, что делать дальше, я приму решение тоже по собственной воле. Я ведь не только conversa… [190] К тому же не полностью. Я подумываю. Над будущим…
– Ютта…
– Я еще не кончила. Я призналась тебе в любви, Рейнмар, потому что люблю тебя, люблю по-настоящему. Так что ты изменяй мир, а я буду ждать. Без всякой, откровенно говоря, альтернативы…
Он прервал ее, наклонился в седле и схватил за талию. Подняв на руках, стянул с седла, вырвал ноги из стремян, оба они опустились в глубокий сугроб. Заморгали, стряхивая (ухой снег с век и ресниц, глядели друг другу в глаза. В потерянный и обретенный рай.
Трясущимися руками он ласкал ее кубрак, гладил нежный мех, упивался вызывающе резкой шероховатостью вышивки, дрожащими пальцами прослеживал несущие в себе тайну плисы и утолщения швов, касался подушечками, тискал и ласкал возбуждающе твердые бугорки и пуговички и чудесно таинственные застежки, вышивки, феретки и букли. Вздыхая, ласкал приятно раздражающую пальцы толстую вязку шерстяного шарфа, нежно гладил божественную мягкость дорогого турецкого шелка. Погружал лицо в мех воротника, напоенного роскошными ароматами всей счастливой Аравии. Ютта часто дышала и чуть постанывала, напряглась в его объятиях, вонзила ногти в рукава его куртки, прижалась щекой к стеганому сукну.
Резким движением он сбросил ее колпак, дрожащими пальцами раскутал шею, распутав шарф, обвивавший ее как змей Ермунганд [191] – неторопливо отодвинул край шелковой подвики, добрался, словно Марко Поло до Китая, до ее нагости, до голой кожи щеки. И до изумительно разнузданной нагости уха, выглядывающего из-под ткани. Коснулся уха нетерпеливыми губами. Николетта застонала, напряглась, вцепилась в его воротник, хищной рукой стискивая и лаская скользкую, латунно-твердую застежку его пояса.
Крепко обнявшись, они не разнимали губ в поцелуе долгом и страстном. Очень долгом и очень страстном. Ютта застонала.
– Мне холодно сзади, – жарко дохнула она ему прямо в ухо. – Я промокаю от снега.
Они встали, оба дрожа. От холода и возбуждения.
– Солнце заходит.
– Заходит.
– Я должна возвращаться.
– Николетта… А нельзя ли…
– Нет, нельзя, – прошептала она. – Я живу в монастыре, я же говорила. И начался адвент. В адвент нельзя…
– Но… Но я… Ютта…
– Поезжай, Рейнмар.
Когда он оглянулся в последний раз, она стояла на опушке леса, озаренная светом клонящегося к закату солнца. В этом блеске и зимней посвете, он отметил это с изумительной уверенностью, она уже не была Юттой де Апольда, чесниковной из Шёнау… обитающей у кларисок. На опушке леса, верхом на своей серой кобыле, стояла богиня, светозарная фигура дивной красоты, неземное явление, divina facies, Miranda species. [192]
Небесная Венера, владычица стихий. Elementarum omnium domina. [193]
Он любил ее и преклонялся перед ней.
Глава шестнадцатая,
в которой происходит множество встреч, разделенные друзья вновь сходятся, и наступает тысяча четыреста двадцать восьмой Господень год, изобилующий событиями.
Возвращался он медленно, задумавшись, вперив глаза в гриву, позволяя коню сонно шлепать по мокрому снегу и чуть ли не самому выбирать дорогу. Пересек Вроцлавский тракт и поехал напрямую, той же дорогой, по которой приехал. Он не спешил, хотя уже смеркалось, а красный шар солнца заходил за верхушки деревьев.
Конь фыркнул, копыта загудели по бревнам и доскам, Рейневан поднял голову, натянул вожжи. Он раньше, чем ожидал, добрался до мостика, стягивающего края лесного яра, по дну которого, гудя и бурля, бежал юркий ручей. Мостик был не очень широк, хлипок и довольно потрепан. Торопясь к Ютте, он проехал по нему верхом. Сейчас предпочел слезть и тянуть похрапывающего коня за трензель.
Он был на половине пути, когда заметил, как из-за буков за мостиком появляется всадник в черном плаще.
Рейневан испугался. Инстинктивно оглянулся, хотя о том, чтобы развернуть коня на мостике, и думать было нечего. Инстинкт его не подвел. За спиной тоже был всадник. Он скрежетнул зубами, проклиная в душе собственную беспечность и расхлябанность.
К стоящему на конце мостика коннику присоединился еще один.
Рейневан крепче ухватил вожжи и мундштук храпящего коня. Нащупал рукоять стилета. И ждал развития событий.
Блокирующие его люди явно тоже ожидали такого развития событий, потому что ни один не заговорил и не сделал никакого жеста. Рейневан глянул вниз, под мостик. То, что он увидел, ему не понравилось. Яр был глубокий, а у камней, вокруг которых пенилась вода, были отвратительно острые края и грани.
– Кто вы? – спросил он, хотя знал кто. – Чего вам от меня надо?
– Это тебе, – сказал тот задний, откидывая капюшон, – чего-то надо от нас. Пора уточнить чего? И по чьему приказу.
Рейневан узнал его сразу. Это был тот высокий и смуглый с ничего не выражающим лицом и внешностью странствующего подмастерья. Тот, который вначале наблюдал за ним в корчме в Тепловодах, а потом спас, подав коня.
Остальные тоже открыли лица. Одного из них он тоже знал. Это был белобрысый блондин с выдающимся подбородком, тот самый, который две недели назад ворвался в его стойло в конюшне с андалузской навахой в руке. Третьего, тощее и костлявое лицо которого напоминало череп мертвеца, он не знал и никогда не видел. Но догадывался, кто он такой.
– А где же четвертый? – смело спросил он. – Господин Ольбрам или как там его? Тот, которому «Под колокольчиком» не удалось заколоть меня во время сна?
Черепоглавый откинул свисающий набок коня плащ, приоткрыл заряженный арбалет. Небольшие размеры и эстетика изготовления выдавали охотничье, а не боевое оружие. Такие арбалеты уступали боевым в дальности и силе удара, но решительно превышали прицельностью. Умелый стрелок не промахивался из такого оружия, а с двадцати шагов попадал в яблоко так же уверенно, как Вильгельм Телль из кантона Ури.
